Андрей Амальрик - Распутин
Симпатии царя и царицы были опять на стороне Гермогена. Против дьяконисс был и Распутин, считавший, что «архиереи делают диаконисс для того, чтобы завести у себя в покоях бардаки». По дороге из Ливадии он послал Гермогену телеграмму, что царь с царицей ему кланяются, но просят с Феофаном и Вениамином не говорить.
Однако Гермогену и Илиодору казалось, что они уже сами имеют прямой доступ к царю. Как это бывало раньше и как это будет потом, люди, выдвигавшие Распутина в своих целях, сочли, что цели эти достигнуты — и Распутин только помеха. Его близость к царской семье, «лечение от блудного беса» и примиренческое отношение к «либералам» раздражали фанатичных монахов. Гермоген еще колебался, но Илиодор, приехавший хлопотать о «Громе и молнии» и остановившийся у Гермогена в Ярославском подворье, подталкивал его пригласить Распутина якобы для дружеской беседы, «обличить его, запереть его в угловую комнату, никого до него не допускать… подавать в комнату пищу и даже горшок», а тем временем «послать хороших людей в Покровское, сжечь весь дом со всеми вещами, чтобы сгорели все царские подарки», Гермогену же броситься царю в ноги и добиться ссылки для Распутина. Посоветовались с министром юстиции И. Г. Щегловитовым, тот их внимательно слушал, улыбался и «глубокомысленно молчал». Илиодора же занесло настолько, что он хотел «с самими царями сцепиться».
16 декабря утром, сразу по приезде в Петербург, Распутин позвонил Илиодору, и тот заехал за ним.
— А что, как владыка? Ничего? На меня не сердится? Телеграмму мою получил? — спросил Распутин.
— Ничего. Получил. Доволен. Ждет тебя.
— Вот, брат, что поклон-то царский ему сделал, — обрадовался Распутин. — А летом-то, когда я уехал от тебя, он на меня в Саратове во как нападал!
— Брат Григорий, а я не люблю царя! — вдруг вырвалось у Илиодора. — Не понравился он мне, такой слабый, очень табак курит, говорить не умеет, весь истрепанный, рукой дергает, да, должно быть, и не умный.
— У, у, ты так не говори! Боже тебя спаси! Разве этак можно? — и «старец» погрозил пальцем, а когда уже подъезжали к подворью, спросил: — Слушай-ка, голубчик, а Митя у владыки будет?
— Я, право, не знаю. Разве он в Петербурге? Я его не видел. А что?
— Да так. Я его не люблю. Он такой бешеный…
Митя Козельский, отстраненный от двора после появления Распутина, обиды не простил и у себя в Козельске устроил «бюро для записи лиц женского пола, так или иначе пострадавших от „старческой“ деятельности», а из дворца его снабжали информацией В. А. Дедюлин, князь В. Н. Орлов и князь М. Н. Путятин. Митя был приглашен Гермогеном и Илиодором вместе с писателем А. И. Родионовым и еще четырьмя свидетелями — священниками и купцом.
Митя запоздал, и с его приездом Распутин почувствовал, что готовится что-то недоброе. "Только я хотел раскрыть рот, — вспоминает Илиодор, — как… Митя с диким криком: «А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею живешь! Подлец ты!» — начал хватать «старца» за член. «Старец» очень испугался, губы у него запеклись, он, пятясь назад к дверям, сгибался дугою… Наконец… он дрожащим голосом произнес: «Нет, ты — безбожник! Ты безбожник!» Не знаю, до каких бы пор «старцы» препирались между собою и обдавали друг друга слюною, если бы «не вмешался» Гермоген. Он приказал Распутину подойти, а Илиодору начать «обличения».
Когда тот закончил рассказ об «изгнании блудных бесов», "Гермоген в епитрахили и с крестом в руках закричал на Григория:
— Говори, бесов сын… правду ли про тебя говорил отец Илиодор?
«Старец»… проговорил замогильным голосом со спазмами в горле:
— Правда, правда, все правда!
Гермоген продолжал:
— Какою же ты силою делаешь это?
— Силою Божию! — уже более решительно отвечал «старец».
Гермоген, схватив «старца» кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове и страшным голосом, прямо-таки потрясающим, начал кричать: «Диавол! Именем Божиим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу! Запрещаю тебе входить в царский дом и иметь дело с царицей… Святая церковь своими молитвами, благословениями, подвигами вынянчила великую святыню народную — самодержавие царей. А теперь ты, гад, рубишь, разбиваешь наши священные сосуды — носителей самодержавной власти!»
Гермоген потащил Распутина в храм, только Илиодор и Родионов последовали за ними, «а остальные, пораженные странным зрелищем, остановились в дверях храма и с испуганным видом дожидались, что будет дальше… Гермоген по-прежнему дико кричал: „Поднимай руку! Становись на колени! Говори: клянусь здесь, пред святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не преступать порога царских дворцов!…“ Григорий, вытянувшись в струнку, трясясь, бледный, окончательно убитый, делал и говорил все, что ему приказывал Гермоген… Что было дальше, я положительно не помню».
