Марина Могильнер - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства
По этой причине российское правительство стало искать возможности увеличить участие в делах общества более прорусски настроенных османских армян, живших вне столицы [422] . Исторически сложилось, что съезд османских армян, на котором обсуждалась фигура нового католикоса, устраивался в Константинополе. Именно его община удерживала почти полный контроль над этим процессом, и Сахманатрутьюн 1863 года лишь укрепил эту монополию. Один или два представителя, делегировавшиеся турецкими армянами в Эчмиадзин, имели право голосовать от лица всех армянских епархий Османской империи. Учитывая, что российский император, желая привлечь турецких армян, опасался отвергать кандидата, получившего большинство голосов, можно констатировать, что выборы католикоса происходили в Константинополе в той же мере, что и в Эчмиадзине, а армяне, проживавшие за пределами османской столицы, играли в них в лучшем случае ограниченную роль [423] .
Санкт-Петербург признавал этот факт и высоко ценил способность своего посольства в Константинополе создавать консенсус среди тамошних армян вокруг кандидатуры наиболее желательного кандидата. Так, по словам Игнатьева, в 1866 году «громадных усилий» стоило уничтожить влияние профранцузской партии и достигнуть единодушного избрания предпочитаемого Россией Кеворка, который был позже избран и в Эчмиадзине [424] . Но начиная с 1860-х годов Петербург начал искать возможности сломить константинопольскую монополию путем привлечения армян из провинции, учитывая опасности, проистекавшие из усиленного западного влияния на столицу. Например, в 1865 году МИД нашло необходимым, чтобы правительство «гарантировало чрез посольство наше в Константинополе доступ к выборам в Эчмиадзин депутатов от всех армянских епархий в Турции для того, чтобы таким образом воля народа выражена была не одной Константинопольскою партией, а большинством нации». Все же только в 1884 году правительство принялось настаивать на этом принципе, объявив, что любой делегат или документ из Константинополя будет воспринят как выражающий волю лишь константинопольской епархии, а не всех османских армян [425] .
С выборами в 1866 году Кеворка, бывшего прежде епископом в Турции, предпочтение, отдаваемое Петербургом османским кандидатам, начало вызывать раздражение у российских армян, а особенно у эчмиадзинского духовенства [426] . Решительно недовольные Матеосом, некоторые представители клира были еще более раздражены перспективой очередного турецкого кандидата, тем более что они подвергались давлению со стороны российских чиновников, желавших единогласного избрания Кеворка. «Надменность» Османской делегации только усиливала раздражение. Присутствовавший на выборах представитель МВД заключил, что попытка правительства поддержать единство среди епархий поставила его «в зависимость не совсем приличную от наглых требований Сахманатрутьюна и восстановила против себя самое преданное Правительству духовенство наших армянских епархий, равно как и значительное число светских армян, которые, откровенно говоря, в покровительстве турецкому большинству видят одну только нашу слабость» [427] . Нужно подчеркнуть, что одной из важнейших функций эчмиадзинского духовенства – а в особенности членов Синода – было коллегиальное управление армянскими духовными делами вместе с католикосом. Так ограничивалась власть католикоса, и правительство вряд ли могло позволить себе отчуждение эчмиадзинского духовенства.
Противоборство и реорганизация
Убеждение, что Эчмиадзин мог бы послужить полезным орудием российской внешней политики, никогда полностью не исчезало из видения правительством армянского церковного вопроса. Однако к 1890-м годам Санкт-Петербург пересмотрел свою традиционную политику поддержки власти католикоса и пустился по новому курсу, завершившемуся неудачной попыткой секуляризации имущества армянской церкви в 1903–1905 годах. Помимо общегосударственной политики русификации, принятой в 1880-е годы, за этой переориентацией стояли два основных фактора. Во-первых, большинство административных проблем, описанных выше, сохранялось и даже обострялось. В то время как католикос боролся за консолидацию власти над зарубежными армянами, управление армянскими церковными делами внутри России становилось, во всяком случае в глазах Петербурга, все более хаотичным и неконтролируемым. Во-вторых, подъем армянского национализма заставил пересмотреть традиционное государственное покровительство Эчмиадзину: вместо инструмента распространения российского влияния за рубежом католикос предстал проводником опасных идей об армянской независимости из Османской империи в Россию. Начиная с 1890-х годов отношения государства и армянской церкви для Петербурга стали включать борьбу с армянским сепаратизмом, которая в конце концов потребовала радикальных мер для очищения армянского духовенства от «политики».
