Лев Прозоров - Мы не «рабы», а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения
Любопытно, кстати, что сами к себе русские язычники, как уже было сказано, имени «поганых» не применяли. Тот же автор «Слова о полку Игореве» упорно именует «погаными» половцев да литву – что для такого человека несколько даже удивительно.
Хотя, с другой стороны, – ведь это название было дано его вере чужаками, а он слышал его в качестве брани (как к русским националистам иные индивидуумы не так давно применяли слово «фашист»). Вполне естественно, что он в таком качестве его и употреблял.
Сохранились, скажем, такие предписания: человек может стать попом, если только он не совершил до крещения убийства. Ясное дело, что здесь речь не про младенцев – вряд ли те могли кого-то убить перед тем, как их опускали в православную купель.
Недаром весь XII век православные церкви строились с обширными, рассчитанными явно не на новорождённых, крестильнями-баптистериями. Такие сооружения, кстати, вновь появились возле церквей начиная с конца 1980-х годов, во времена так называемого церковного возрождения.
Стало быть, взрослый, пожелавший обратиться в христианство, был для Руси XII столетия столь же обыденным делом, как и для конца XX.
Бывали, как ни удивительно, и обратные случаи. И.Я. Фроянов сообщает о совершенно изумительном документе – особом покаянном каноне для человека, который, родившись в православной семье, затем отпал от православия, а потом – вновь пожелал вернуться в лоно православной церкви.
Вновь обращённый обязан был при всём народе проклясть соблазнившую его веру и поститься сорок дней. Причём вера, в которую впадали отступники, – это язычество. То есть человек родился в православии, впал в язычество – а потом, раскаявшись, вновь решил обратиться к вере Христовой – это ж только вообразить такое завихрение, такую жизненную коллизию!
И ведь, судя по тому, что посвятили этому случаю особый канон, был это не единичный случай! Уж не суровые ли дни кровавой Столетней гражданской описывает данный канон?
Между прочим, случаи, когда христианин вновь обращается к религии своих предков, истории известны. В дни гибели Римской империи жил в Италии такой поэт – Нонн Панополитанский. От него до наших дней дошли стихотворное переложение Евангелий и языческое житие Диониса.
Причём переложение Евангелий написано, называя вещи своими именами, довольно коряво и неумело, ученическим слогом. А описание деяний весёлого бога вина блещет красотами стиля, изысканной игрой звука, неизбитыми рифмами и сравнениями.
Исследователи его творчества неизменно выражали недоумение по этому поводу – а ларчик, подозреваю, просто открывался. Нонн, как те неведомые русичи, тоже, по всей видимости, родившись в христианской семье, затем ушёл из христианства в язычество.
Если городская Русь ещё была кое-как крещена, то с представителями «языков» из славян, населявших Восточную Европу до того, как туда пришла с балтийских берегов русь, дело обстояло и вовсе с точки зрения церкви печально.
Так, рассказывая о нехристианских погребальных обычаях вятичей и радимичей, летописец завершает рассказ словами: «Так же делают кривичи и другие поганые». То есть ни вятичи, ни радимичи, ни кривичи и христианами-то во времена летописца не считались.
А это, между прочим, весьма обширные земли – вся современная Беларусь, да Псковщина со Смоленщиной в придачу, да Московские, Тверские, Калужские, Рязанские земли… про Муром мы уже говорили.
Новгородский архиепископ Илья в 1166 году говорил своим подчинённым, что «земля наша (видимо, собственно «земля» – сельская округа, в отличие от собственно Новгорода. – Л.П.) недавно крещена», и вспоминал, как очевидец, первых попов. А «Слово невежам о посте» описывает «бесов»-навьих, которых плохие христиане угощают в банях трапезой на Великий, или Страшный, Четверг.
Насытившись, писал автор-церковник, нечистые утверждают, что подобного почтения они не встречали в своей исконной вотчине – в землях нехристей: «Мы же походили по болгаром, мы же по половцем, мы же по чуди, мы же по вятичем, мы же по словеном».
Вместе с Гальковским, опубликовавшим «Слово… о посте», под болгарами мы понимаем волжских булгар-мусульман. Хотя среди дунайских болгар, как о том говорится во введении, долго ещё поминали языческих Богов и Богинь, народ в целом был крещён ещё в IX столетии. Уже Лев Диакон в X веке упоминает, что «болгары в чистоте исповедуют христианскую веру».
Про «датирующее» значение половцев в этом отрывке мы говорили в связи со Всеславом. Чудь – финно-угорские племена – также долго оставалась некрещёной. Вятичи нам уже известны как ревностные сторонники языческих обрядов.
В следующем, уже XIII веке они обеспечили церкви ещё одного мученика: печерский монах Кукша чересчур ревностно насаждал на их землях новую веру – ревностно и, по всей видимости, безуспешно. За что и удостоился мученического венца близ вятического города Серенска около 1215 (!) года.
Погребальные костры – вернейший признак приверженности язычеству – угаснут на землях вятичей веком-двумя позднее.
