О Рогова - Богдан Хмельницкий
- Наполовину наше войско состоит из хлопов, - говорили они. - Как увидят Хмельницкого с силой казацкой, либо убегут, либо перейдут на его сторону.
- Об этом надо было думать раньше, - запальчиво возразил Калиновский, - не следовало давать Хмельницкому усилиться, надо было двинуться в поле во-время; теперь же у нас одно спасение - запастись мужеством и идти дальше вперед на врага...
Если бы Калиновский не посоветовал идти вперед, Потоцкий и сам поспешил бы сразиться с убийцей своего сына, но теперь он ни за что не хотел согласиться с польным гетманом и настаивал на необходимости держаться на месте.
- Не пойду в степь, - упрямо говорил он, - пусть вся сила татарская придет сюда, войска у меня достаточно, а с казаками мне воевать не впервой...
- Не устоять нашему войску против казаков и татар, - возразил Корецкий, нам придется отступать в виду неприятеля, по голой степи... Если это отступление затянется, мы умрем с голоду. Не благоразумнее ли теперь уже отодвинуться к городам, чтобы не иметь недостатка в припасах?
Мнение Корецкого было поддержано большинством панов. Потоцкий, разгоряченный в начале заседания горилкой, - он ею заливал горе по сыне, теперь значительно поостыл и согласился с мнением большинства.
- По мне хоть бы и отступить, лишь бы вперед на идти.
Калиновский топнул ногой с досады и проворчал какое-то проклятие.
- Пан гетман, как старуха на базаре, двадцать раз меняет свое мнение...
- А пан Калиновский - выскочка, суется туда, где его не спрашивают, отпарировал Потоцкий. - Ваше дело исполнять мои приказания.
- Пусть меня повесят, если я с этих пор исполню хоть одно нелепое гетманское приказание! - прокричал Калиновский, с шумов выходя из палатки.
- И повесят! - послал ему в след Потоцкий, побагровев от гнева.
Войску отдан был приказ готовиться к обратному походу, а Гдешинского послали снова на разведку.
Через три дня, когда Потоцкий стоял у Корсуна, Гдешинский вернулся и объявил, что Хмельницкий с Тугай-беем уже переправились через Тясмин и находятся верстах в сорока от Корсуна. Потоцкий решился дать сражение, так как другого исхода не было. Войско засуетилось, нашли какие-то старые окопы в поле между Корсуном и Стебловым, приготовили насыпи, поставили пушки... Пан коронный гетман разослал отряды в соседние местечки и хутора, приказав сжечь их до тла.
- Что делает пан гетман? - возражал Калиновский. - Не затем ли он двинул сюда войска, чтобы не умереть с голоду, а теперь сам себя лишает всякой помощи!..
- Жаль, что я не спрашиваю советов пана Калиновского, - гордо отвечал гетман и, обращаясь к начальникам отрядов, ожидавшим его приказаний, прибавил, - не жалеть никого и ничего, все русское жечь, резать, вешать и расстреливать! Эти презренные хлопы только и ждут пристать к Хмельницкому; чем больше мы их уничтожим, тем лучше...
- Да посмотрите же, - горячился Калиновский, - слепота на вас что ли напала: вы позади себя оставили яры, а впереди у вас возвышенности; вы сами себя заключили в засаду.
Но Потоцкий ничего не хотел слушать, он даже не удостоил Калиновского ответом, повернулся и ушел к себе в палатку. Через несколько часов страшное зрелище предстало перед польским лагерем: все окрестные местечки и хутора были объяты пламенем: началась страшная бойня, рассвирепевшие жолнеры истребляли не только мужчин, но даже женщин и детей. Кто мог спасался и прятался по оврагам, но таких было немного: за бежавшими гнались жолнеры, настигали их и предавали мучительной смерти.
В польском же лагере, несмотря на храбрившихся панов, на всех напал страх, особенно, когда разнеслась весть, что передовой трехтысячный отряд драгун перешел к Хмельницкому.
- Не будем стоять за панов, - говорили слуги. - Что нам за охота подставлять свои шеи под казацкие сабли...
Паны не могли этого не слышать и со страхом ожидали приближения неприятеля.
На другой день утром, в понедельник, показалась на горизонте пыль: появился Хмельницкий с татарами.
- Гляди, гляди! - указывали один другому жолнеры, - их тут тысяч сто, если не больше! Перебьют они нас, а кого не убьют, татары захватят в плен.
На самом деле казаков было только пятнадцать тысяч, не считая четырех тысяч татар Тугай-бея. В первый день Хмельницкий не хотел давать решительного сражения. Татары несколько раз бросались на поляков, но поляки каждый раз отражали нападения. Тугай-бей важно проехал мимо польских шанцев, не обращая внимания на выстрелы; он повернулся лицом к полякам, чтобы все могли его видеть, и, доехав до конца укреплений, медленно повернул коня к казацкому табору. Полякам уже не раз приходилось иметь дело с Тугай-беком; про дикого татарского богатыря сложили не одну песню, а матери его именем пугали своих детей. Один вид его уже нагонял страх.
