Виктор Тростников - Быть русскими – наша судьба
Много бы ещё наломал дров «наш дорогой Никита Сергеевич» (название документального о нём фильма Василия Захарченко) со своей «оттепелью», своей кукурузой и своим карикатурным коммунизмом, где каждый будет иметь отдельную квартиру в панельной пятиэтажке и кушать досыта хлеб, выращенный на казахской целине, но партийная элита забеспокоилась, что он больно лихо шагает, и решила унять молодца. И в 1964 году его отправили на пенсию.
Как объяснить его десятилетнее правление, в чём была суть этого отрезка нашей истории?
Хрущёв остановил движение нашего государства в том направлении, по которому вёл его Сталин. Сталин со второй половины тридцатых годов и до самой своей смерти строил империю и добился в этом реального успеха. Хрущёв отменил реальность сталинской империи и вернулся к утопии коммунизма. Хорошо это было для нас или плохо? Давайте подумаем вместе.
Конечно, империя есть именно то, что нужно русскому народу, ибо это та политическая система, в которой наилучшим образом чувствует себя православная цивилизация. В Римской империи православие зародилось, в Византийской империи расцвело, а когда Византия пала, его оплотом стала Российская империя. Но империя империи рознь. Нам мало отметить тот факт, что Сталин создавал империю, и хвалить его по этому поводу, – нужно ещё разобраться в том, какую империю он создавал, и только после этого решить, достоин ли он наших похвал.
Прежде всего надо заметить, что он строил не православную империю, хотя отводил в ней некоторое место, весьма скромное, православной Церкви, поставленной под жёсткий контроль «уполномоченных». Но это ещё не самое плохое. Логика развития имперской системы всё равно заставила бы власть всё больше опираться на христианскую религию, как ещё раньше она заставила её опираться на русский патриотизм. Хуже было другое: Сталин кроил свою империю под себя, подобно тому как это делал когда-то Пётр Первый.
Эта историческая аналогия поможет нам понять существо дела. При Петре особенности функционирования государства определялись не типом государства, а его личной волей. Он назвал страну «империей», а себя – «императором», но эти наименования совершенно не соответствовали действительности. Как форма верховной власти это была никакая не империя, а диктатура, а сам Пётр был не императором, а, если прибегать к терминологии Аристотеля, «деспотом». И после его смерти в 1725 году это проявилось со всей очевидностью. На протяжении почти ста лет, до самого начала XIX века, в России длилось междуцарствие, неустойчивость, называйте как хотите, но империи, как определённой системы организации коллективного бытия, не было. Ключевский назвал это время «эпохой дворцовых переворотов». Империей Россия именовалась в эту эпоху только по той причине, что в ней правили люди, называвшие себя вслед за Петром «императорами», а точнее – «императрицами», поскольку заговорщики возводили на трон большей частью женщин. И только наш великий, далеко ещё не оценённый в должной мере историками государь Александр Благословенный начал восстанавливать тот легитимный, выстраданный веками образ жизни российского общества, который до Петра назывался «царством», но к которому и вправду более подходило название «империя». Александр устранил из деятельности государства волюнтаризм и подчинил её трём фундаментальным началам: закону, национальной традиции и милосердию монарха, который имел право смягчать приговор, вынесенный законом, но не мог его ужесточать. И важнейшим элементом этой подлинной Российской империи, начавшей своё существование с царствования Александра Первого, был, конечно, закон о престолонаследии, исключающий всякий произвол в преемственности верховной власти, который издал ещё его отец, Павел Первый.
Империя, которую создавал Сталин, в строгом смысле слова ею, конечно, не была. Он не делал даже намёков на то, каким должен быть порядок наследования власти. Наконец, повторим то, о чём уже говорилось: он ни разу не возразил, когда его провозглашали верным продолжателем дела Ленина, и отрекаться от установок Октябрьской революции не собирался. Возникает даже чудовищное подозрение, что он до конца дней верил в диамат и истмат,«– на это наталкивает тот факт, что одна из его последних работ, которую он писал совершенно искренне, называлась «Марксизм и вопросы языкознания». Зачем ему было бы на склоне лет, когда пора думать о душе, приплетать к своим мыслям какой-то марксизм, если бы он в него не верил? Вроде бы умный человек, а верил в такую чушь!