В том же Новгороде историки указывают даже особый налог, которым облагались упрямые «нехристи», – так называемое «забожничье» (в таком толковании этого термина сходятся два таких непримиримых оппонента и крупных специалиста по домонгольской Руси, как Б. А. Рыбаков и И.Я. Фроянов). В конце 20-х годов XIII столетия новгородцы даже потребовали от прибывшего в северный город на княжение Ярослава Всеволодовича, отца Александра Невского, отменить этот налог, причём это требование («забожничье отложи») возглавляло список, предъявленный князю.
Любопытная деталь, право же, – если уж Новгород требовал отмены налогов, которым облагались язычники, – это говорит о том, что таковых в вольном городе было немало.
Один языческий культ, существовавший в Новгороде того времени, отразился даже, кажется, в берестяных грамотах. Я имею в виду грамоты 794, 798, 849 и 955, упоминающие некую Марену. В грамоте 794 Петр – предполагается, что новгородский боярин Петр Михайлович – просит Марену оказать влияние на князя (!), когда тот станет наделять купцов (чем и как – непонятно, вообще, грамота сохранилась фрагментарно), причем в этой связи упоминает мор, прошедший зимою. В грамоте 798 некий Завид требует от неизвестного адресата, чтобы он (она?) велел(а) тому из своих сыновей, у которого есть зерно, отдать дань Марене. В грамоте 849 Петр (возможно, тот же, что и в первой грамоте) велит какому-то Демше выдать шесть гривен Микуле Кишке – но только «перед Мареной» и никак иначе, а вот Ярко гривен не давать ни при каких условиях, как бы тот ни упрашивал. Любопытнее всего четвертая грамота, с которой связан ряд забавных недоразумений. Общая же суть в том, что женщина по имени Милуша, обращаясь к Марене, говорит, что Косе Великой (по предположениям ученых, дочери Милуши) «выйти бы за Сновида. Ниже снова написано имя Марены с ласкательным суффиксом и разукрашенной, будто в летописи, заглавной буквой, а потом… вот тут-то и причина недоразумений! – написано «пей пизда и секыль». Журналисты в простоте своей решили, будто Милуша кроет матом адресата письма – стоило ради этого разукрашивать имя Марены столь любовно! А.А. Зализняк, академик, доктор филологии, вносит в вопрос ясность: «Оказывается, что в русском эротическом фольклоре есть такое же точно восклицание, как в этом письме Милуши: «пей + любое обозначение вульвы». Это глубоко архаичный образ, восходящий к фундаментальному индоевропейскому мифу об оплодотворении Земли, Матери-Сырой-Земли, Деметры – активным началом: Деушем, Зевсом, Юпитером и др. Земля пьёт дождь, проливающийся с неба, и плодоносит. Современное – «дождь напоил землю» – восходит к такому же образу. Не случайно Зевс оплодотворяет Данаю в золотом дожде. Есть работа Никиты Ильича Толстого о белорусском фольклоре, где есть выражения: «пьян, как мать» и «пьян, как земля» (имеется в виду напоённость Матери-Сырой-Земли). Он же связывает вульгарное «бухой» – «пьяный» с «набухать». Таким образом, восклицание: «пей, мать», «пей, земля» и даже «пей, п…» – надо понимать как сакральное заклинание с древним, глубоко поэтическим смыслом: «да наполнится, да будет напоено оплодотворяющим началом рождающее лоно!» В устах Милуши почти наверняка это цитата из «срамной песни», которая будет звучать на свадьбе, и она хочет сказать: «Маренка, да пусть же свадьба состоится!»
Общее мнение ученых, в частности исследовавшего этот вопрос А.А. Гиппиуса, что Марена грамот – это Марья, жена того самого боярина Петра Михайловича. Однако при внимательном рассмотрении становится ясно, что вывод этот как минимум вызывает сомнения. Нигде и ни в каких источниках Марью, жену Петра, Мареной не называют. Более того, если историю про передачу шести гривен еще как-то можно увязать с версией о боярыне – хотя совершенно непонятно, отчего ж тогда муж-боярин отсылает распоряжение о вручении денег не самой жене, а какому-то Демше, – то остальные не вписываются в нее никаким боком. Почему боярин просит свою жену повлиять на князя? Боярин, добавлю, новгородский – то есть один из тех, кто, собственно, решает – будет князь и дальше сидеть на престоле Господина Великого, или поедет… куда-нибудь. До абсолютной монархии, когда «августейшие рогоносцы» подкладывали свои половинки монарху в надежде, что «ночная кукушка дневных перекукует», Новгороду XII столетия дальше, чем до Марса! Почему Марене дают дань? В грамоте употреблено именно это слово. Не подарок, не взятку, не долг возвращают, не оброк, наконец, платят – а дань? Дань платили городам или князьям – это, скажем так, как минимум. И совсем непонятна грамота 955. Что за торжественность, что за разукрашенные буквы и ритуальные формулы? И почему у Марены просят о том, чтоб состоялась свадьба? Сама Милуша с дочерью зависит от Марены? Но почему тогда не попросить устно? Как-то с трудом представляю холопку, вступающую с хозяйкой в переписку. Да и мало тянет Милуша на холопку – вон, буквы разукрашивает, явно книги читывала… Сновид зависит от Марены? Это могло быть в двух случаях – или Сновид Марене сын, или холоп. Но партию с холопом трудно счесть завидной, и непонятно, с чего б тогда Милуше так просить об этом браке. А сына по имени Сновид у боярина Петра и боярыни Марьи источники тоже не знают.
