Александр Шубин - Мифы Советской истории
Все мы помним из Пушкина: «не дай Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Раз во время гражданской войны был бунт, и прежестокий (беспощадный), то, значит, был он и бессмысленным. А если был в нем какой-то смысл — то в поддержке реальной антибольшевистской силы — белых. Поднялся народ русский то ли в безумии, то ли за Деникина и Колчака, да и пал под ударами жестоких красных карателей, не добившись своего. А чего добивался-то?
Гражданская война шла между красными и белыми? Не только. Была еще одна сила, которая по численности превосходила красных и белых вместе взятых — крестьянское повстанчество.
Крестьянство составляло большинство населения России, и от его поведения зависел исход Гражданской войны и революции. Однако крестьянство не было единой силой. Материальное положение сельских тружеников было различным. Большая часть бедняков поддерживала большевиков и левых эсеров, среднее крестьянство — эсеров, кулачество симпатизировало контрреволюции и отчасти эсерам. Впрочем, прямого соответствия материального положения крестьянина и его политической позиции не было. Зажиточный крестьянин мог сражаться в Красной арии, чтобы отомстить белым за убитых родственников, а религиозный бедняк мог поддержать белых, поскольку они защищали церковь от произвола «сатанинской власти».
Отсутствие четких увязок социального положения и политического поведения иногда заводит исследователей в тупик и разочаровывает их в поиске рациональных мотивов поведения вообще. Особенно если это поведение отходит от норм, принятых среди добропорядочных мещан.
Сейчас появилась мода объяснять события Гражданской войны массовым умственным помешательством населения, эдаким всероссийским психозом. Оно и понятно, с точки зрения сторонников «белой» идеи и либерализма народ только по неразумию мог пытаться сбросить со своей выи аристократическую и имущественную элиту. Так что психиатрический взгляд на социальные процессы вытекает не из результатов психологического исследования, а из недовольства того или иного автора поведением неразумного народа.
Так, обнаружив случай, когда крестьянское семейство убило топором и вилами соседа, В.П. Булдаков торопится объявить его примером «революционаризма», «типичного для психопаталогии революции»[244]. Хотя достаточно посмотреть по телевизору уголовную хронику, чтобы обнаружить множество примеров аналогичного поведения озверевших мещан или опустившихся маргиналов — без каких-либо признаков «революционаризма».
Лукавство «психопаталогического» подхода (в котором, разумеется, нет признаков собственно психологического исследования) заключается в том, что революция объясняется патологией сознания априори, без доказательств. А доказательством объявляются все жестокости, которые происходили тогда (хотя аналогичных жестокостей и «ненормальностей» много даже сегодня, в консервативную эпоху).
Повторяя к месту и не к месту слово «психопаталогия», В.П. Булдаков противоречит себе в соседних строках. Признав «общий практицизм крестьянского сознания и поведения» (практицизм предполагает рациональность, «нормальность»), автор «паталогической» методологии тут же настаивает: «Общинная революция протекала в русле общей психопоталогии смуты. Ее можно рассматривать и как одну из форм социального умопомрачения»[245]. Так практицизм или умопомрачение? Все зависит от того, какой факт «психопаталог» вырвет из контекста. Например, участник белой экспедиции описывает гору трупов и честно признается, что не знает, кто перебил этих людей и предполагает, что «одна часть населения зверски истребляла другую»[246]. В.П. Булдакову не пришло в голову, что это могли быть жертвы предыдущей белой или красной экспедиции. Во всяком случае, он не намерен углубляться в исследование этой ситуации. И так все ясно — умопомрачение.