Одним из тех, кто первым публично усомнился в российской политике по отношению к Эчмиадзину, был редактор «Московских ведомостей» Михаил Катков. Он не только критиковал широкую автономию, которой, в отличие от других конфессий, пользовалась армянская церковь, но и заявлял (1866): «Национальная церковь не может не иметь политического характера, а в данном случае нельзя отрицать, что этот политический характер не вполне тождествен с обязанностями русскаго подданства». В этой связи Катков вспомнил о том, что в ходе Крымской войны Нерсес продолжал назначать епископов в турецкие епархии, имел сношения с турками через персидских посредников, а после войны даже угрожал Министерству внутренних дел, намекая, что будет искать покровителя для армян среди западных держав. Катков заключил, что российские интересы не должны допускать «присутствия в пределах России такого русскаго подданного, который в то же время считает себя какою-то международною силою». На этом основании Катков усомнился даже в желательности нахождения престола католикоса в границах России, утверждая, что это «обоюдоострый меч». С его точки зрения, единственно желательным для католикоса был бы отказ «от всякого политического влияния на свою паству, считая себя представителем не гайканскаго народа, а григорианскаго исповедания и строго ограничиваясь религиозными делами, которых у него немало» [428] . По Каткову, если Россия хотела искоренить в армянской церкви «политику», она не должна была стремиться к духовному подчинению турецких армян Эчмиадзину [429] .
Даже если взгляды Каткова разделяли далеко не все высшие чиновники, в середине 1860-х годов они не выглядели особенно экстравагантно. Польское восстание 1863 года существенно сместило приоритеты самодержавия в сторону укрепления связей между центром и окраинами, а также помогло окрасить имперскую политику в гораздо более националистические цвета – процесс, в котором сам Катков играл центральную роль [430] . В 1865 году, на особой конференции, посвященной католикосу, кавказский наместник Барятинский выдвинул тезис о том, что повышение политической значимости Эчмиадзина неизбежно будет содействовать «сепаратизму». Министр внутренних дел Петр Валуев также подчеркнул необходимость избегать всего, что может даже косвенно содействовать развитию стремления российских или зарубежных армян к национальной независимости [431] .
Тем не менее на протяжении 1870-х годов отношение правительства к католикосу оставалось двойственным. Вновь обращаясь к этому вопросу после русско-турецкой войны 1877–1878 годов, МВД подчеркнуло нежелательность открытой конфронтации с католикосом, заметив, что вместо того, чтобы бороться со стремлением армян к независимости, следовало бы уничтожить причины, порождающие это стремление: «Патриарх не может не сознавать, что правительство не вполне довольно образом его действий. Такое сознание при важности интересов, привязывающих его к России и к Эчмиадзинскому престолу, всегда воздержит его от крайностей, если только он не будет поставлен в безвыходное положение». Министерство иностранных дел по понятным причинам было еще более снисходительно. Признавая, что Положение 1836 года действительно лишило католикоса некоторых привилегий и что совершенно нереально ожидать от пожилого человека, выросшего в «самовластной» атмосфере Турции, того, что он неожиданно подчинится законам вновь обретенной им страны, министерство заключало: «Мы силою вещей вынуждены делать духовному владыке армян возможные уступки». Далее: «Россия достаточно сильна, чтобы не опасаться последствий некоторых послаблений по отношению к действиям католикоса: снисходительностью и терпимостью она только может еще более укрепить свой авторитет и свое влияние среди его паствы». Таким образом, подбодренное военной победой над Турцией и усмиряющим эффектом, который она возымела на Кеворка, правительство решило избегать открытой конфронтации [432] .
