Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676
Но число русских пленников, начальных людей, увеличивалось у поляков: 16 декабря королевские войска под начальством полковника Черновского взяли приступом Усвят, пленили воеводу и многих государевых людей побили и побрали в плен; шляхетский ротмистр Глиновецкий, шляхтич Сестринский и мещанский войт были повешены за то, что не сдали города полякам. Посланец Одоевского Дичков понапрасну жил в Вильне, дожидаясь какого-нибудь ответа от комиссаров; те отпустили его ни с чем, отговариваясь, что сами не получают никакого приказа от короля. Дичков привез в Смоленск известие о страшной смерти гетмана Гонсевского и маршалка Жеромского: 16 ноября явились в Вильну товарищи войсковые Хлевинский да Новошинский с толпою ратных людей и спрашивали, где Гонсевский и Жеромский? Им сказали, что Жеромский в церкви у обедни, а Гонсевский у себя дома лежит болен. Новошинский отправился в церковь, где был маршалок, и потребовал, чтоб тот ехал с ним к войску. «Дайте мне отслушать обедню», — отвечал Жеромский. Тут солдаты схватили его и силою повели из церкви. Напрасно служивший обедню священник говорил им. что они этим оскорбляют дом божий; солдаты обругали ксенза изменником, вывели Жеромского и повезли его за город. Отъехавши 12 миль по Гродненской дороге, на реке Немане солдаты бросились на свою жертву, иссекли саблями и забили обухами до смерти. По той же дороге Хлевинский вез в карете больного Гонсевского, с которым сидел его домовый ксенз. В десяти милях от Вильны гетмана встретил еще отряд ратных людей; увидя их, Гонсевский сказал ксензу: «У Минуция написано, что нынешнего дня будет убит великий человек вместе с товарищем своим». Только что он успел сказать это, как ехавшие навстречу солдаты поравнялись с каретою и закричали, чтоб он выходил. «Для чего выходить?» — спросил гетман. «Выходи! — кричали солдаты с ругательствами. — Пришел твой час!» Гонсевский вышел и стал говорить: «Везите меня в войско, потому что по правам нашим и челядника без суда не карают, не только что гетмана». «Не указывай!» — закричали солдаты и хотели немедленно его расстрелять; несчастный мог вымолить только сроку, чтоб исповедаться у ксенза. Убийцы выставили три обвинения против Гонсевского: 1) При освобождении своем из плена присягнул царю, что с помощью Орды и шведов подведет Польшу под власть государеву; разглашали, что у гетмана захвачены царские грамоты. 2) Пропустил в Ригу товарные струги смоленских и витебских мещан. 3) Приехал в Вильну Устин Мещеринов с грамотами, без войскового ведома был у гетмана ночью и грамоты ему отдал. Жеромского убили за то, что был с Гонсевским в одной думе.
В феврале 1663 года царь приказал Одоевскому пересмотреть пленных, находившихся в Смоленске, и разделить их на две части: которые познатнее, тех держать в Смоленске, а которые похуже, тех отпустить в Польшу без размены и наказать им бить челом королю, чтоб он сделал то же и с русскими пленниками. Вслед за тем отпущена была из Москвы другая толпа пленников, также без размены. Одоевский с товарищами получил приказ возвратиться в Москву, а в Польшу еще в 1662 году отправился Ордин-Нащокин с предложением тесного союза под условием уступки Смоленска и северских городов, как было до Смутного времени, с предложением денег для расплаты с бунтующим войском за уступку Южной Ливонии. Но знаменитый московский дипломат не успел в своем деле: чтоб заключить выгодный мир, король считал необходимым перейти самому на восточный берег Днепра.
