Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
В книге Хеуера сообщается, что кто-то на допросах дал показания о помощи Кереса какой-то подпольной организации. Мария Керес категорически отрицала это (ясно, что в любом случае она не могла говорить иначе — ПР). Но, вероятно, у «органов» были какие-то основания подозревать Кереса, хотя вряд ли имелась возможность свои подозрения подтвердить (на последнем Коллоквиуме Март Лаар говорил, что на самом деле помощь Кересом какой-то нелегальной организации оказывалась, и материалы об этом вскоре будут опубликованы). Во всяком случае какие-то обвинения Кересу предъявлялись, он должен был их опровергать, находился под надзором… Так, Kерес не принял участия в первых послевоенных выборах в Верховный Совет, и когда в Москве он захотел оформить визу для поездки за границу, его неожиданно спросили, почему он не голосовал (Хеу361). Не голосовал в Таллине, а спросили в Москве. Хорошо были информированы. Даже в 47, во время шахматного первенства СССР, которое Керес выиграл, поступила жалоба с подписями нескольких известных шахматистов, направленная против Кереса. Кто ее подписал, что в ней говорилось неизвестно, но существование этой жалобы подтверждал один из известных шахматных мастеров (там же). Жена Кереса вспоминает, что зимой 1945 года к ним домой вдруг пришел некий генерал госбезопасности из Москвы и хотел лично побеседовать с Паулем Кересом. По ее словам, эта беседа была довольно миролюбивой. Тот генерал даже дал свой московский телефон, чтобы Керес в случае надобности мог ему звонить (там же). Избави Бог от таких миролюбивых генералов, приезжающих беседовать с Кересом из Москвы! Корчной думает, что Кересу был навязан тренером и Толуш, который, будучи активным работником Комитета госбезопасности, осуществлял не только тренерские обязанности. Если это так, то под контроль Комитета поступали сведения не только о политическом облике Кереса, но и о шахматной подготовке его к встречам со своими противниками. Никаких доказательств, насколько я знаю, Корчной не приводит, но слухи такого рода, по его словам, ходили (Хеу398).
Подобная ситуация была на руку Ботвиннику и есть основания подозревать, что он ее использовал. Во всяком случае Борис Спасский прямо об этом говорил: «Ботвиннику хватило неосторожности прямо обвинить Кереса в коллаборационизме». А Карпов в одном из интервью немецкому журналисту заявил, что Ботвинник сделал все, чтобы Керес не мог вернуться к шахматам. До Ботвинника дошло, что ходят слухи, будто бы он хотел добиться ареста Кереса. Ботвинник, естественно, подобные слухи опровергает: «Я против него никогда не интриговал. Это ниже достоинства шахматиста: участие в немецких турнирах нельзя ставить в вину Алехину и Кересу» (там же). Не очень в это верится. Тем более, что самому Кересу Ботвинник говорил, что никогда не подаст руку такому человеку, как Алехин.
Что же помогло Кересу спастись и даже успешно выступать в шахматных соревнованиях. Ходили слухи, что Кереса спас Микоян, говорили даже о Сталине, который якобы поинтересовался: «как играет Керес?»; услышав, что успешно, решил: «Пусть играет». Большинство таких слухов, вероятно — мифы. Но мифы характерные. Например, рассказ о вмешательстве Сталина. В нем отражено и сомнение вождя, можно ли разрешить Кересу играть, да и вообще, что с ним делать, и милостивое решение Сталина, и понимание им, что разрешение играть и претендовать на звание чемпиона мира — вещи разные.
Что реально известно? Зимой 44-го года Керес отправил в Москву в Спорткомитет подробное письмо с просьбой дать ему возможность играть. Оно осталось без ответа. Написал Керес письмо и Молотову. Н. Каротамм, первый секретарь КПб Эстонии, которому письмо было переслано для принятия решения, вызвал Кереса, говорил с ним несколько часов и стал его поклонником и защитником. Мария Керес считала: «Мы всем обязаны Каротамму». Тем не менее в течение нескольких лет Кересу не разрешали выступать на всесоюзных соревнованиях, не позволили поехать на международный турнир в Гронингене, хотя он имел персональное приглашение. За границу он поехал только осенью 47-го года, на матч со сборной Англии, когда чемпионство Ботвинника практически было решено (Хеу263). Такое решение принято не за шахматной доской. Это понимали многие.
