Евгений Тарле - Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг.
Конечно, патриотические страсти в данном случае сильно преувеличивают роль Эдуарда. Никогда королю, какими бы способностями он ни был одарен и какую бы сатанинскую злобу к Германии ни питал, не удалось бы круто повернуть весь ход внешней политики Великобритании, если бы он не нашел вполне подготовленную почву. Его сила была в том, что он, вступая на престол, уже вполне отчетливо видел, куда должны будут неминуемо, рано или поздно, повернуть и пойти кабинет и парламент. И что это было так, у нас есть неопровержимое доказательство. Когда король вступил на престол, первым министром консервативного кабинета был маркиз Сольсбери. 11 июля 1902 г. Сольсбери подал в отставку, и премьером стал Бальфур. 5 декабря 1905 г. Бальфур ушел, и во главе нового (либерального) правительства стал Кемпбель-Баннермап. Когда Кемпбель-Баннерман тяжко заболел и ушел в отставку 8 марта 1908 г., то премьером сделался Асквит, который еще был в должности в мае 1910 г., когда Эдуард VII скончался. И все эти разнохарактерные правительства и такие непохожие друг на друга люди в одном были абсолютно согласны между собой: все они с полной охотой и готовностью предоставляли королю с первого дня его правления до смерти управлять британской внешней политикой; все они беспрекословно и охотно брали на себя роль исполнителей и помощников, и никогда ни малейших трений, ни малейших недоразумений между королем и ответственными министрами не происходило. Европа сначала изумлялась, а потом вскоре привыкла к этому порядку вещей, казалось бы, совсем немыслимому в Англии со времен Стюартов: английский король, вполне лишенный по конституции и по всем традициям как права, так и возможности действовать самостоятельно, разъезжал по столицам великих держав, заключал союзы и соглашения, связывавшие и обязывавшие Англию, менял всю картину британской дипломатической деятельности, произносил многозначительные речи, за которыми следовали тайные, но волновавшие всю Европу переговоры между королем и министрами европейских держав, и на всю эту кипучую, имевшую огромные последствия деятельность Эдуарда все министры всех четырех кабинетов, сменившихся за его царствование, смотрели совершенно одинаково, как на нечто весьма желательное, весьма положительное и даже необходимое. От магната и консерватора маркиза Сольсбери до одного из вождей рабочей партии Кейр-Гарди, сказавшего: «Я республиканец, но когда у нас будет республика, я буду агитировать за выборы Эдуарда VII в президенты», — очень многие самые разнородные политические деятели Англии, в той или иной мере обслуживавшие капиталистический строй или соглашательски настроенные, находили внешнюю политику короля крайне важной для всего будущего страны.
Это и показывает, что Эдуард явился как раз тогда, когда обстановка для осуществления его идеи создалась подходящая.
Как можно характеризовать эту идею? Тут следует отличать, то, что высказывалось с обычным дипломатическим лицемерием в речах, тостах, статьях, от того, что подразумевалось и что выявилось лишь впоследствии. Высказывалось следующее: Англия — под угрозой. Германия не только теснит ее на всех рынках, с каждым годом все успешнее и чувствительнее, но начала систематически строить огромный флот с прямой и очевидной целью рано или поздно сразиться с англичанами, и если не отнять у них владычество на морях, то разделить с ними это владычество и отобрать у них часть колоний. Одновременно постройкой Багдадской железной дороги Германия грозит Индии и грозит также Суэцу и Египту, — притом грозит с сухого пути, где она бесспорно сильнее Англии.
Эта угроза делается еще серьезнее вследствие тесной дружбы Германии с Турцией. Вместе с тем на континенте Европы Германия до такой степени могущественна, что франко-русский союз явственно не может надеяться на победу в войне против Германии, Австрии и Италии. Что Италия будет воевать на стороне Германии и Австрии, с которыми она была в формальном союзе, это еще казалось в момент вступления Эдуарда на престол более чем вероятным. При этих условиях Англия вполне изолирована, Франция и Россия находятся с ней в дипломатической вражде, и даже во Франции ставится в прессе вопрос: кто больший враг? Германия или Англия?
