Николай Князев - Легендарный барон
5 июня барон Унгерн обошел Троицкосавск. Его части расположились полукольцом на сопках с севера, востока и юго-востока от группы трех городов: Троицкосавска, Кяхты и Маймачена, причем правым флангом унгерновцы касались тракта на Усть-Кяхту и Верхнеудинск, а левый находился в двух-трех верстах к югу от Маймачена. Своим маневром Унгерн отрезал гарнизон от сообщения с базами.
5 и 6 июня в Троицкосавске чувствовалась растерянность, потому что до вечера 6 июня там находились лишь девееровцы в количестве 500 сабель Сретенской кавбригады, 250 штыков пехоты, около 700 необученных, плохо вооруженных монголов Сухэ-Батора и всего только 2 конно-горных орудия. Барон, вероятно, переоценивал силы противника. Но и враги, в свою очередь, чрезвычайно преувеличивали численность бароновских войск — они полагали, что барон привел 3500 всадников, тогда как в действительности у него было около 1500 человек. В своих исчисленьях девеерровцы исходили из длины линии нашего фронта, растянутого на 12 верст. На самом же деле войска барона имели сколько-нибудь сосредоточенное положение лишь на 4-верстном участке против северо-восточного и восточного фаса города Троицкосавска.
По совершенно непонятным соображениям барон начал бои за обладание Троицкосавском вяло, как-то неуверенно, то есть в несвойственном ему стиле. Чем это объяснить? Может быть отсутствием у него соответствующего настроения?
Ночью с 5 на 6 июня барон производил личную разведку, в которую ездил вдвоем со штаб-ротмистром Забиякиным. Они проникли вглубь расположения противника и выяснили, что девееровцы отошли на последний перед городом кряж. Эта ночь протекла в подготовке к прыжку на притаившегося противника, с одной стороны, и в тревожном прислушивании, не подходит ли помощь от Усть-Кяхты — с другой.
Утром 6 июня загремели выстрелы по всему фронту наступления. Барон направил удар на северо-восточную окраину города Троицкосавска. Девееровцы за ночь перегруппировались. Сретенская бригада ушла в Кяхту, и оттуда в продолжение всего этого дня вела повторные атаки на левый фланг унгерновских войск. На смену им подошли пехотные части и монголы-партизаны, на долю которых выпала нелегкая задача защищать северо-восточный участок их линии обороны. На этом участке унгерновцы успешно продвигались по направлению к городу. В 17–18 часов 6 июня русский дивизион 4-го полка под командой Забиякина сбил противника с последней позиции и подошел вплотную к окраине Троицкосавска. С сопки Забиякин рассмотрел, что солдаты митинговали на площади. Не трудно было догадаться, что они обсуждали вопрос о сдаче города. Он тотчас же доложил обо всем барону через штаб-ротмистра Частухина и просил разрешения войти в город. Но барон приказал оставаться на месте. Характерен для барона ответ, который он дал Забиякину, лично прискакавшему к нему с вторичным докладом о том же самом: «Я на митинги не хожу, и тебе не советую»…
Итак, еще один, при этом последний день потерян… С наступлением темноты из Усть-Кяхты прорвался в город переправившийся с левого берега Селенги один из полков 35-й советской дивизии. Иными словами, гарнизон увеличился на 1500 штыков, с пулеметами и полковой артиллерией. Красноармейцы оттеснили монгольский дивизион, охранявший тракт, и восстановили нарушенное бароном сообщение с Усть-Кяхтой.
Ночь с 6 на 7 июня «дедушка» спал в сотне Забиякина, на одной из сопок во втором ряду гор. На рассвете он проснулся, осмотрелся, прислушиваясь к звукам редкой и далекой стрельбы, и приказал идти в наступление. Отдохнувшие за ночь русские и мусульманские части бодро бросились в бой и вновь дорвались до самой околицы города. Но тут они были встречены энергичным пулеметным и артиллерийским огнем и отхлынули на сопки. В 7 часов утра красноармейцы повели ожесточенные контратаки против нашего правого фланга со стороны города и Усть-кяхтинского тракта. Невзирая на значительное численное превосходство красных, все атаки отбивались, и к 12 часам активность их иссякла. Этот пятичасовой бой не дал противнику решительного успеха, по причине особой энергии командиров некоторых сотен, а также и пулеметчиков. Сотни и пулеметная команда метались по фронту, то с целью усилить стрелковую цепь в каком-нибудь слабом пункте, то чтобы восстановить только что утраченное положение контратакой и, выполнив одну задачу, сразу же вновь скакали в другой угрожаемый район.
