Николай Задорнов - Далёкий край
Охотники накинулись на Коняева. Он уступил неохотно, тая мысль, что все равно со временем долг сдерет.
- Мы собрались на Нюман охотиться, - сказал Михайла орочону, - можешь провести?
- Конечно, могу! Оленей надо... Улус-модонский караул обойти, а там Айгун - и всё. Дальше дорога открыта.
- Миколка, ты русский? - спросил великан Карп.
- Конечно, русский! - с обидой, что в этом еще смеют сомневаться, отвечал орочон.
Он расстегнул ворот и показал нательный крестик.
- Крест таскаем! Один род с русским. Встретился знакомый китаец с улус-модонского караула.
- ЗдорОво, Чжан, - сказал ему мужик.
- ЗдорОво, Карпушка!
- Табак ю?
- Ю! Ю!
- У вас хорошая листовуха. Ну-ка!
- Давай покури, покури...
Китаец и мужик задымили.
- Как нынче мимо вашего караула пройти? - подсел к ним Маркешка.
- Смотри, когда поедешь. Нынче наша начальник сам рекой ходит. Сам дань берет. Тебя встретит - в тюрьма тащит. Наша маленько помогает тебе, говорил китаец, - тогда ничего!
* * *
Маленьким, сухощавым орочонам синеглазый великан Карп был в диковину. С любопыт-ством обступили они Бердышова, осматривали его одежду, лицо, огромные руки.
- Настоящий лоча! - говорили они.
Орочоны толпами шли к Карпу, обнимали и целовали его в щеки, приглашали к себе на "говорку".
Коняев, торгуясь, кричал, хлопал об полы, тянул богдоев к себе. А Карп, окруженный орочонами, целыми днями беседовал тихо и мирно про охоту, оружие, про меха, оленей и собак.
- Ты что им проповедуешь? - спрашивал Mapкешка. - Колдуешь, что ли? Пошто к тебе льнут?
- Отцу от них отбоя нет, - смеялся Михайла.
- Если бы так ко мне липли, я всю бы ярмарку обобрал, - замечал Коняев. - А ты смирёный. Эх!
- Я гляжу, уж тут до того доторговались, - тонко пропищал Маркешка, что не купцы у охотников, а охотники у купцов соболей скупают, а то им ясака платить нечем. Дотрясли их. У вас, у купцов, что у шилкинских, что у маньчжурских, одинаково - побрякушки, барахло. А я привезу орочону ружье, ножик ли... ему на всю жизнь.
- Ах ты, чубук от старой трубки? - усмехнулся в рыжеватые усы широколицый Михайла. Усы у него редкие, короткие и только по углам пущены, как у маньчжура. Михайла время от времени покусывает их. - А про кринолины забыл?
Маркешка зло глянул на шутника.
- У нас в Нерчинске у инженеров барыни богатые, - говорил Михайла дяде Кузьме, а сам косился на Маркешку. - А забайкальские бабы у них перехватили. Мода прозывается, не юбка, а соборный колокол. Маркешка всю бы жизнь звонарил... Ну не лезь... - отмахнулся мужик, видя, что Маркешка хочет схватить его за усы.
- В последний раз на Амур схожу... - говорил Маркешка. - Доберусь до Зеи, пособолюю - и обратно... Нынче мне должна быть удача...
Хабаров много раз зарекался ходить в тайгу на всю зиму. Но, как страстный охотник, он не сдерживал зарока.
Наутро пришел орочон с оленями. Охотники укладывались в палатке, около маленькой железной печки. Шум, звон оленьих боталов, лай собак, многоголосый говор толпы доносились снаружи.
Миколка завертывал ноги пучками сухой травы и натягивал на них новые, сухие узы.
Предстоял обход улус-модонского караула, потом Айгуна. Близ Усть-Зеи охотники намере-вались заехать в деревню, где ютились русские беглецы, ушедшие вниз по реке из забайкальской каторги. Один из них - Широков - был знаком казакам и всегда узнавал от охотников, что делается на родине.
Знакомый даур взялся отвести русских коней обратно на Усть-Стрелку.
Миколка повел промышленников дальше, вниз по Амуру. Через неделю охотники прибли-зились к китайскому караулу, стоящему на правом берегу реки. Чтоб обойти его, они свернули с Амура и вошли в дремучие леса.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ГУСАЙДА
Мохнатые рослые собаки с торчащими красными кистями на головах, с колокольчиками и бубенцами на красных постромках быстро мчали по снегу широкие нарты с высокой, как у кресла, спинкой.
Толстый маньчжурский полковник - гусайда, начальник города и крепости Айгуна, возвращался домой после поездки по Амуру, где он собирал дань и заодно брал себе что придется. За его повозкой тянулся целый нартовый обоз. Везли калужий хрящ, рога оленей, меха, отобранные у местных жителей якобы в подарок богдыхану, и девушек, взятых за неплатеж долгов отцами.
