Они принесли крылья в Арктику - Морозов Савва Тимофеевич
— Как, открыт бассейн для плавания?
— Так точно, товарищ председатель, да глубина маловата: всего четыре тысячи тридцать девять метров.
Достав блокнот, написав несколько слов карандашом, Острекин протянул листок радисту из Котовского экипажа — Богданову, вступившему на вахту:
— Вот, Вася, отстукай быстренько Кузнецову на Вторую базу.
Измерение глубин океана тотчас после посадки в самой «точке земной оси» было особенно важно, пока дрейф не отнес нашу льдину от полюса. Ведь, как известно, экспедиция Шмидта в мае 1937 года опустилась на лед, пройдя за точку полюса несколько десятков километров, а папанинцы начали измерение глубин лишь в июне, находясь значительно южнее полюса. Столь же ценными и для наших геофизиков должны оказаться наблюдения в широте 90 норд!
Сомова, пришедшего в палатку погреться чайком, сменил на лебедке Гордиенко. Острекин направился к магнитным приборам, принять вахту у своего напарника Сенько.
Так постепенно жизнь нашего лагеря входила в обычную колею. И только солнце, изредка проглядывая светлым пятном сквозь мутные облака, вновь и вновь напоминало о том, где мы находимся. Обходя небосвод по кругу, оно все время держалось над нашими головами на одной и той же высоте.
На вторые сутки, однако, Северный полюс дал о себе знать. Далеко за полночь пронзительный крик, шедший откуда-то сверху, снаружи, поднял спавших в палатке людей экипажа Масленникова:
— Полундра!
Вскакивая, мы путались в спальных мешках, толкали друг друга. Одеваясь, не попадали ногами в штанины, обували чужие унты.
— Полундра, выходите скорее! — кричал радист Черноусов. На вахте в самолетной рации он одновременно наблюдал за льдами.
«Что же случилось? Под палаткой трещина? Она быстро расходится?» Такая мысль мелькнула сразу. Но нет, под ногами было твердо, устойчиво. Причину тревоги мы поняли, только выскочив наружу. Трещина действительно была, но прошла она не под палаткой, которую можно перенести в любой момент, а под самолетом, неподвижным уже вторые сутки. Трещина прошла не поперек, а вдоль, ровно посреди правой лыжи. Толстенный, почти в пять метров, паковый массив раскололся как сахар под нажимом щипцов. Края трещины расходились медленно. Между ними виднелась темная вода.
Скорее заводить моторы! Второй механик, Юра Соколов, стаскивал с моторов чехлы. Кекушев мчался к самолету с лампами, накачивал, разжигал их. Горячий воздух устремлялся вверх к моторам по металлическим гофрированным шлангам.
— Лопаты, доски, живей! — заметно волнуясь, командовал Виталий Иванович.
Мы тащили из кабины доски, предусмотрительно прихваченные с Большой земли, подкапывали снег под правой лыжей, подсовывали под нее доски. Края трещины расходились.
Механики изо всех сил накачивали лампы. Горячий воздух гудел, шланги накалялись докрасна. Трещина разошлась уже на ширину лыжи, доски под лыжей начали прогибаться.
— А ну, попробуй, крутани, — крикнул мне Соколов с правого крыла.
Легко сказать — «крутани». Я подбежал к винту, ухватился за лопасть, повис на ней всей тяжестью своих пудов. Винт не шел. Не шел и баста… На подмогу подскочили Шерпаков, Пескарев, налегли сообща на вторую лопасть. Винт пошел. Очень медленно, нехотя, но все-таки пошел.
— От винта! — гаркнул Кекушев.
Мы отскочили. Винт вычертил первый круг. Левый мотор заработал. Трещина теперь была настолько велика, что, перешагивая ее, надо было широко расставлять ноги. Лежа на правом крыле, раскрыв капот и копаясь в моторе, Кекушев ругался беззвучно, точно шептал заклинания. Пескарев, Шерпаков, Черноусов и я прыгали у правого винта, висли на его лопастях, болтая ногами над разверзавшейся бездной. Сквозь плексиглас пилотской кабины виднелось серое, с закушенной губой лицо Масленникова.
Края трещины подходили уже к концам досок, когда заработал и правый мотор.
