Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э. - Питер Браун
Кроме того, военное дело стало более специализированным. Позднее в VI веке византийские полководцы писали руководства, показывающие, насколько тщательно они изучили и переняли новую кавалерийскую тактику кочевников. Война для таких людей была чем-то вроде охоты – тонким искусством, в котором кровопролитие не заменяло умения. Экстренные ситуации, постоянно возникавшие с 540‐х годов, образовали в полководцах и дипломатах экспериментаторский образ мысли, который в середине VII века достиг апогея в разработке «греческого огня» для византийского флота – наиболее разрушительной технологии в военном деле раннего Средневековья.
Во внутренней политике Юстиниан непрестанно что-то поновлял. Он экспериментировал с новыми формами государственного дохода: после 541 года производство шелка, например, стало государственной монополией. Он беспощадно отсекал то, что стало бесполезным. Невероятно дорогая система бесплатного государственного транспорта, унаследованная напрямую от времен Августа, была аннулирована. Теперь обслуживалась только одна дорога, и знаменательно, что это был большой тракт через Малую Азию к восточной границе. К концу правления Юстиниана богато декорированный фасад позднеримской державы, ресурсы которой Юстиниан со вкусом использовал до 540 года, был оголен до металлического каркаса.
В силу этой глубокой переборки правление Юстиниана не завершилось упадком. Совсем наоборот, в 552 году сопротивление остготов было подавлено в ходе одной, мастерски спланированной и исполненной операции; в 554 году значительная территория Южной Испании перешла под управление византийцев; после 560 года произошло усмирение Африки, и византийские крепости охраняли более масштабную границу, чем при императоре Траяне. Дунайская линия была защищена запутанной сетью союзов. Злобный Хосров I был разгромлен. Внутри империи поселения Сирии и Палестины процветали, как и прежде. Международная торговля давала широкие возможности для государственного дохода: флоты александрийских патриархов совершали плавания в Корнуолл в начале VII века162, а прекрасные золотые монеты Юстиниана и его наследников попадали в далекие Швецию, Пекин и Занзибар.
Роковой в наследии, которое Юстиниан передал будущим поколениям, оказалась именно степень его успеха. Он доказал, что самодержавие успешно действовало в качестве кратковременного решения для проблем византийского государства. Подобно Филиппу II, изматывавшему себя работой в Эскориале, эта «никогда не спящая» личность породила иллюзию, что один человек способен решать проблемы целой империи.
Единоличное правление подорвало качество имперской бюрократии. Ученые управленцы начала VI века были склонны к косности и сопротивлялись высоким налогам. Но они обеспечивали определенную степень преемственности и стимулировали участие в управлении образованных правящих классов греческого мира. Одаренные профессионалы Юстиниана закончили тем, что разорвали связи между бюрократией, все больше пополнявшейся императорскими фаворитами, и восточноримским высшим классом в целом. Эти люди собирали налоги, но постоянный поток талантливой молодежи, движущийся в Константинополь, сошел на нет – имперская служба была слишком изматывающим занятием.
В результате усиливавшейся на протяжении VI века профессионализации прежняя структура провинциальной жизни исчезла. Исконное право греческих городов облагать налогами окрестные поселения перестало существовать. К концу VI века члены городского совета в парадных одеяниях были не более чем детским воспоминанием. Лишенные прежнего центра силы, города Восточной империи попали в руки своих епископов и крупных землевладельцев. Население обратилось к теологии и бандитизму. Жестокие схватки между цирковыми партиями во всех городах империи потрясали и озадачивали современников в конце VI века и так же продолжают озадачивать историков до сего дня.
Юстиниан вырезал слишком много ороговевших тканей в теле восточноримского общества. Только подбор квалифицированных служащих и безграничная любознательность спасли его от самоизоляции. В старости хватка Юстиниана ослабела, что привело к катастрофическим последствиям. Его наследникам не на что было опереться, кроме как на его традицию дворцового правления: Маврикий (582–602) и Ираклий (610–641) были выдающимися императорами, но они вынуждены были управлять империей при помощи камарильи ненавистных и разобщенных придворных и их родственников.
Слабость Восточной Римской империи состояла, однако, в том, что она являлась гражданским по своей сути государством. Его сила заключалась в налогоплательщиках. В течение VI века сельское хозяйство поддерживалось на высоком уровне; открылись новые возможности для торговли. До правления Ираклия у императоров было достаточно средств, чтобы ассигновать их на суррогат военной силы: укрепления и дипломатию. Но деньгами не сделаешь солдат. Маврикий и Ираклий восстановили прежние милитаристские тенденции Римской империи. Они лично возглавляли военные походы. Но оказалось, что им почти некого вести в бой. Отсюда странное сочетание хрупкости и величия в Византийской империи после Юстиниана: пространная территория с богатыми селами и цветущими городами оказалась между молотом и наковальней двух открыто милитаристских держав – военной диктатурой аваров на севере и грозной аристократией Персии на востоке. Как традиции гражданской знати, унаследованной от Юстиниана и им возвышенной, могли противостоять на Ближнем Востоке напору Персии, искусство которой, по замечанию одного римского очевидца, «ничего другого не являет, кроме сцен охоты, кровопролития и войны»?163
Вызов со стороны Персии играл основную роль в жизни Византии конца VI – начала VII века. На протяжении VI века Римская империя стала ближневосточным государством. Рим был форпостом: «Если Бог не сподвигнет сердце императора прислать нам военачальника или правителя, – писал в конце VI века папа, – мы погибли»164. Даже на отдаленном побережье Западного Средиземноморья византийское правление означало включение в Восточную империю. Византийские форпосты на западе были подобны зеркалам, проливающим свет Восточного Средиземноморья глубоко в тьму раннесредневековой Северной Европы. Королевство вестготской Испании, обособленное и напыщенное, тем не менее приблизилось к ритмам византийской жизни: его правители приглядывались к Восточной империи и как к образцу, и как к потенциальной угрозе. В Северной Европе всякий большой храм был увешан византийскими шелками; богослужебные книги были написаны на византийском папирусе; мощи хранились в византийских серебряных раках; легенды и богослужение были восточного происхождения; святых погребали в пеленах из персидского шелка с изображением грифонов из зороастрийской мифологии и охотничьих подвигов иноверных шахов на Иранском нагорье.
Центр тяжести христианского мира все еще находился в Восточном Средиземноморье. Один из первых архиепископов Кентерберийских, Феодор (669–690), был византийским подданным из Тарса (в Восточной Турции). На нортумбрийском побережье Беда Достопочтенный (ок. 672–735) питал свою библейскую эрудицию из сочинений африканских епископов, которые писали для увещания Юстиниана в далеком Константинополе. Когда Григорий I хотел скрепить свой союз с лангобардами, он отправил им сосуд с елеем из церкви Святого Креста в Иерусалиме. На атлантическом побережье Испании неизвестная дама была погребена с подобным же
