Дмитрий Винтер - Опричнина. От Ивана Грозного до Путина
В 1556 г. в «продвинутом» Новгороде начал печатание книг некто Маруша Нефедьев; кстати, почему русским первопечатником считают не Нефедьева? Потому, что он новгородец – представитель «вражеского» города? А на рубеже 1550—1560-х гг. началось книгопечатание и на Москве, связанное с именами Ивана Федорова и его помощника белоруса Петра Мстиславца. На печатню были даны субсидии, а общение с датчанами дало необходимый опыт.
Впрочем, есть сведения, что Федоров учился в Краковском университете[529], что тоже показатель европейской ориентации доопричной России, и там он «от фряг то учение прияста», т. е. не от датчан, а от южноевропейских народов, скорее всего от итальянцев (именно их на Руси называли «фрягами», а не «всех выходцев из Европы», как пишет Р. Г. Скрынников). Как бы то ни было, 19 апреля 1563 г. первая книга на Руси – «Деяния апостолов» – была сдана в печать и через год готова. В августе и октябре 1565 г. вышли также два издания «Часослова».
Но на этом книгопечатание надолго прервалось[530]. Уже надвигалась на страну тень Опричнины. К тому же 31 декабря 1563 г. скончался покровитель Федорова митрополит Макарий. Интересно, что если А. М. Курбский выступал за исправление переводов священных книг, то «фанатики» были против изменений «единой буквы» в рукописных книгах, их поддерживали «священноначальники» (высшие церковные иерархи) и «начальники»; по Р. Г. Скрынникову, за последними скрываются земские бояре, он перечисляет Висковатого, Ивана Большого Шереметева и т. д.
Но Е. П. Немировский пишет, что Иван Федоров бежал, поскольку книгопечатание поддерживали нестяжатели, но они проиграла иосифлянам, которые были против[531]. При этом вроде бы несомненно, что первые русские типографии были основаны «с позволения самого царя и к величайшему его удовольствию»[532]. Сам Федоров из Литвы писал, как уже поминалось, что гонение на него исходило «не от самого Государя, но от многих начальник и священноначальник и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли… сия убо нас от земли и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели»[533].
В итоге Иван Федоров сумел бежать в Литву в обозе гетмана Ходкевича, который царь отправил по просьбе последнего об организации православной типографии в Литве. М. Н. Тихомиров считал, что царь сам отправил Федорова в Литву с целью укрепления позиций православия там[534]. Г од спустя это бы уже не удалось сделать: с июля 1567 г. царь стал писать тому же Ходкевичу бранные письма, обвинять его в «лжехристианстве» и в том, что он «подбивает к бунту бояр» (начиналось уже «первое московское разорение». – Д. В.)[535]. Скрынников объясняет это тем, что царь укрылся в Александровой Слободе, а Земщина стала теснить Федорова, требуя отказаться от «порчи» священных книг. К тому же после того, как царю за опричный «подъем» было назначено 100 тысяч рублей, земская казна была пуста, денег на книгопечатню не было[536].
Как бы то ни было, плохо верится, что вот Земщина – против книгопечатания, а царь – в условиях Опричнины – ничего не может сделать! Да выдал бы денег из опричной казны, если земская пуста – какие проблемы? А с противниками каких-либо царских начинаний из земских разговор тогда был короткий! Так что куда вероятнее, что против книгопечатания были «ордынцы»-опричники, уже державшие царя в своих руках. Тогда можно понять и то, почему сам царь «спровадил» Федорова в Литву (если это было так) – чтобы спасти. Мы еще увидим: похоже, постепенно царь начал осознавать, какого джинна выпустил из бутылки, опершись в своих начинаниях на Орду.
Впрочем, говоря о причинах борьбы с книгопечатанием, не будем сбрасывать со счетов и аспект христианизации степных евразийских кочевников, о котором говорил В. Куковенко. Евразийцы 1920—1930-х гг. называли эти народы «потенциально православными», я бы выразился шире и назвал их «потенциальными христианами». Уже в раннее Средневековье, практически не принимая православие, степняки охотно принимали несторианство. Уже в VI в. оно широко распространилось среди кочевых тюрок Великой Степи[537].