Котов и его люди, прибежав к нам по сигналу тревоги, изо всех сил тянули за веревки, привязанные к хвосту, чтобы помочь примерзшим лыжам оторваться от снега. Масленников дал газ. Машина сдвинулась с гибельного места и, сворачивая влево, пробежала с десяток метров.
Тут только я спохватился: так и не успел использовать фотоаппарат, болтающийся на ремешке под меховой курткой. Какие моменты пропустил! А Фроленко сработал отлично, установил свою треногу и накрутил, наверное, немало интереснейших кадров.
— Молодцами, — отдышавшись, выпалил Соколов, хлопая по животу Кекушева, — молодцами сработали механёры!
Но никого не обрадовало сообщение весельчака Юры. Трещина в паковом льду, отделяющая теперь от машины нашу палатку, была, увы, не единственной. Темные линии прошли также вдоль и поперек взлетно-посадочной полосы.
— Да, недаром падало вчера давление воздуха, — задумчиво сказал Острекин, поглядывая на Сомова.
Тот пожал плечами. Облака опускались все ниже и ниже. В одном месте на горизонте виднелась темно-серая, почти черная, полоса, похожая на смерч. Значит, где-то поблизости много открытой воды.
— Может, попробуем взлететь, а, Илюша? — обратился Масленников к Котову, выйдя из кабины.
Илья Спиридонович поглядел себе под ноги на лед, поднял голову вверх, махнул рукой:
— Коли и успеем, Виталий, так на взлете можем обледенеть.
— Я думаю, волноваться пока не стоит, — спокойно произнес Острекин, — подождем, посмотрим, что будет. К тому же и наблюдения надо довести до конца…
— Да, да, конечно, — поддержал Сомов, — гидрологическая станция еще не закончена.
К командирам подошли вторые пилоты, Мальков и Пескарев, посылавшиеся Котовым на осмотр окрестных льдов. Они сообщили, что на соседнем паковом поле трещин нет.
— Добро, — кивнул Котов, обращаясь к Остреки-ну и Масленникову. — Я думаю так: перерулим туда машины и будем ждать.
Пилоты полезли в кабины, начали рулить. Трещины в ровном льду появлялись то тут, то там, как это бывает на стекле после ударов. Под самолетные лыжи мы подкладывали листы фанеры. Быстролетные стальные птицы ползли как черепахи. То, что вчера еще служило нам взлетно-посадочной полосой, быстро превращалось в ледяное месиво.
Весь наш лагерь пришел в движение. Люди везли нарты с ящиками, баллонами газа, тащили на спинах свернутые спальные мешки, переносили разборные каркасные палатки, добрым словом поминая их конструктора, Сергея Шапошникова: достаточно было вынуть изнутри плитки и другие тяжелые вещи, и полотняный купол поднимался силами двух человек. Высоко приподнимая палатки, люди шагали по узким дощатым мосткам, наведенным через трещины.
Гидрологи волокли на саночках сложенную треногу, лебедку с мотором, этажерку с пробирками, склянками. От напряжения последних дней Сомов выглядел совершенно изможденным. На почерневшем лице его белела заиндевевшая щетина.
Новое место для лагеря было избрано удачно, если только можно говорить об удаче в подобных обстоятельствах. Паковое поле, неровное, все в надувах и застругах, выглядело пока что единым монолитным массивом. Пока… А что может быть дальше?
Самолеты поставили метрах в ста один от другого, палатки расположили рядом с машинами. Острекин и Сенько установили свои теодолиты и самописцы неподалеку от торосов. Гордиенко долбил ломом углубление для будущей лунки.
Весь лагерь был теперь на новом месте. На старом остался лишь Государственный флат, по-прежнему возвышавшийся над крутым ледяным холмом. Было решено: что бы ни случилось с нами, флаг СССР останется на Северном полюсе!
Шагая от самолета к палатке, Масленников обратился ко мне:
— Разреши узнать, кто отменил дежурство?
Я хлопнул себя по лбу, вспомнил: согласно расписанию, утвержденному еще на Второй базе, сегодня, 25 апреля, обязанности повара лежат на мне.
— Виноват, товарищ командир…
— То-то, что виноват, — усмехнулся Виталий Иванович, — имей в виду: беда бедой, а дело делом…
В нашей, «масленниковской», палатке уже горел газ. Пескарев и Соколов, развернув спальный мешок, укладывали в него Сомова.
