Александра Толстая - Дочь
Выступал В.Ф.Булгаков. Как всегда, горячо и смело он говорил о моем отце, о насилиях большевиков, о смертных казнях и вдруг, совершенно неожиданно, упомянул, что здесь, в зале, присутствует арестованная и находящаяся сейчас на принудительных работах дочь Толстого.
Через несколько дней зеленый грузовик снова отвез меня в Новоспасский лагерь. Прокурор республики Крыленко, узнав, что меня командировали на принудительные работы и что я присутствовала на Толстовском вечере, рассердился, велел меня немедленно водворить обратно в лагерь и держать там под "строжайшим надзором".
Я надеялась, что в лагерь мне возвращаться не придется, и новое заключение показалось мне особенно тяжким.
Многих в лагере уже не было, появились новые лица. Общее внимание теперь привлекала знаменитая мошенница, баронесса фон Штейн, по прозвищу Сонька золотая ручка. В лагере она тотчас же прославилась как замечательная гадальщица.
Только Жоржик отнеслась к ней с полным презрением:
- Сволочь лягавая! У Ильменевой браслет слизнула. Последнее дело у своих воровать.
Даже политические ходили гадать.
- Не может быть, чтобы она была воровка, - говорили они, - такая важная дама, прекрасно одета, говорит на всех языках. А как гадает! Пойдите, Александра Львовна! Советуем вам...
Как-то вечером к нам в камеру вошла высокая дама в лиловом шелковом платье с пышными седыми волосами.
- Mademoiselle la contesse, charmee de vous voir!1
Я молчала угрюмо.
- I am so happy to meet you...2 Ich habe Ihren Vaters B?cher gelesen...3
Она выпаливала фразу за фразой, переходя с одного языка на другой, любезно улыбаясь. Но я продолжала молчать.
- Может быть, вы разрешите вам погадать?
- Нет, спасибо. Простите меня, но я избегаю знакомиться в тюрьме.
Она пробормотала что-то по-французски и обратилась к моим товарищам по камере.
А между тем обо мне хлопотали. Маленькой коммунистке из рабоче-крестьянской инспекции непременно хотелось мне помочь, она говорила обо мне в ЦКП с Коллонтай.
- Вы же можете работать для нас, - говорила она мне, - и на свободе вы будете приносить гораздо больше пользы трудящимся.
Коллонтай вызвала меня к себе. Маленькая коммунистка сопровождала меня. Она суетилась, доставала пропуск в ЦКП. Она с беспокойством следила за впечатлением, которое я произвожу на Коллонтай.
А дней через десять после этого свидания она как ураган ворвалась к нам в камеру.
- Товарищ Толстая! Товарищ Толстая! У меня для вас что-то есть!
Черные глазки блестели больше обыкновенного, она прыгала по камере, смеялась, и видно было, что ее распирало от желания сообщить важную новость.
- Громадным большинством против одного голоса в ЦКП решено ходатайствовать перед ВЦИКом о вашем освобождении.
С другой стороны, обо мне хлопотали крестьяне. Трое ходоков из Ясной Поляны и двух соседних деревень приехали в Москву к Калинину хлопотать за меня.
Сестра тоже была в Москве. И я просила отпустить меня на два часа в город.
Но сколько я ни просила, комендант не соглашался. Он был не злой человек, недаром носил очки и старался походить на интеллигента, но он получил распоряжение держать меня под строжайшим надзором и боялся.
- Товарищ комендант! Пожалуйста, пустите. Я сегодня же вернусь.
Он пристально взглянул на меня.
- Нет, нельзя. Лицо у вас такое приметное... Очки. Из тысячи узнаешь. Нельзя.
Ни слова не сказав, я вышла из конторы. Через полчаса я пришла снова. На мне была Дунина сборчатая юбка, кофта, полушалок. Очки я сняла, брови собрала, подчернила, нарумянила губы и щеки.
- Куда лезешь? - крикнул комендант, когда я подошла к столу.
- К вашей милости, батюшка. Дозвольте слово молвить.
- Откуда ты?
- Не узнаёте, товарищ комендант? - сказала я уже своим голосом. Отпустите домой на часок, пожалуйста.
- Тьфу, черт. Это вы, товарищ Толстая? Ну, видно, делать нечего. В таком виде и сам прокурор республики вас не узнает. Но помните: в одиннадцать быть здесь и очков не надевать. Удивительное дело, как у вас лицо без очков меняется.
- Спасибо!
Было уже совсем темно. Идти надо было по набережной Москвы-реки. Кругом ни души. Вдруг быстрые шаги сзади.
- Эй, постой! Ай к милому бежишь?
За мной, запыхавшись, шел солдат.
- Давай знакомиться, что ли?
Я остановилась как вкопанная и, надев на нос очки, грозно посмотрела на красноармейца.
- Вы не знаете, с кем имеете дело, товарищ. В милицию хотите?