Итак, Англия в опасном положении. Единственно, что может ее предохранить, — это создание настолько могущественного союза, который сдержал бы все воинственные стремления правящих германских классов. Союз с Францией и Россией — вот единственный выход из положения; союз, который необычайно затруднил бы свободу движений Германии и уменьшил бы ее шансы на победу. Задача — чисто оборонительная, направленная к сохранению европейского мира. Об этом так и говорили. Выходило, что Англия печется исключительно об общем мире и спокойствии и что король Эдуард ниспослан на землю главным образом в видах споспешествования благополучию и преуспеянию рода человеческого. Подразумевалось же некоторой частью правящих кругов Англии (а кое-кем не только подразумевалось, но иногда — впрочем, редко — и писалось), что, может быть, создав такой могучий блок против Германии, лучше не ждать ее нападения, а пойти на нее походом и уничтожить как-нибудь одним сильным ударом всю эту экономическую и политическую угрозу[31]. Эти мысли, впрочем, стали проявляться чаще уже в самые последние годы царствования Эдуарда VII и после его смерти, когда созданная им политическая система — Антанта — окрепла, когда в Англии усилилась тенденция преувеличивать реальное значение возрождения и восстановления русской армии. Во всяком случае сам король, со свойственной ему осторожностью и обдуманностью, ни разу не проронил ни одного слова, которое хоть отдаленно могло быть сочтено за угрозу «европейскому миру». По существу же, конечно, Антанта была могущественным орудием не только оборонительной, но и агрессивной политики. И самый факт появления этого гигантского орудия воинствующего империализма стал новой угрозой миру.
В Германии многими овладевали беспокойство и раздражение. Чем яснее вырисовывались контуры Антанты, тем больше и больше выступала наружу идея этого дипломатического сооружения: об окружении (Einkreisung) Германии с 1907 г. стали говорить и писать как о ближайшей возможной опасности для страны. Но в первые годы об этом окружении писали в Германии как о несбыточной мечте Англии, чувствующей будто бы собственный упадок сил в борьбе с могучим соперником.
Параллельно с возбуждением против Англии росла в широких кругах германской буржуазии, бюрократии, офицерства, дворянства уверенность в том, что Англия вступила в полосу упадка. Англия задыхается в собственном жиру и неспособна к серьезному усилию, твердил еще в 1899 г. Герберт Бисмарк. Трехлетняя борьба с ничтожными бурскими республиками представлялась в Германии «скандалом», позорящим великую империю и решительно подрывающим ее престиж. Кронпринц германский с той рассудительностью, которую он не обнаруживал никогда перед войной, но задним числом проявляет столь охотно и столь часто в своих мемуарах (писанных уже в изгнании, в Голландии), утверждает, будто во время своего путешествия (до войны) он поражался громадностью и могуществом Британской империи, и высказывает сожаление, что в Германии недооценивали этого могущества. Кронпринц во всяком случае прав: в Германии действительно убедили себя перед войной, что Англия живет лишь старой славой, что она — Карфаген, а Германия призвана быть Римом. Во время войны эту параллель между Англией и Карфагеном любил развивать знаменитый историк, гордость германской, да и мировой, науки — Эдуард Майер.
Это опаснейшее чувство — пренебрежение к противнику — овладевало германскими широчайшими кругами все более и более. Гигантские успехи германской торговли и промышленности с каждым годом все более и более оттесняли Англию на всех рынках и, конечно, еще увеличивали гордую уверенность Германии в своих силах. С начала царствования короля Эдуарда VII в наиболее читаемой германской прессе прибавились к этим чувствам еще раздражение и беспокойство но поводу сложной дипломатической негоциации, которая, как это явно чувствовалось, во-первых, была рассчитана на несколько лет и на несколько последовательных и дополняющих друг друга приемов, во-вторых, развивалась внутренне логически и без единой неудачи для ее автора и, в-третьих, была всецело направлена к полной политической изоляции Германской империи. Всякие отрицания и опровержения английской прессы только усиливали беспокойство и подозрительность в Германии, и нужно сказать, что англичане действительно злоупотребляли и до сих пор иногда злоупотребляют наивностью тех, к кому обращаются. Ведь читаем же мы в большой интересной книге Кеннеди (вышедшей в 1922 г.) «Старая и новая дипломатия» такие, рассчитанные как будто на маленьких детей, невероятные строки: «…завистливые немцы замечали лицемерие английской политики всюду. Они усматривали его особенно в дипломатии короля Эдуарда VII. Они не могли понять его действительной любви к путешествиям. Всякий раз, как он совершал поездку в ту или иную европейскую столицу, это было (по их мнению) затем, чтобы сплести новую петлю в его сети коалиций против Германии»[32].