Не знаю, всю ли правду пишет Илиодор, во всяком случае он ни слова не говорит, как Распутину удалось спастись. По словам самого Распутина, его хотели убить или хотя бы оскопить, и это не исключено, Гермоген по окончании семинарии как будто сам себя оскопил. Он многим говорил открыто, что Распутин сожительствует с царицей, — не берусь судить, как это соединялось у него с желанием охранить «священные сосуды — носителей самодержавной власти».
Из Ярославского подворья Распутин бросился к Марии Головиной и Ольге Лохтиной, те звонили Илиодору и уговаривали помириться, а на следующий день приехал и сам Распутин и попросил помирить его с Гермогеном: «Папа и мама шума боятся… пожалей папу и маму, ведь они тебя так любят…» Гермоген согласился встретиться с Распутиным, только повернувшись к нему задом. Увидев епископский зад, Распутин воскликнул: «Владыка!» — «и как бы кем ужаленный, выбежал из покоев, на ходу надевая шубу и шапку…»
Илиодор, на этот раз более осторожный, все-таки поехал вечером 17 декабря к Головиной — увидев Распутина, он понял, что «ответ от царей Григорием получен, и ответ для Гермогена и для меня убийственный». Он довольно живо описывает, как на него наседали Вырубова, Головина и Лохтина. «С бабами-то я расправлюсь одним маленьким креслом. Как махну им, так и разбегутся все, — рассудил он, — но вот Пистолькорс, драгунский офицер, с сильными большими кулаками, как с ним-то справлюсь?» Схватив подсвечник, Илиодор закричал, что если только к нему прикоснутся, он разобьет окно и по-казацки закричит караул! «Да что вы думаете, мы вас бить, что ли, будем?» — удивились поклонники Распутина, но Илиодор поспешил надеть свою шапочку, выйти из дома и уехать из Петербурга.
Примирения не состоялось, и раздраженный Распутин говорил, что «Митю нужно прибрать, а владыке достанется за то, что он так про царицу говорил, будто она живет со мной». 3 января 1912 года последовало «высочайшее соизволение» на увольнение Гермогена, за нападки на Синод в деле о дьякониссах, от присутствия в Синоде, официально объявленное ему 7 января. На следующий день Илиодор получил в Царицыне телеграмму: «Враги разрушают все наши дела. Меня удалили из Синода, Вам запрещают разрешенные уже типографию, газету и журнал. Вовсю работают два семенящих старца и не зарезанный, виденный вами во сне филин пакостный. Скорее езжайте сюда. Будем бороться с общим врагом». 12 января Илиодор приехал, и тут же появился Митя Козельский с известием от дворцовых осведомителей, что царица предлагала Илиодора расстричь, но царь «не захотел устраивать соблазнительный скандал».
"Я пойду против царя! — кричал Илиодор. — Против всех пойду! Погибну, а пойду! С неправдою не помирюсь! Я смерти не боюсь. Г. И. Гермоген с Илиодором бросились давать интервью газетам, не делая уже разницы между «жидовскими» и «истинно русскими». Они обвиняли Синод в готовности отказаться от канонических принципов с дьякониссами, а главное — в потакательстве «веросовратителю и насадителю новой хлыстовщины», в намерении сделать Распутина священником. В действительности этого хотел Гермоген год назад, и Илиодор по его поручению учил Распутина ектениям, «но он настолько глуп, дурак, — пишет Илиодор, — что мог только осилить первое прошение: „Миром господу помолимся“…».
Саблер отвечал газетам, что вопрос о священстве Распутина не поднимался в Синоде, а в вопросе о дьякониссах Гермоген обязан подчиниться его решению. Гермоген, Илиодор и Родионов ездили за помощью к Горемыкину, но тот, хотя и навестил Гермогена, влезать в это дело отказался. Между тем Синод предписал Гермогену выехать не позднее 16 января, отказал в четырех днях отсрочки «по болезни» и предложил «прекратить обсуждение решений и действий духовной власти перед лицами, к обсуждению сего не призванными».
«Горько, горько плача», Гермоген продиктовал царю телеграмму, что всю жизнь служил он церкви и престолу, «и вот на склоне лет моих с позором, как преступник, изгоняюсь тобою, Государь, из столицы. Готов ехать куда угодно, но прежде прими меня, я открою тебе одну тайну». Боюсь, что «тайна» эта была воображаемое сожительство царицы с Распутиным. Он и ей послал телеграмму, царица ответила: «Нужно повиноваться властям, от Бога поставленным». Гермоген плюнул на телеграмму со словами: «Это — Гришкины ответы».
