Казимир Валишевский - Петр Великий
Нельзя умолчать о следующей подробности: в самый день свадьбы, между маскарадом и банкетом, Петр, не снимая матросского костюма, ухитрился дать аудиенцию графу Вицтум и, переговорив с ним о делах весьма серьезных, вручил письмо к его государю, помеченное тем же числом и касающееся польских дел. Он принимал также Бассевица и толковал с ним о делах герцога Голштинского. Конечно, такое обстоятельство достойно удивления, но тем не менее обстановка, среди которой оно промелькнуло, не может не показаться возмутительной. В 1717 г. Зотов умер, Петр составил для выборов его преемника новый регламент, целое сочинение, где изощряется в смешных и непристойных изобретениях, настаивая в особенности на удостоверении пола кандидата по обычаю, установленному в Риме после знаменитой папессы Иоанны. Не забудем, что в это время Петр ожидал возвращения сына Алексея и готовился приступить к ужасному процессу, набросившему такую печальную тень на последние годы его жизни. По нему этого совершенно незаметно. Кандидата звали Петром Ивановичем Бутурлиным. До сих пор он носил звание архиепископа Петербургского в епархии пьяниц, прожор и дураков. Принадлежал он к одной из знатнейших фамилий страны. Петр предназначил себе на этот раз роль протодьякона конклава, члены которого получали свои избирательные записки из рук «княгини-игуменьи», целуя при этом ее груди. Записки эти изображаются яйцами… Пропускаем неподдающиеся передаче подробности. Спустя несколько месяцев несчастный Алексей изнемогал под кнутом в допросной камере, а его отец тем временем пировал с новым князем-папой, «патриархом или скорее издевательством над патриархом», как выражается Вакерод, и присутствовал при сценах безобразного, омерзительного разгула: «Переполнив, наконец, себе желудок, патриарх облегчил его, обдав с высоты трона вонючей струей парики и одежды сидевших у подножия его стола, что доставило обществу громаднейшее удовольствие».
В 1720 г. Петр придумал женить Бутурлина на вдове Зотова, и вот снова затеваются дурачества, непристойности и невыразимые профанации. Устраивается постель в пирамиде, воздвигнутой перед Сенатом в память счастливой битвы со шведами. Нет пощады даже победе, крови пролитой на защиту отечества, собственной славе! Молодых укладывают, напоив их мертвецки пьяными, и заставляют их пить еще из стаканов, одна форма которых – оскорбление для нравственности; потом через отверстия, устроенные в стенах пирамиды, толпе дают насладиться зрелищем, каким, говорят, любовался Людовик XV на свадьбах своих детей. На следующий день князь-папа вступает в исполнение своих папских обязанностей, раздавая благословения «по обряду русских священников» процессии масок, собравшихся в его жилище.
Это папство было непродолжительным, и 10 сентября 1723 г. мы читаем в депеше Кампредона: «Церемония провозглашения нового патриарха будет происходить в Москве. Местом конклава выбран маленький островок по соседству с Преображенским, где находится крестьянская изба. Самозванные кардиналы соберутся там в назначенный день; их заставят целые сутки пить вино и водку, не давая им спать, и после такой блестящей подготовки они выберут себе патриарха».
Не может быть двух мнений о подобных мерзостях и гнусностях. Можно только расходиться во взгляде на их толкование. Мы придерживаемся уже высказанного нами мнения. Петр является представителем общества еще только формирующегося, куда исторические посылки и его личная инициатива внесли и привили различные, противоположные ферменты; где нет ничего прочного, заветного, а следовательно и священного. Со времен Иоанна Грозного все выдающиеся люди в этом обществе были оригиналами, «самодурами», по выразительному народному названию, что объясняется отсутствием общей почвы национальной культуры. Таков и Петр – мастодонт в образе человека. Он духовно сохранил колоссальные, грандиозные размеры допотопной флоры и фауны; в нем бушуют стихийные силы и инстинкты. Он человек первобытный, полный зарослей, как девственный лес, изобилующий жизненными соками и разнообразный до бесконечности; непохожий ни на кого и вызывающий сравнения самые разноречивые, мощный и причудливый, трагичный и шутливый, родственный Людовику XI и недалекий от Фальстафа. Весьма близко стоявший к народу, как уже было говорено, не чуждавшийся трясины, откуда медленно поднимался вокруг него общественный отбор, он избирал себе сподвижников и друзей в среде простонародья, заботился о своем хозяйстве, точно лавочник, бил жену как мужик, и искал удовольствий там, где привыкла их искать толпа. Если добавим к этому постоянное столкновение в его уме мыслей и планов, часто противоречивых, но имевших обыкновенно предвзятую цель всеобщего переворота и уравнения; если припомним, что в его воле всегда жило сознание безграничнейшей власти над людьми и обстоятельствами, когда-либо выпадавшей на долю человека, а в душе, как мы уже говорили, – страстное стремление за пределы действительности, становившейся наконец невыносимой даже для такого человека, как он, – то и на эту сторону его духовного облика, по нашему мнению, прольется достаточно ясный свет.
