О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик
Конечно, у народа были и иные средства выражения своих чувств, и тут уже мнения о руководстве высказывались совсем в другом тоне. Популярным жанром были анонимные письма вождям, хотя НКВД делало все возможное, чтобы выявить их авторов. В этих письмах некоторые жаловались, что власть захватили евреи, а неевреи, такие как Сталин и Киров, им продались[251]. Поскольку в составе команды было меньше евреев, чем у оппозиции, вероятно, авторы анонимок просто бездумно повторяли старые сплетни про революционеров, но, похоже, было известно, что жена Молотова – еврейка, а также циркулировали ложные слухи, что Сталин женился на дочери или на сестре еврея Кагановича[252]. Некоторые анонимы сосредоточились на другом национальном аспекте: их волновало засилье кавказцев. Один анонимный автор писал, что страной управляет кавказский князь Сталин и его верный слуга, крестьянский староста Калинин. Также его волновало, почему строительство тюрем не включили в пятилетний план[253].
Нехаризматичный Молотов не заслужил внимания народных сказителей, но к концу 1930-х годов и он получил признание. В 1940 году к его 50-летию вышел ряд хвалебных публикаций[254], а в 1939–1941 годах он обогнал всех членов команды (включая Сталина) по числу городов, колхозов, заводов и институтов, названных в его честь, в том числе уральский город Пермь, который в 1940 году переименовали в Молотов. Безусловно, переименования в его честь начались сравнительно поздно. До него, в 1920-е годы, в честь Сталина был назван волжский город Царицын (Сталинград), поскольку Сталин воевал там во время Гражданской войны, а также украинский промышленный город Юзовка (Сталино). Тверь, старинный город к северу от Москвы, в 1931 году получила имя Калинина. Вятка на Урале и Самара на Волге были переименованы соответственно в Киров и Куйбышев, после того как они оба скончались в середине 1930-x годов, а Ворошилов вскоре после этого «получил» Луганск и Ставрополь. Городу Владикавказу на Северном Кавказе в 1931 году было присвоено имя Орджоникидзе, а четыре года спустя в честь него назвали также промышленный украинский город Енакиево. Но тут следует вспомнить о том, как быстротечна слава, ведь в течение предыдущих шести лет Енакиево называлось Рыково, в честь правого уклониста Алексея Рыкова[255].
Если внутри страны Сталин изображался в окружении своих соратников, то для внешнего мира он обычно представал один. Не потому, что остальная часть команды была отстранена от решения внешнеполитических вопросов: наоборот, довольно удивительно, что Сталин энергично стремился привлечь их, как в рамках официальных заседаний Политбюро, так и вне их. Это относится не только к Молотову, который был главным доверенным лицом Сталина по международным делам, но и к другим. Однако существовало ограничение для общения членов команды с иностранными журналистами, что является одной из причин, по которой в довоенных иностранных отчетах они остаются своего рода невидимками. Сам Сталин тоже редко разговаривал с иностранцами, но когда он это делал, это было большое событие. Кстати, в отличие от других своих деловых встреч он давал эти интервью с глазу на глаз, не считая переводчиков, без присутствия членов команды. В частности, в беседах с корреспондентом New York Times Уолтером Дюранти, писателями Гербертом Уэллсом и Лионом Фейхтвангером, а также послом США Джозефом Дэвисом он проявил себя очень успешно – как прямой, разумный и скромный человек, осуждающий публичные восхваления своей персоны, но принимающий это как необходимую уступку отсталой публике – скорее реальный политик, нежели пламенный революционер[256].
«Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного», – сказал о нем Герберт Уэллс (он ожидал «своего рода Синей Бороды»). Пока Сталин не разговорился, он казался Уэллсу почти застенчивым. «В нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснить его огромную власть в России. До того как я увидел его, я думал, что он, вероятно, занял это место, потому что люди боялись его, но я понимаю, что он обязан своим положением тому, что никто его не боится, и все ему доверяют… У него совершенно отсутствует типичная для грузин хитрость и коварство». Удивительно, но это было расценено как лишь частичный триумф в сфере связей с общественностью, поскольку Уэллс по-прежнему критиковал применение в Советском Союзе насилия и ограничение свободы слова: «Нам не удалось соблазнить девушку», – прокомментировал циничный Радек, когда переводил комментарии Уэллса на русский для Сталина[257]. Но не могло быть никаких сомнений в полноте успеха Сталина с послом Дэвисом, в данном случае еще подкрепленным личным обаянием Полины Жемчужиной, которая смогла завоевать симпатии жены посла, чрезвычайно богатой Марджори Мерриуэзер Пост. Сталин «острый, проницательный и, прежде всего, мудрый, с „лукавым юмором“, – писал Дэвис своей дочери. – Ребенок с удовольствием садился к нему на колени, а собака ложилась у его ног»[258].
Этот успех был тем более примечательным, если вспомнить то чувство неполноценности, которое Сталин и остальная часть команды испытывали в первые годы, когда имели дело с иностранцами. Разговаривая в 1931 году с немецким писателем Эмилем Людвигом, Сталин наилучшим образом высказался об этом, признав, что «те из нас, которые не жили долго за границей [до революции], кое-что потеряли», но, с другой стороны, они «имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты»[259]. По сравнению со своими политическими противниками-космополитами 1920-x годов сталинская команда состояла из провинциалов, которые никогда не жили в Европе и не знали иностранных языков. Сталин совершил короткие поездки в Стокгольм и Лондон на партийные съезды в 1906 и 1907 годах (они проводились за границей из-за того, что партия была в подполье), к последней поездке он добавил неделю в Париже; а в 1912 году провел десять дней в Кракове с Лениным и Крупской, а также ненадолго посетил Вену, где останавливался у Трояновских. Он пытался, хотя и без особого успеха, выучить немецкий, французский и английский, не говоря уже об эсперанто, находясь в тюрьме