Барон Унгерн прилагал максимальные старания к тому, чтобы вовремя лично поспевать повсюду, желая сохранять возможный контроль над боевыми действиями. С 12 до 16 часов обе стороны отдыхали. Каждый из противников производил в эти часы перегруппировки, в соответствии со своими дальнейшими планами, под прикрытием ружейной и артиллерийской перестрелки. В 16 часов Унгерн первый перешел в наступление. Дважды он лично водил свои сотни на занятые противником высоты восточного фаса обороны города, но обе эти попытки успеха не имели.
В 19 часов 7 июня красные повели наступление на наш левый фланг. Они незадолго перед тем получили из Усть-Кяхты свежее подкрепление, в виде двух батальонов пехоты и 4-орудийной батареи. На этом участке бой гремел до наступления темноты. Доблестный полковник Парыгин отбил все атаки, вероятно, со значительными потерями на стороне противника. Ночью окрестности города затихли. До рассвета не раздалось ни одного выстрела.
Но для нас, превратившихся за истекший день из нападающей стороны в обороняющуюся, в этой затаившейся тишине вырастали тревожные призраки. Вместе с туманом они ползли из падей вверх по склонам занятых нами гор. Мы чувствовали, что активность противника повышается и предвидели большие осложнения в самом недалеком будущем. Начальник троицкосавского гарнизона правильно рассудил, что лобовыми атаками барона разбить трудно, во всяком случае, это стоило бы больших жертв. Для облегчения своей задачи он решил прибегнуть к диверсии в наш тыл Сретенской бригады с двумя горными орудиями. Под покровом темноты сретенцы прошли хорошо знакомыми им глубокими лесистыми падями через наш слабо охраняемый юго-восточный участок фронта и заняли улус Аршан-Суджи.
Этим маневром красные отрезали единственную дорогу на юг, на Карнаковскую заимку, которая шла именно через падь Суджи (тракт на Ургу красные могли в любой момент закрыть). Сложившиеся положение было чрезвычайно опасно для барона, но само по себе далеко еще не убийственное, потому что Сретенская бригада имела в своих рядах не более 400–420 бойцов. Трагедия заключалась в том, что появление красных кавалеристов в нашем тылу явилось полнейшей неожиданностью для всех чинов унгерновского отряда.
Последний акт троицкосавской трагедии начался тем, что 8 июня советские войска повели энергичное наступление на наш левый фланг, со стороны Ургинского тракта, силами полка пехоты. На северном и восточном участках они ограничивались перестрелкой. Унгерновцы стойко оборонялись и барон, видимо, комбинировал в голове какой-то контрманевр. Но около 8 часов все быстро изменилось после того, как сретенцы открыли из своей засады артиллерийский и ружейный огонь по нашему обозу. В тылу поднялась паника. Обозники порубили постромки повозок и устремились через сопки на юг, без дорог, по кратчайшему направлению. В разбросанных по отдельным вершинам и не связанных между собой сотнях создалось представление, что мы окружены: помилуйте, глубоко в тылу гремит неприятельская артиллерия. Красноармейцы учли наше неустойчивое состояние духа и с удвоенной силой перешли в общее наступление по всему фронту. Унгерновцы начали отходить…
На некоторых участках отступление приняло беспорядочный характер, но большинство сотен и пулеметчики отходили с боем. В момент катастрофы барон находился в центре своего расположения, возле артиллерийского дивизиона. Возможно, что он принял бы меры к тому, чтобы спасти часть пушек, но получение им слепого ранения в седалищную часть туловища — ранения легкого, но весьма болезненного, отняло у него на время всю энергию.
При отступлении от Троицкосавска мы побросали 6 орудий, несколько пулеметов, весь обоз, денежный ящик, икону Ургинской Божией Матери, до 400 голов рогатого скота, а также всех убитых и раненых. Пленными мы потеряли 100 человек, по преимуществу монголов и китайцев. Невзирая на всевозможные «страсти» в виде обхода, паники и прочего, русские сотни понесли в боях и при отступлении сравнительно ничтожные потери.
Героическим усилием воли барон Унгерн заставил себя после ранения самостоятельно сесть на коня. Когда же он выскочил из опасной зоны, то приказал помочь ему сойти с седла. Выглядел тогда барон, как тяжело больной, осунулся, совершенно пожелтел, и после перевязки с полчаса лежал без движения. «Носилки начальнику дивизии… Подать носилки…», — слышались голоса. Но барон отказался от носилок. Он поехал верхом. Всего лишь три дня он позволял себе роскошь садиться на коня и слезать с помощью вестового. Унгерн проклинал свою рану — и не только потому, что она лишила его необходимых сил в самый критический момент: он считал подобное ранение оскорбительным для офицера. «Лучше бы меня ранили в грудь, в живот, или куда угодно, но не в это позорное место», — говорил он не раз в первые дни после Троицкосавска.
