Москва. Полная история города - Мария Баганова
Приговор Дарье Салтыковой вынесла сама Екатерина Вторая, отказавшаяся признать злобную убийцу женщиной и назвавшая ее «уродом рода человеческого». Салтычиху лишили дворянства и на долгих 11 лет заперли в подвальной камере Ивановского монастыря, запретив какое бы то ни было общение с людьми и даже свет – только на время приема пищи ей выдавали крохотный огарок. После наказание было смягчено, и еще 22 года Салтычиха провела в камере с окном. Покаяться она отказалась.
Княжна Тараканова
Одновременно с Салтычихой в Ивановском монастыре содержалась и другая узница, считавшаяся чуть ли не святой – старица Досифея – она же Августа Матвеевна Тараканова.
Историки предполагают, что именно она и была настоящей дочерью Елизаветы Петровны и Разумовского, рожденной около 1745 года. Предполагается, что еще девочкой Августу отправили за границу, возможно, в Италию, где она получила воспитание и где оставалась до своего сорокалетия. Потом Екатерина Вторая вернула ее в Россию и водворила на жительство в московский Ивановский монастырь. Там она и была пострижена под именем старицы Досифеи.
Императрица особо распорядилась, чтобы с таинственной узницей никто не виделся, никто не разговаривал, кроме игуменьи, духовника и особого причетника. Досифея имела отдельный стол, обильный и изысканный, ей отводились особые места для прогулок, даже церковное богослужение совершалось для нее одной. Так и жила она в полнейшем уединении, занимаясь чтением душеполезных книг и рукоделием. На содержание ее из казначейства и от «неизвестных лиц» регулярно отпускались значительные суммы, которые монахиня отдавала на украшение монастырских церквей, на раздачу бедным и нищим.
После смерти Екатерины Второй к Досифее стали пускать некоторых посетителей – навещали ее митрополит Платон и некоторые знатные особы. Но к тому времени Досифея уже свыклась с одиночеством, а в конце жизни и вовсе дала обет молчания.
Сохранился ее портрет с указанием, что изображенная – «принцесса Августа Тараканова, во иноцех Досифея…» Судя по этому изображению и по словам видевших Досифею, она была среднего росту, худощава и редкой красоты, а также имела большое сходство с Елизаветой Петровной.
После смерти Досифея была погребена в Новоспасском монастыре, в усыпальнице бояр Романовых. На похоронах ее, при большом стечении народа, присутствовали родственники Разумовских и многие вельможи.
Первопрестольная
В 1767 году указом Ее Величества в Москве была учреждена должность городского головы – говоря современным языком, мэра города. Городской голова избирался сроком на три, позднее на четыре года, и утверждался в должности губернатором. Он вёл заседания Московской городской думы, контролировал исполнение её решений.
Первые выборы в Думу состоялись в январе 1786 года. В них приняли участие все лично свободные горожане. Постепенно лидирующие позиции в Думе заняло купечество, которое начало формироваться как социальная группа именно во времена Екатерины Второй. По большей части то были крестьяне, отпущенные помещиками на оброк и занимавшиеся предпринимательством. Они богатели и получали возможность обрести свободу.
Екатерина Алексеевна подарила Москве и герб. В Полном Собрании Законов Российской империи он описан так: «Святый Георгий на коне против того ж, как в средине государственного герба, в красном поле, поражающий копием чернаго змия». Герб был «высочайше утвержден» 20 декабря 1781 года, но в документе отмечалось, что герб «старый», то есть что эмблема была известна ранее. Возможно символ этот появился в петровское время вместе с системой размещения полков русской армии: они распределялись по городам и помещали на знаменах знаки, указывающие на эти города.
Московские полки помещали на своих знаменах двуглавого орла, на груди которого в щитке, располагался всадник, колющий копьем дракона. Потом остался только всадник, который уже при Екатерине Второй был отождествлен со святым Георгием.
А вот лазоревую мантию этот всадник получил лишь в середине XIX века. Так цвета на московском гербе были приведены в соответствие с цветами национального флага России: конь – белый, плащ – синий, щит – красный.
Примерно тогда город стали именовать «Первопрестольной», намекая на то, что хоть и перенесена столица в Петербург, но первый государев престол был в Москве, и именно в Москве находится патриарший престол.
Чума в Москве. Чумной бунт
Городское благоустройство и санитарное обеспечение Москвы к середине XVIII в. оставляли желать лучшего. Вымощены были только главные улицы, переулки же во время дождей утопали в грязи. Многочисленные московские реки разливались, затапливая все вокруг. До сих пор одна из церквей на Покровке носит название Троицы на Грязех. Это потому, что стояла она на берегу речушки Рачки, ныне убранной в коллектор. Речка эта то и дело разливалась, и ее берега покрывала непроходимая грязь.
Еще Петром Первым в 1712 году был издан указ, предписывавший следить за чистотой улиц и не сваливать мусор в реки, но указ этот не выполнялся, несмотря на то, что его повторяли и следующие монархи. Берега Неглинки вовсе напоминали свалку. Поскольку единственным транспортом был гужевой, то на улицах было много навоза, и москвичи собирали его, чтобы удобрять свои сады.
Грязь порождала эпидемии. Самой страшной из них стала эпидемия чумы 1770–1772 годов.
Она была связана с русско-турецкой войной 1768–1774 годов: вспышка заболевания началась в причерноморских странах и поразила воюющие армии, попав на территорию России через обозы с ранеными.
Во дворцах в Лефортове разместили военный госпиталь. В ноябре 1770 года там умер первый больной, от него заразился врач и еще человек двадцать… Стали болеть и жители соседних домов.
Вторым очагом заражения стал Большой суконный двор в Замоскворечье – ткацкая фабрика, куда завезли трофейную шерсть, как оказалось, зараженную чумой. За несколько месяцев там заболели и погибли около сотни человек.
К августу 1771 года «моровая язва» охватила практически весь город и окрестности. Вместо того, чтобы бороться с эпидемией, власти принялись скрывать число заболевших и погибших. Все противоэпидемические меры на первых порах сводились к тому, что в московских церквах не переставая звонили в колокола: согласно поверьям, звон отпугивал болезнь. Действенным средством от заразы считалось окуривание дымом, и потому во дворах домов побогаче постоянно жгли костры, добавляя туда сырые ветки.
А между тем эпидемия ширилась: не хватало гробов, чтобы хоронить умерших, число которых достигало тысячи человек в сутки. Тела погибших от болезни должны были собирать так называемые мортусы – специальные служащие, облаченные в маски и просмоленные балахоны. Они крючьями выволакивали тела, бросали их на телеги и везли в братские могилы за городом. Если в доме кто-то заболевал, то мортусы всех домашних тащили в карантин, а имущество