Вслед за В.П. Булдаковым, В.Л. Телицин ставит себе задачу: «Целью настоящего исследования является комплексный анализ взаимоотношения, взаимовлияния, взаимозависимости, взаимодействия и взаимопроникновения механизмов, порождающих крестьянское бунтарство, — переплетение подсознательных мотивов общественного восприятия эмоций, иллюзий, поверий, страстей, слухов, предрассудков, представлений, суеверий и прочего, поскольку именно они составляют «ткань бытия», саму реальность исторического процесса»[247]. Вот так, уже до всякого исследования автор знает, что найдет: крестьяне выступали против власти (бунтовали) под влиянием не рациональных, а подсознательных мотивов, эмоций и суеверий. Будь они рациональны и рассудительны, нагнули бы шею пониже, с удовольствием надели бы ярмо. Впрочем, побродив вокруг да около крестьянского подсознания (но не дав исследования этой проблемы), В.Л. Телицин все же согласился с теми исследователями, которые считают: «крестьяне защищали свои собственные интересы»[248]. То есть действовали вполне рационально, разумно.
А раз крестьянство все же прагматично, появляется еще один соблазн: объяснить события эгоизмом крестьян. Раньше это объяснение читалось в марксистско-ленинских рассуждениях о крестьянстве как о мелкой буржуазии. Раз буржуазия, должна кого-то эксплуатировать. Теперь аналогичный миф берут на вооружение историки-либералы.
Наше мышление — городское, мы привыкли, что город должен быть обеспечен продовольствием. Но нужно понять и наших предков, которые в большинстве своем жили в деревне, пахали и сеяли, и всю свою жизнь были «обязаны». Сначала помещикам и государю, а затем многочисленным городским властям, за которыми стояла масса голодных горожан. А значит, важнейшая задача революции — наделение крестьян землей и волей — противуобщественная затея. По мнению С.А. Павлюченкова, “в сущности, в первом полугодии 1918 года оказался полностью проведенным в жизнь лозунг “Земля — крестьянам”, и этот лозунг на практике оказался лозунгом голода... Будучи воплощенным в жизнь, лозунг “Земля — крестьянам”, которым революционеры всегда приманивали на свою сторону крестьянство, привел к отказу крестьян от обязанностей по отношению ко всему обществу”[249]. Вот так — если крестьянин голодает от безземелья — это ничего, это нормально. А стоит ему начать работать на себя — общество в опасности. Ибо общество в понимании либерала и коммуниста — это не большинство людей, а «высшие интересы», созревшие в голове элиты. А элиту надобно хорошо кормить. И обслуживающие ее городские слои — тоже. Но ведь город должен обслуживать и крестьянское большинство страны. Крестьянство нуждалось в продукции города и было готово обменивать продовольствие на мануфактуру, металлические и иные промышленные изделия. «Земля — крестьянам!» — лозунг всеобщей сытости для тех, кто производит что-то полезное. Голод вытекал не из стремления крестьян работать на свое благо на своей земле, а из остановки промышленности, из неспособности городской элиты организовать производство, из развязанной в стране гражданской войны, которая, в частности, вылилась в войну города и деревни. Передача земли крестьянам могла стимулировать сельскохозяйственное производство в условиях гражданского мира, сохранения промышленного производства и денежного обращения, автономных общественных организаций, в том числе кооперативного снабжения. Отцами голода были отцы города.
* * *По мере того, как крестьянство подвергалась поборам то со стороны красных, то со стороны белых, происходили крестьянские восстания против враждующих армий. Иногда крестьянские вожаки помогали красным против белых, иногда способствовали успеху белых. Но часто крестьянские движения занимали самостоятельную позицию, отстаивая принципы, близкие к эсеровским и анархистским. Идеологи повстанцев выступали за сочетание социализма и народовластия, солидарности между людьми и свободы личности (воли).
Массы, протестовавшие против коммунистической политики, нередко шли под советскими лозунгами, защищая от коммунистов идеи Октябрьской революции. Часть участников крестьянских движений были за власть Советов, но против коммунистов и их новых порядков — «коммунии». Другая часть продолжала поддерживать эсеров, тем более, что события доказали правоту их критики большевиков. До осени 1918 г. эти крестьянские выступления не были самостоятельными и ориентировались на революционную демократию, сражавшуюся с большевиками под красным флагом Комуча и затем Директории. Но после того, как Колчак покончил с революционно-демократической альтернативой большевизму, крестьянские движения стали действовать на два фронта — и против красных, и против белых.
Можно говорить о Крестьянской войне 1918-1922 гг. — самой масштабной в истории нашей страны. Ее география и формы были разнообразны.