Сравним ситуацию с современным положением в Казахстане и Киргизии: евангельские церкви распространились весьма широко. Но принятие евразийскими тюрками западного христианства – это инновация, в Средние века распространялось христианство восточное. Л. Н. Гумилев, и не только он, много говорит о проповеди несторианства среди степняков. И не только в раннем Средневековье, но и в XI–XIII вв. – так, в 1009 г. крестились кереиты (200 тыс. только взрослых мужчин), примерно тогда же – жившие на территории нынешней Внутренней Монголии тюркоязычные онгуты, гузы и чигили на Тянь-Шане и т. д.[538]
Однако с мнением Гумилева о том, что русская православная миссионерская деятельность у тюркских скотоводов имела чрезвычайно малый успех, несмотря на мощную поддержку правительства[539], я лично не согласен. В XII–XIII вв. в европейской части Великой Степи половцы-кипчаки крестились в православие целыми родами[540]. Сплошь и рядом встречаются такие имена половецких ханов, как Юрий Кончакович (сын Кончака из «Слова о полку Игореве»), Глеб Тириевич, Данило Кобякович… Совместно с несторианской проповедью этот процесс составил вторую волну христианизации Великой Степи (первая была в раннем Средневековье).
Но и позднее казахи Среднего жуза еще в XVIII в. обращались к Екатерине II с призывом «оградить их от пропаганды ислама и обратить в православие»[541]. В дальнейшем просьбы неоднократно повторялись. Короче говоря, при осуществлении евразийской интеграции в рамках того либерального проекта в духе Адашева – Сильвестра, о котором говорилось выше, христианизировать евразийских степняков после их присоединения к России было вполне можно. Тем более что период «второй волны» христианизации степей – это как раз период создания русско-кипчакского полицентрического государства Мономаха. Почему бы в случае воссоздания этого государства (на что, как мы видели, в период «либеральных» реформ раннего Ивана Грозного шанс был) не быть «третьей волне» в XVI веке? И надо учесть, что тогда еще Русская Церковь, как и при Мономахе, была свободной и независимой от государства, соответственно куда более способной к миссионерской работе, чем после Опричнины.
Как бы то ни было, иосифлянство своим сопротивлением светскому образованию обрекло страну не только на перманентное отставание от Европы, но и на правовое и политическое бескультурье[542]. «Церковные иерархи полагали, что обращение к достижениям человеческого разума… вовлечет Россию во «тьму поганьских наук», что ценность человеческого разума несовместима с духовной ценностью православия. Прибегая к запретам, угрозам, преследованию и разрушению «новой образованности», духовенство так и не выполнило своей социокультурной миссии, не предложило позитивной программы развития образованности, направленного на удовлетворение мирских потребностей и обеспечение безопасности России»[543], в том числе и на органическую интеграцию в новую Россию евразийских кочевников на европейских началах, составной частью каковой интеграции должна была быть и их христианизация.
В завершение отметим еще одну деталь. Жак Маржерет пишет (в начале Смутного времени), что русские обучились книгопечатанию «лишь 10–12 лет назад» (т. е. в середине 1590-х гг.). Советский комментатор строго поправляет его, напоминая о первопечатнике Иване Федорове при Иване Грозном[544], однако вспомним: после начала Опричнины Иван Федоров бежал в Литву, и вполне возможно, что возрождение книгопечатания на Руси действительно наступило только через тридцать лет… По крайней мере, в 1581–1582 гг., по свидетельству А. Поссевино, на всю страну была только одна типография в Александровой слободе, печатавшая книги только по приказу Ивана Грозного[545].
Новая Орда и Европа
«Рыбак рыбака видит издалека»
Внутриполитическому повороту в России соответствовал и поворот внешнеполитический. Это ясно, вопрос лишь – в какую сторону поворот. Поэтому представляется необходимым признать правоту руководителей авторского коллектива единого учебника российской истории, которые не так давно (июнь 2013 г.) констатировали, что историю России необходимо рассматривать в контексте общеевропейской истории. С поправкой на то, что от контекста общеевразийской истории тоже никуда не деться.
Но о евразийском аспекте мы уже говорили и еще поговорим, а в этой главе затронем европейский. Мы уже видели, что Иван III принципиально не отличался по целям и методам правления от своих западноевропейских коллег. А как обстояли дела у его внука?