В третий раз страшная опасность начала грозить Москве. 8 сентября отправлена была к находившемуся при Брюховецком воеводе стольнику Кириллу Хлопову такая грамота: «Говорить гетману тайным обычаем: если король польский со всем войском коронным и с изменниками черкасами той стороны Днепра и с крымскими татарами станет наступать всеми силами, то, по самой конечной мере, если устоять против них будет нельзя, гетман должен укрепить осаду во всех городах и, соединившись с воеводою князем Григорием Григорьевичем Ромодановским, отступать к пограничным московским и черкасским городам, к крепким местам, где пристойнее, по своему рассмотрению». Для удержания союзников королевских, татар, еще прежде успели подкрепить Запорожье: туда от Белгородского полка Ромодановского отделен был отряд из 500 человек драгунов, солдат и донских козаков под начальством стряпчего Григория Касогова. Сначала этого отряда было достаточно, потому что война велась мелкая: кременчугские козаки опять перешли в королевскую сторону, их примеру последовали жители городов Потока и Переволочны. В Кременчуге засел наказный гетман западной стороны Петр Дорошенко. Узнавши, что в Запорожье пробирается московский отряд, Дорошенко в июле месяце послал проведать об нем двести козаков и сотню татар, которые столкнулись с людьми Касогова под Кишенкою и были побиты; переволочане опять поддались великому государю; Касогов в другой раз побил татарских загонщиков под Кишенкою и, соединившись с запорожцами и калмыками, отправился в сентябре за Днестр; здесь выжгли они ханские села, много в них побили армян и волохов и 20 сентября возвратились в Сечь все в целости; на другой день, 21-го числа, явились в Сечь 1200 запорожцев, которые ходили на море, пришли они пешком и рассказывали кошевому своему Ивану Серко и Касогову, что настигли их на море турецкие суда, бились с ними три дня и две ночи, на третью ночь козаки утекли от турок к берегу, изрубили свои суда и полем пустились домой. 2 октября Серко и Касогов выступили под Перекопь; 11-го числа ночью Серко с пешими черкасами и солдатами вошел в Перекопский посад с крымской стороны, а Касогов с конными черкасами и русскими людьми пришел к воротам перекопским с русской стороны; большой каменный город был взят, но малого русские взять не могли и ушли, зажегши большой город; янычары и татары преследовали их верст с пять. 16 октября Касогов и Серко возвратились в Сечь; из отряда Касогова было убито только десять человек; пленных в Сечь не привели, порубили, не пощадив ни жен, ни детей, на том основании, как доносил Касогов, что в Крыму и Перекопи было поветрие; но приехали в Москву запорожские посланцы с тою же вестию о походе под Перекопь и объявили: «В Перекопи при нас морового поветрия не было, слышали они, что было поветрие, но задолго до их прихода; пленных мы всех порубили, будучи между собою в ссоре, а кошевой атаман Иван Серко писал про моровое поветрие к гетману Брюховецкому, думаем, от стыда, что языков к нему послать было некого, потому что войском всех побили».
Скоро после этого начали приходить от Касогова печальные вести: он писал, что 23 ноября прислал изменник Тетеря в Запорожскую Сечь посланцев своих двух крыловских мещан с прелестными листами, и когда эти листы читали в раде, то половина запорожцев не хотели и слушать, но другие обрадовались; начались шатости в Запорогах большие; Серко боится за себя, за московского воеводу и за всех государевых ратных людей; запасы, привезенные Касоговым, вышли, а покупать в Запорожье — осминка муки ржаной стоит пять рублей, а пшена и не добыть ни за какие деньги, отчего многие ратные люди разбежались. Касогов приготовился уже к смерти и писал к отцу своему: «Батюшка! Помилуй меня, дай благословение и прости, потому что, думаю, в последний раз пишу к тебе. Если черкасские города сдадутся, то и Запорожье сдастся королю и мне с Серком тут мат: и теперь бунтуют и на нас совещаются; чуть только осилят, сейчас выдадут нас или ляхам, или татарам. Смилуйся, государь! девочку мою не покинь! Ох, жаль, как душе с телом, с нею расстаться и не видеть до дня Судного! Больше писать не умею от печали лютой; помилуй меня, прости грешника и не забудь за меня к богу через нищих послать и душу мою бедную помянуть; челядь мою русскую вели отпустить на волю, а татар вели удержать, на обмену пригодятся. Умились над бедною, век свой в горе скоротавшею моею женою-сиротою, не вели ее оскорбить после меня; не утешилась, бедная, при мне, только состарилась и от бедного житья сокрушилась».