Гроссмейстер Эйве, экс-чемпион мира, Президент ФИДЕ (Международной шахматной федерации) писал о Кересе: «Когда я думаю о Пауле Кересе, читаю о нем или пишу предисловия к его биографиям, меня охватывает сильный протест против несправедливости жизни и общества по отношению к Кересу <…> С Кересом пришел к концу удивительный и в то же время трагичный эпизод в истории шахмат» (Хеу6). На вопрос о том, почему Керес не стал чемпионом мира, довольно смело ответил Борис Спасский, тогда сам чемпион мира. Выступая на лекции в Новосибирске, он сказал перед тысячной аудиторией: «У Кереса, как и у его страны, несчастливая судьба». О Кересе Спасский говорил более подробно и в начале 2006 года, на международном шахматном форуме памяти Кереса в Таллине, а потом в интервью радио «Свобода». Он знал Кереса с 55 г. и чрезвычайно высоко оценивал его значение, называл его «некоронованным чемпионом», отмечал его превосходство, отрыв от остальных шахматистов и в шахматном отношении, и, особенно, в человеческом плане. По сути дела, Спасский повторил ту оценку, которую он дал Кересу много лет назад в Новосибирске, развивая ее. По мнению Спасского, весьма вероятно, что Кересу не позволили бы стать официальным чемпионом мира. Он почти стал им перед войной. Но в 40-м году Эстония «попала под большевистскую оккупацию»; Керес вырос в демократической стране, происшедшие события для него — «колоссальная личная травма, не говоря уже о трагедии его маленького государства». После войны говорили, что в верхах обсуждался вопрос о запрещении Кересу вообще участвовать в международных турнирах, даже об аресте его. Кто-то из высокопоставленных, как будто, заступился за Кереса. Играть в турнирах ему разрешили. Но он для властей оставался чужим. Тем более, что и держался он независимо.
В своей последней книге, о которой мы будем говорить далее, Виктор Корчной рассказывает о встрече Кереса с чешским правозащитником Людеком Пахманом после вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию. Пахман возил Кереса «на встречу с интересными людьми». После возвращения в Москву «Кереса вскоре отделили и повезли на беседу — по-видимому, в секретные органы» (Кор95 — 96). В другом месте Корчной пишет, что запись сделала секретная полиция и уже вечером начались звонки из советского посольства (Хеу399).
Об этом эпизоде упоминает и Спасский: «У Пауля Петровича начались хлопоты (после поездки в ЧССР в 1969 году. — Ред.). Однажды я случайно навестил кабинет Ивонина. Был такой Виктор Андреевич Ивонин, заместитель министра спорта. И там я увидел, как Пауль Петрович сидит согбенный, буквально так… И вы знаете, я просто заплакал» (Хеу397).
О судьбе Кереса говорит и редактор книги о нем Ф. Малкин. Он прямо связывает его неудачи с советской системой: «Ведь его жизнь, по сути, ничем не отличалась от жизни других советских и не менее выдающихся гроссмейстеров. Достаточно вспомнить, как делали не выездными Ботвинника, Бронштейна, Таля, Корчного. Только за то, что они позволили вслух выразить свое мнение, отличное от мнения всемогущего ЦК КПСС. Еще можно вспомнить, как режиссировались отборочные турниры, в которых должен быть выявлен советский претендент на матч с чемпионом мира; как в Цюрихе ''Некто в штатском'' грубо разговаривал с нашими шахматистами (''Вы, что, в самом деле думаете, что приехали сюда играть в шахматы?''). Там, наверху, уже решили, кто должен играть матч с М. Ботвинником. Да, все наши великие, включая и чемпионов мира, играли на шахматной сцене действо по ''системе Станиславского''. Вот только режиссер со старой площади города Москвы был невеждой и не отличался высокой внутренней культурой и талантом, ибо весь шахматный мир понимал, в какой золотой клетке оказались наши шахматисты. Их ''кормили'' (давали возможность по разнарядке поехать на тот или иной международный турнир), некоторые пользовались особой благосклонностью в ЦК и Спорткомитете СССР, но тем не менее свободными они не были». В основном, со сказанным можно согласиться, но при этом следует помнить, что клетки были для разных лиц разными. Для Кереса одна из наиболее тесных и неудобных.
Ряд видных шахматистов высказывали мнение, что Керес был бы прекрасной кандидатурой на пост Президента ФИДЕ. Он обладал всеми качествами, необходимыми для этой должности и пользовался огромным уважением среди шахматистов всего мира. Однако было одно «но»… Милунка Лазаревич, одна из сильнейших шахматисток мира своего времени, вспоминает о том, как гроссмейстер Эйве, срок президентства которого в ФИДЕ подходил к концу, искал себе преемника. Выходя от него, она встретила Кереса, подумала: «лучшей кандидатуры не найти» и обратилась к нему с вопросом: «Пауль Петрович, скажите мне откровенно: вы можете самостоятельно решать некоторые вопросы без влияния на вас советской шахматной федерации? Если да, то немедленно предложу вашу кандидатуру на пост Президента ФИДЕ. Проблем никаких не будет и доктор Эйве поддержит… Паулю было очень приятно такое услышать. Он засмеялся, потом задумался, вдруг покраснел и сказал с тоской: — Милунка, я могу самостоятельно только книжки писать» (подразумевались шахматные книги-ПР). О подобном варианте думал и Виктор Корчной. Он называет свою заметку о Кересе «Он мог бы стать Президентом ФИДЕ» (Хеу398). Думается, что вряд ли. Советская шахматная федерация не допустила бы этого. Она и Эйве, а затем и Олафсона, за независимость их позиции, постаралась сменить. Кандидатура Кереса вряд ли оказалась для нее приемлемой.