- Ему нечистая сила помогает, - шептали солдаты, - смотрите, его и выстрелы не берут.
Кучка татар выехала на герцы, из польского лагеря тоже повыскакивали наездники; но этот турнир еще не походил на сражение, казалось, что и та и другая сторона фехтует для своего удовольствия, только падавшие трупы да осиротелые кони, метавшиеся по степи, говорили, что дело идет о жизни и смерти. Несколько татар попались в плен; один их них оказался переводчиком. Этот бут (переводчик), по-видимому был переодетый казак. Когда его стали пытать, чтобы выведать о войске, тот показал, что татар сорок семь тысяч, а казаков больше пятнадцати тысяч. К вечеру всех этих пленников вывели перед окопы и отрубили им головы.
Казацкий табор расположился полумесяцем на возвышенности и паны с минуту на минуту ждали атаки. Казаки, действительно, рвались в битву.
- Чего там ждать, батько! - говорили они. - Мы сразу сомнем весь лагерь, не устоять панам, хоть они и окопались...
- Подождите, братья запорожцы, - отвечал Хмельницкий. - Мы их другим средством изведем, казацкие головы слишком дороги, чтобы рисковать ими во время атаки.
- Что он еще затевает, - шептали казаки, не смея перечить своему предводителю.
- Гей, хлопцы! Пришлите мне Микиту Галагана! - крикнул Хмельницкий.
Слуги бросились к одному из возов. Подле него сидел поджав под себя ноги, высокий худощавый казак с длинными усами, уже блестевшими проседью. Он беспечно курил люльку и по временам напевал вполголоса какую-то заунывную песню.
- Ступай к батьку! Батько тебя зовет, - торопили его слуги.
- Поспеет! - флегматично отвечал Микита, спокойно выколачивая золу из люльки и пряча трубку за пояс.
С развальцем, не спеша, зашагал он к палатке Хмельницкого и, приподняв полу, служившую дверью, остановился на пороге.
- Что прикажешь, батько! - с низким поклоном спросил он.
- Хочешь послужить матери-Украине, Микита? Есть у меня до тебя важное дело, оно может стоить и жизни, - проговорил Хмельницкий, отводя Микиту вглубь палатки.
- Для казака жизнь не дороже гроша! - беспечно проговорил Галаган. Говори, батько, что надо делать?..
Хмельницкий шепотом стал объяснять, в чем дело, и с полчаса продержал его у себя.
- Ну, а теперь иди, - отпустил он его, провожая до порога палатки. Бог да поможет тебе!
Микита подошел к возу, на котором лежали его пожитки; лицо его было так же непроницаемо, как всегда, только в глазах светилась решимость, да время от времени, перебирая разные вещи, он хватался за поседелый ус, как будто тревожная дума вдруг приходила ему в голову. Наконец он нашел, что искал. Это маленький невзрачный образок, давнишнее благословение матери. Микита набожно перекрестился, поцеловал образок и спрятал его на груди. Потом подошел к старому седому казаку, сидевшему у костра, где варилась саламата, и отозвал его в сторону.
- Слушай, Половьяне, - сказал он ему, - я иду до ляхов, батько посылает.
- На разведки? - спросил Половьян.
- Да! - загадочно глянув в сторону, коротко отвечал Микита. - Если не вернусь и если тебе удастся уйти живым с поля, дай знать обо мне сестре и матери.
- А зачем тебе не вернуться? Высмотришь, что надо, и назад будешь, отвечал Половьян.
- Нет, друже, чует сердце, что остаться мне у ляхов. Прощай, не поминай лихом! - прибавил Микита, отвешивая низкий поклон.
Половьян с удивлением посмотрел ему вслед.
- Хитрит казак, - ворчал он, - не все сказал; если бы просто на разведки высылали, не стал бы с жизнью прощаться.
Микита, действительно, шел почти на верную смерть. По приказу Хмельницкого он должен был отвести глаза полякам, обморочить их и предать таким образом в руки Богдана.
Проводив Микиту, Хмельницкий позвал к себе Корсунского полковника Кривоноса.
- Знаешь "Крутую Балку"? - спросил он его.
- Что у села Гроховцев?
- Да.
- Знаю.
- Так бери тотчас же шесть тысяч казаков и скачите туда да постарайтесь хорошенько испортить у оврага всю дорогу; сами же спрячьтесь в засаду. Когда подойдут ляхи, угостите их хорошенько спереди, а мы погоним сзади.
- Почему ты знаешь, батько, что они пойдут по этой дороге?
