Александр Коржаков - Ближний круг «царя Бориса»
Меня уже ничто не интересовало, кроме одного: выдержит Президент это мероприятие или нет? Министр обороны Грачев тоже переживал. В то время Павел Сергеевич еще не заикался о блицкриге в Чечне, поэтому отношения с ним у меня были вполне нормальными.
Самый, как мне казалось, кошмарный момент наступил, когда началось восхождение руководителей двух государств к памятнику воину-освободителю в Трептов-парке. По длинной лестнице они церемониально двинулись вверх. Члены российской делегации застыли в напряженном ожидании у подножия монумента. На шаг позади Ельцина поднимался старший адъютант Кузнецов. Его я подробно проинструктировал и предупредил, что Президент в любой момент может споткнуться, оступиться, потерять сознание на виду у публики и прессы… Полковник-адъютант, конечно, и без меня уже обо всем догадался.
К полудню солнце пекло, как в июле, и я опасался, что жара разморит шефа еще сильнее.
К памятнику они с канцлером, слава богу, медленно, но чинно поднялись. Возложили венки, поправили ленты, поклонились, постояли в трагической задумчивости. Однако предстояло другое, не менее трудное испытание – спуск.
По обоим краям лестницы выстроились шеренги немецких солдат, застывших в почетном карауле. Неожиданно одному молоденькому рекруту стало дурно. Как раз в тот самый момент, когда Ельцин и Коль поравнялись с ним. Немец закрыл глаза, пошатнулся, но упасть не успел – Кузнецов мгновенно его поддержал. Он пребывал, видимо, в таком диком напряжении, что автоматически готов был среагировать на любое незапрограммированное движение. Это выглядело символично: русский офицер спасает утомленного солнцем немецкого солдата. Телекамеры, к сожалению, такой трогательный эпизод не зафиксировали.
Начался парад, на котором я едва не прослезился: наши воины маршировали несравненно, на порядок лучше элитных частей бундесвера. Торжественный марш немцев выглядел строевой самодеятельностью по сравнению с чеканным шагом российских ребят. Коль тоже заметил разницу и смутился – ему стало неудобно за хваленую немецкую выправку, которая на этом параде никак не проявилась.
Потом наши солдаты запели, маршировали и пели одновременно. Половину куплетов исполнили на русском языке, остальные – на немецком. Специально для этой церемонии была написана песня «Прощай, Германия!». Министра обороны их выступление растрогало – глаза у Павла Сергеевича сделались влажными.
Настроение нашего Верховного главнокомандующего от явного превосходства российских воинов над немецкими заметно улучшилось, а потом стало и вовсе замечательным. Во время обеда «Борыс» выпил слишком много сухого красного вина – немецкий официант не успевал подливать, – а солнце усилило действие напитка. Президент резвился: гоготал сочным баритоном, раскованно жестикулировал и нес откровенную ахинею. Я сидел напротив и готов был провалиться сквозь землю от стыда.
После обеда мероприятия продолжились. Теперь предстояло возложить цветы к другому памятнику – погибшим советским воинам. И мы отправились туда вместе с Колем на специальном автобусе. Часть салона в этом комфортабельном «мерседесе» занимали сиденья, а на остальной площади были оборудованы кухонька и уютный дорожный бар, где можно было перекусить, чем Борису Николаевичу тут же захотелось воспользоваться. Он заказал кофе. Поднес чашку к губам и тут же, на повороте, вылил на себя ее содержимое. На белоснежной сорочке появилось большое коричневое пятно. Шеф стал беспомощно его затирать.
Коль отреагировал абсолютно спокойно. Точнее, никак: ну, облился Президент, бывает, дело житейское. Наша адъютантская служба вмиг переодела Бориса Николаевича – ребята с некоторых пор (после одного, особенно памятного, визита на Кавказ) всегда возили с собой комплект запасной одежды.
…Пока Ельцин возлагал цветы, напротив памятника, через дорогу, собралась целая толпа – несколько сотен людей. Мне сообщили, что в ней в основном представители реваншистской партии с соответствующими плакатами и лозунгами. Они возбуждены, кричат, и подходить к ним ни в коем случае не следует. А Президент, как нарочно, уже настроился пообщаться с «благодарным» немецким народом.
– Борис Николаевич, к этим людям приближаться категорически нельзя, – предупредил я. – Это – фашисты. Вас сфотографируют вместе с ними, а это же позор!