От гетмана сначала приходили хорошие вести: осенью 1663 года, 15 октября, Брюховецкий дал знать царю, что генеральный есаул взял приступом город Поток; 23-го воевода Хлопов дал знать, что они с гетманом ходили под Кременчуг и взяли его со всеми людьми, нарядом и знаменами. Но в то же самое время получена была в Москве грамота Мефодия из Киева (от 12 октября); епископ писал, что 8 октября король Ян-Казимир пришел в Белую Церковь, которая от Киева только в 60 верстах; в Киеве малолюдно, а город большой. «Бога ради, — писал Мефодий, — изволь, великий государь, в прибавку прислать в Киев ратных людей поскорее; да и к гетману изволь прислать войска, а гетман Иван Брюховецкий тебе от всего сердца верно служить хочет; укажи князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому поспешить в украинские и черкасские города, также и другим войскам от Севска, Путивля и Брянска, потому что там войска эти даром стоят, только даром людей едят, а здесь очень надобны. Киев, Чернигов и вся Украйна тебе, великому государю, очень надобны, потому что за этими черкасскими городами твое Российское государство как за стеною твердою стоит и стоять будет; сохрани боже уступить Киева и других черкасских городов, тогда король и ляхи дальше пойдут; кто тебе об уступке Киева станет советовать, тот богу и тебе враг и изменник. Прошу также милости, вели переменить переяславского воеводу князя Василия Богдановича Волконского: человек упрямый; лучше его переменить, нежели из-за его вражды с гетманом какая поруха учинится». Царь отвечал, что велел сменить Волконского и на его место будет пока воевода Хлопов. 11 ноября получено было письмо от Брюховецкого (из Гадяча от 30 октября). «Верный и во веки неотступный холоп, низко пред пресветлыми царского пресветлого величества престола ногами до лица земли упадая и смиренно бьючи челом», уведомлял, что король имел совещание в Белой Церкви со всеми начальными людьми, изменниками и султаном крымским, после чего король придвинулся к городу Ржищеву на берег Днепра и войска его начали переправляться за реку у Ржищевской пристани. «Я, — писал Брюховецкий, — все свои полки против неприятеля собираю и иду вместе с воеводою Кириллом Осиповичем Хлоповым. Но высоким своим разумом извольте рассмотреть, что нам с такими малыми войсками на польские, татарские и изменничьи войска идти опасно; а князь Ромодановский ваших указов не исполняет и с войском на оборону малороссийских городов нейдет, пишет ко мне, что войско распустил, пишет ко мне, что пойдет в малороссийские города, когда к нему калмыки придут, тем самым поход свой вдаль откладывает, а неприятель, не слыша о силах, против него идущих, в отчине вашего царского величества распространяется и города прельщать будет. Не только князю Ромодановскому, но и боярину Петру Васильевичу Шереметеву и калмыкам надобно со мною соединиться; против короля надобно приготовиться строем, ибо хотя при нем и малые силы, однако это не Выговский и не Гуляницкий; надобно готовиться, чтоб города на этой стороне удержались в верности; неприятель готовится на бой кровавый, и султан крымский загонов не распускает; я послал в Запорожье к Серку, чтоб с калмыками шел к Чигирину». Киевскому полковнику Василию Дворецкому, бывшему тогда в Москве, Брюховецкий писал: «Удивляюсь радению князя Ромодановского, который, собравши войско, все лето стоял в Белгороде, а как узнал о приходе королевском, то войско по домам распустил: не знаю, уж не пришла ли к нему грамотка от брата его, Выговского? Приход королевский на Украйну дело великое: никто ни чем не откупится, а я своею лысою головою силы неприятельские не сдержу, некому уже стало верить! Изволь Федору Михайловичу (Ртищеву) обо всем словесно объяснить, пусть не кручинится, что пишу обо всем правду: когда Украйну потеряют, то и всем достанется».