Красное утреннее солнце катилось за прямыми косматыми тальниками. Далеко за снежной равниной, за желтыми островками и слабой полосой леса чуть проступали голубые низкие горы.
Тальники поредели, солнце, кружась, выкатилось на релку* и сразу набухло, стало красней, больше, словно надулось.
* Релка, или рёлка, - гребень, возвышенность.
"Вот люди думают, что если человек толстый, то он счастливый, раздумывал полковник, лежа в нарте и пряча жирное лицо в воротник из выдр. - Нет, это неправда. Никто не знает, как я страдаю..."
Гусайда был очень толст. Возможно, и чина своего он достиг из-за толщины, потому что высшим начальникам всегда приятно назначить в полковники офицера потолще, и не будь он таким, генералы не обратили бы на него внимания. Но теперь, в айгунском карауле, гусайда так разжирел, что ему трудно стало ходить, трудно дышать. Он не мог надевать туфли без помощи слуг. Сидя за столом, то и дело приходилось откидываться, а то, казалось, жир подкатывает к горлу и душит.
Вчера гусайда задумал приласкать орочонку, поднялся и даже пытался подойти к ней, но не удержал равновесия, оступился и рухнул всей тяжестью на глиняную лежанку. Под лежанкой был дымоход, глина треснула, и труба испортилась, печь потухла; пришлось отступиться от орочонки, стало не до нее.
"Но все же хорошо, что я сам съездил за данью, а не доверился офицерам. Такие стали обманщики! А все говорят, что для путешествий надо иметь сильное тело и быстрые ноги. Это тоже вранье! Я объездил много деревень, отобрал самые хорошие меха, только что принесенные с охоты. А то мои офицеры уверяли, что мехов хороших дикари больше не добывают, что все черные соболи ушли из здешних лесов. А теперь я сам всё узнал... Правда, я по дороге все время лежал и ничего не видел. Но не беда! Зато какую хорошенькую, гибкую дикарку я везу! Злая! Цветок дикой лилии! Я свое взял. Я не купец, но каждый год целую сампунку отправляю на Сунгури. Я могу взять любую женщину, девушку, ребенка..."
Гусайда поднял лежавшую рядом трость и наугад, потому что в тяжелых одеждах ему трудно было повернуться, ткнул вперед, туда, где, по его расчетам, должен был сидеть урядник. Полковник удачно, с первого же тычка, попал в его спину. Тот сидел всю дорогу не шевелясь, зная, что если гусайда промахнется, будут неприятности.
Почувствовав палку, урядник зашевелился и откинул меховой полог, полузакрывавший возок.
- Ну-ка, раскури мне амбань-гамчи, - велел гусайда.
Урядник держал трубку поблизости. Он высек огонь, разжег что-то в железной жаровне, подбавил углей, раздул пламя, скатал и нагрел шарик опиума и сунул его в трубку. Потом пополз по краю нарты и вложил трубку в рот своего начальника.
Гусайда с удовольствием затянулся.
"Да, мы храбрый и великий народ. Мы покорили китайцев и двести лет владеем ими, - размышлял он, пьянея. - Мы выше всех других народов и ничего не боимся, поэтому можем быть толстыми. Я никогда не видел, чтобы люди других народов накопили бы столько жира. Другие народы работают, а у нас есть слуги, рабы... Мне можно еще толстеть! Другие народы ничтожны! Нигде нет таких толстых, крепких стен и такого множества солдат, как у нас. У нас много людей, и мы их не жалеем! Они наши рабы... Тут все мое... У меня большое брюхо, потому что я умен. Мне все завидуют. По брюху сразу видно умного человека. Пусть попробует глупец так разжиреть".
Возок остановился. Раздались крики. Заскрипел снег под чьими-то быстрыми ногами. Сверкая глазами, подошел худой офицер с голой длинной шеей, в меховой шапке с косматым верхом. Это Щука. Его прозвали так за ходобу и длинные, выдающиеся вперед зубы. Вид у него и в новой одежде был всегда такой растрепанный, словно он одет в рванье.
- Неподалеку, на протоке, скрываются пять русских. Они вышли из тайги, сидят и греются у костров. Встречный купец донес об этом. Он продал им муку.
Полковник задрожал от гнева, в душе его забушевала буря. Он всегда возмущался, когда слышал что-нибудь про русских. Гусейда ненавидел их. Маньчжуры, поработившие Китай, более всего опасались, что русские могут сблизиться на Амуре с простым народом. Всевозмож-ные меры велено было принимать гусейде и не допускать знакомств русских с китайцами. Маньчжуры следили, чтобы китайцы не ездили на Амур, и лишь для богачей, дававших взятки, делались исключения. Сейчас гусайда впал в ярость. Он был очень вспыльчив, ему хотелось сбросить свое сало и самому схватиться с русскими, но он был словно в колодке из собственного жира.
Полковник приказал не сворачивать с дороги, а ехать протокой прямо на русских и всех их схватить. Ему казалось, что солдаты и офицеры сейчас, так же как и он, полны желания сразить-ся с русскими.