Запрет на Ельцина подействовал, словно красная тряпка на быка:
– Что?! Все равно пойду…
И демонстративно зашагал к людям с плакатами. Пришлось преградить дорогу. Борис Николаевич рассвирепел, ухватил меня за галстук и рванул. До сих пор не понимаю, как журналисты проглядели такой сенсационный кадр. «Поединок» заметили только ребята из Службы безопасности – мои подчиненные. Я вернулся в автобус, снял и выбросил разорванный галстук.
Я вышел только тогда, когда Президент России начал музицировать около мэрии вместе с оркестром полиции Берлина. Сольфеджио Борис Николаевич не проходил даже на партучебе, но это не помешало ему выхватить у обалдевшего дирижера палочку и обосноваться за его пультом. Ельцин размахивал руками так эмоционально и убедительно, что вполне мог сойти за автора исполняемого музыкального произведения. И зрители, и корреспонденты, и музыканты сильно развеселились. Ничего подобного они нигде и никогда не наблюдали, да и вряд ли еще увидят. А Президент России принял улюлюканья и вопли обалдевших немцев за восторженное признание своего ранее тщательно скрываемого дирижерского таланта.
Рядом со мной за «концертом заезжей знаменитости» наблюдал Владимир Шумейко – в то время Председатель Совета Федерации. Он держал меня за руку и утешал (видимо на моей физиономии был выражен особый «восторг»):
– Саша, я тебя прошу, успокойся. Подожди… Ничего особенно страшного пока не произошло…
Намахавшись до пота палочкой, Ельцин решил пропеть несколько куплетов из «Калинки-малинки». Всех слов он, как всегда, не знал, зато отдельные фразы тянул с чувством, зычно, с «петухом» в конце куплета. Немцы, правда, так и не узнали, что обычно исполнение «Калинки» сопровождалось игрой на ложках. Их, как ни странно, сегодня под руками не оказалось.
Позднее моя жена рассказывала, что в те дни НТВ бесконечно повторяло кадры «показательных» выступлений ЕБН. И она плакала от стыда за нашу страну, чувствовала, как мне мучительно в Германии управляться с «маэстро».
Исполнив полтора куплета «Калинки-малинки», Президент не без помощи адъютанта снова оказался в автобусе. Мы поехали в российское представительство в Берлине. Там, в бывшем здании посольства, был накрыт праздничный стол для узкого круга гостей.
Ельцин распорядился, чтобы я тоже принял участие в ужине. Я понимал, что это своеобразная форма извинения, потому и пришел. Но сел не рядом с шефом, а сбоку, подальше от него.
Начались грустные тосты – все-таки сдали мы Германии свои позиции. Через официантов я попытался регулировать количество потребляемых первым лицом напитков, и они ограничивали выпивку, как могли. Но вдруг к Ельцину с другой от меня стороны, едва ли не ползком подкрался какой-то человек с бутылкой, согнутый от подобострастия в три погибели. Когда он попытался наполнить президентский бокал, я сорвался и заорал:
– Вы кто такой?! Вон отсюда!..
Илюшин потом в узком кругу глубокомысленно заключил:
– Если Коржаков даже в присутствии Президента и посторонних лиц способен так озверело себя вести, страшно вообразить, что он представляет на самом деле.
Но в тот момент я готов был удавить любого, кто попытался бы налить Президенту водки. За столом воцарилась напряженная тишина. А шеф, воспользовавшись паузой, принялся «шутить».
Потом выяснилось, что холуй, на которого я, мягко говоря, повысил голос, был то ли послом России в Восточной Германии, то ли полномочным представителем. Странно, конечно, что люди при таких высоких должностях на официальных приемах позволяют себе подменять официантов.
Из Германии все вернулись подавленными. Дня через два после возвращения мне позвонил помощник Президента Рюриков и говорит:
– Александр Васильевич, мы вот собрались тут… У нас к тебе доверительный разговор. Примешь? Идем.
В мой кабинет ввалилась берлинская делегация почти в полном составе. Людмила Пихоя, как самая активная, выпалила:
– Саша, ты же видишь, что случилось? Что делать с нашим шефом? Мы его потеряем! Уже осталось совсем немножко, чтобы окончательно дойти до точки.
– Ребята, а что вы предлагаете? – спросил я.
– Саша, ты должен пойти к нему и все сказать.
– А почему вы не можете пойти к нему и все сказать?
– Так он же нас выставит за дверь!
– И меня выставит.
– Нет, тебя он не прогонит…
Но я предложил поступить иначе, и визитеры согласились. Почти все, кто был в Германии, должны были подписать Президенту коллективное письмо, суть которого предельно ясна – ради престижа России, ради здоровья самого Бориса Николаевича ему нужно вести себя солидно, без «закидонов».