А эта чушь продолжала быть официальной государственной идеологией, отравляя весь наш общественный организм, заставляя всех и всюду лгать и лицемерить. Даже трактат о бабочках желательно было украшать ссылками на классиков марксизма. Эта необходимость постоянно лгать могла иметь печальные последствия – нравственное вырождение нации. Империя, которая была необходима русским людям середины двадцатого века в той же мере, в какой она была необходима их предкам в середине пятнадцатого, получалась у Сталина какой-то лицемерной, так что праздновать победу было ещё рано: надо было сначала отодрать протухшую липучку лжеслова от своего тела. Но как?
Господь помог нам в этом. Если ложь нельзя уничтожить силой, нужно довести её до абсурда, и тогда она сама лопнет, как мыльный пузырь. И Бог послал нам Хрущёва, который это как раз и сделал. Именно такой человек был нужен для выполнения этой провиденциальной миссии – неглубокий, но сверх меры энергичный, нахватавшийся на рабфаке верхушек «единственно верного учения», поразивших его убогое воображение, и имеющий власть, чтобы эти верхушки внедрять. Заботу о том, чтобы он обрёл власть, Отец наш Небесный взял на себя, и, когда она пришла к Хрущёву, нам оставалось только ждать и по мере сил содействовать процессу эволюционирования марксистско-ленинской лжи по направлению к своему окончательному разложению и распаду.
Глава 16
Исповедь диссидента
Во все времена люди говорят: «Мы живём в сложное время», и они правы. «Сложное» – Это значит «непонятное», а понять настоящее невозможно, так как оно ещё не кончилось. Вот когда оно кончится и сделается прошлым, тогда в ретроспективном осмыслении его суть станет ясна.
Семидесятые и восьмидесятые годы России были очень сложными для понимания семидесятников и восьмидесятников. Жизнь претерпевала серьёзные изменения, почва уходила из-под ног, перспективы были туманными. Никто толком не мог понять, что происходит и во что всё это выльется.
Сегодня, задним числом, видишь, что суть этого периода нашей жизни была чрезвычайно проста. Если сказать совсем кратко, это был период лихорадочных поисков народом-правдоискателем новой правды, ибо старая правда стала несъедобной. Правдоискательство же наше неистребимо, поскольку мы принадлежим к православной цивилизации и, следовательно, являемся «алчущими и жаждущими правды», как требует Евангелие.
Более развёрнутое описание ситуации тоже не займёт много времени. Правда, тут надо немного углубиться в нашу историю.
Жажда правды, как существенный цивилизационный признак, была свойственна нам всегда. Когда-то она полностью удовлетворялась православием, в котором мы, совершенно справедливо, видели единственную и окончательную истину. Но в XIX веке с Запада пришла в Россию другая истина – научная, которая была несовместима с верой во Христа. Первыми заколебались у нас образованные круги, не желавшие выглядеть мракобесами, за ними стал приходить в смущение и простой народ. От соблазна материализма могла бы уберечь наш народ Церковь, но Пётр обезглавил её и подчинил чиновникам, а также лишил духовной базы, сократив число монастырей, и к XIX веку она стала слитком формальной и бюрократической, чтобы выполнить такую задачу. Так начался первый духовный кризис. Но в начале XX века мы отыскали новую духовную пищу, о которой уже подробно было сказано, – марксизм-ленинизм, который стал потом называться «научным коммунизмом». Запасы этой пищи были заготовлены на столетие, Политиздат перевёл половину сибирских лесов на бумагу для печатания книг и брошюр, излагавших «единственно верное учение». Но постепенно вкус к ней притупился, и к моменту воцарения Хрущева она лежала эдакой заброшенной кучей, которая хотя и не была непосредственно востребована, но всё же грела сердце: глядя на неё издали, мы успокаивались – есть, мол, у нас правильная теория. Но вот грубиян Никита Сергеевич взял и разворошил её. И по всему Советскому Союзу пошла такая вонь, что хоть носы затыкай. Оказывается, единственно верное учение сгнило и протухло! Стало ясно, что питаться этим продуктом нельзя, следовательно, нельзя мыслить по Марксу и Ленину, а поскольку не мыслить многие люди не могут, то все эти люди стали мыслить не по Марксу и Ленину, то есть стали инакомыслящими. А те, кто по разным причинам начали высказывать эти иные мысли публично, образовали особую группу населения, прозванную диссидентами. Так начался наш второй духовный кризис.