Глава 3
Планы, принципы и приемы управления
IГоворя об умственных дарованиях великого преобразователя, мы уже постарались обрисовать их проявление на деле, потому что он – олицетворение дела. Однако следует еще изобразить их в непосредственном столкновении с жизненной действительностью и способами управления. У Петра ежедневно зарождались новые планы. Об их изобилии свидетельствуют мнемонические приемы, к которым ему приходилось прибегать, чтобы не подвергать риску случайной забывчивости ежедневный результат такой мозговой плодовитости. Петр всегда носил при себе и постоянно вынимал из кармана записную книжку, куда заносил быстрые заметки. В записных книжках места не хватало; он пользовался первым попавшимся клочком бумаги, малейшим пустым промежутком в деловых бумагах, находившихся у него под рукой, хотя бы содержание их не имело никакого отношения к предмету, озабочивавшему его в данную минуту. Таким образом на полях донесения, касающегося предполагаемого основания С.-Петербургской Академии, дополняя собой заметки, относящиеся к этому учреждению, находятся следующие строки, начертанные так же рукой Петра: «Надо послать Румянцеву, на Украйну, приказ обменять быков, каких можно вывести из этой местности, на овец и баранов и отправить кого-либо заграницу, чтобы научиться уходу за этой породой животных, как их стригут и как обрабатывать их шерсть».
Эти соображения, если их хорошенько рассмотреть, скорее простые заимствования извне, почти не подвергнувшиеся внутренней мыслительной переработке, и качество их не соответствует количеству. Петр думал, как и видел, останавливаясь главным образом на подробностях, и ум его по преимуществу – превосходнейший рефлектор. Но при том зеркало его кажется состоящим из чересчур многосложных и причудливо расположенных граней: часть окружающих предметов не захватывается его полем зрения, и часто эти предметы наиболее близкие. Живя рядом с Посошковым, Петр не подозревал о существовании этого своеобразного и глубокого мыслителя. Вероятно, неудача бедного философа заключалась в том, что он не родился англичанином или немцем. Напрасно он посылал государю некоторые из своих сочинений: «Рассуждение о богатстве и бедности», обширную и поразительную политическую энциклопедию; даже старался привлечь внимание царя в области практических применений, столь им ценимой. Не он ли был основателем первого в России производства селитры? Князь Борис Голицын заплатил ему четырнадцать рублей за изобретение, и тем ограничилась вся его награда. Когда наконец, уже после смерти Петра, его сочинения были прочитаны, то автора их засадили в тюрьму, где он и умер. Издатель же для них нашелся только полстолетия спустя, в 1799 г. Петру не нужны были его знания и таланты: во время своего пребывания в Гааге он обратился к государственному секретарю Штатов, Фажелю, с просьбой указать человека, способного учредить и управлять у него государственной канцелярией, т. е. еще одного голландского подмастерья, который мог бы установить и пустить в ход новую машину. Затем в Лондоне он по тому же поводу советовался с протестантским священником. В «Аполейпомена» Франциска Ли находим следы такого совещания, и наряду с глубокомысленными рассуждениям о плане Ноева ковчега там находим принцип будущих административных коллегий, положенных великим мужем в основу правительства. Фокус его зеркала неизменно обращен был к Западу. Мемуары Остермана, еще неизданные, говорят, содержат следующее признание, приписываемое великому мужу: «Европа нам нужна на несколько десятков лет; потом мы обернемся к ней спиной». Я не имел возможности удостовериться в этой цитате, но даже в случае ее точной передачи, в ее подлинность трудно поверить. Без проверки, легче предположить, что она носить печать современного славянофила.