- Виноват, товарищ, - пробормотал солдат и взял под козырек.
- Что за маскарад? - спросила сестра, когда я наконец добралась до дому.
- Погоди, дай краску смыть, тогда расскажу.
Крестьяне привезли прошение, подписанное Яснополянским, Телятинским и Грумонтским обществами.
В моей квартире пили чай с деревенским ситником и разговаривали. Мужики говорили деловито, спокойно, без тени сентиментального сочувствия. И только когда кончили пить чай, самый молодой, Ваня, заметив, как я была голодна, завернул оставшийся ситник в бумагу.
- Возьмите с собой, Александра Львовна.
- Спасибо, Ваня!
И опять раскрашенная, без очков, я бежала по набережной к себе в лагерь, сжимая под мышкой половину ситника. И радость от свидания с сестрой и мужиками, радость от Ваниной ласковой улыбки была больше, чем от надежды на освобождение.
Через месяц меня выпустили.
Коля и Женя
Однажды в лагере я простудилась и пошла в околоток за аспирином. В коридоре меня остановила сиделка.
- Вы гражданка Толстая?
- Я.
- Вы в ЧК сидели?
- Сидела, а вам какое дело?
Я не любила расспросов. Мы знали, что за политическими следят и что можно нарваться на "наседку", поэтому избегали разговаривать с незнакомыми.
- А Ш. помните?
- Ш., вы знаете Ш.! - воскликнула я, невольно меняя тон. - Где она? Как мне найти ее?
- Она расстреляна, - строго проговорила молодая девушка.
- Расстреляна?!!
- Да. Я сидела с ней вместе после вас, она рассказывала мне.
- А Коля, Коля где? Жив?
- Жив. Его выпустили.
- А где он сейчас? Адрес его есть у вас? Ради Бога, скажите мне.
- Они там же, на старой квартире за рекой.
Сиделка оторвала кусочек бумаги и написала мне адрес, такой простой, несложный. И как это я тогда не посмотрела, не запомнила.
Ночью у меня был жар. Я лежала на жесткой койке, и мне казалось, что в камере душно, нечем дышать. Минутами я забывалась, но спать не могла.
Кошмары мучили меня.
Расстреляна. Тучное тело застыло бесформенной массой. Чекисты в остроконечных шапках ворочают ее с боку на бок, ища бриллианты. Мелькнуло лицо. Пухлые щеки закоченели, маленький, с правильно очерченными губами рот безобразно широко разинут, в диком ужасе застыли серые стеклянные глаза. Мертвая белая рука беспомощно размахнулась и звонко стукнулась о каменный пол...
Невыносимо!
Я вскакиваю. Сбрасываю с себя одеяло. Все тело в испарине. Достаю из-под койки чемодан с бельем, надеваю чистую рубашку и снова ложусь.
"И за что же? - звучит у меня в ушах. - За что? Я ведь ничего не сказала"...
Стараюсь не думать, но ослабленная жаром воля не подчиняется. Мысли снова и снова возвращаются к ней.
"Кто мог это сделать? Кто? Человек? Такой же, как я, как она? Нет. Неправда. Человек не мог этого сделать. Дряблую, старую, седую... в спину, в пухлую, со складками спину???"
- Не... воз... мож... но!!! - громко вскрикнула я.
Соседка моя встрепенулась, проснулась.
- Что вы сказали? Плохо вам? Не спится?
- Да, если можно, дайте мне воды, пожалуйста.
Она встала, налила в большую эмалированную кружку воды и подала мне.
- Спасибо.
"Господи, она ляжет, заснет сейчас", - с ужасом думала я.
Я не спала до утра. Когда рассвело, мне стало легче. Но я знала, что теперь уж не забуду их. Полковница и Коля вошли в меня навсегда, были связаны со мной страданиями этой ночи.
И вот я теперь снова на свободе. Я в своей квартире. Глиняный горшок все так же стоит в кухне на полке. Я написала Коле и Жене. Я их жду. И вот стучат, входит девушка лет двадцати и высокий костлявый малый лет семнадцати, плохо вымытый, растрепанный, бледный. Это он - Коля. Я смотрю на них так, как будто я их давно знаю. Женя одета бедно, но чисто, а Коля не умеет или не хочет прикрыть нищеты. В глаза бросаются штаны, бахромами болтающиеся по порыжевшим стоптанным башмакам, короткие рукава куртки, которые Коля тщетно старается натянуть.
- Вы Коля? - спрашиваю.
- Да.
- У вас документы есть?
Я задаю глупые, формальные вопросы, чтобы скрыть волнение, мне хочется схватить Колину громадную грязную лапу и крепко-крепко пожать ее, но я боюсь своего волнения.
- Покажите мне свои документы, - продолжаю я.
Женя торопливо достает их из потертой сумочки. Я не смотрю на них, они мне не нужны. Я иду на кухню. На горшке с засохшим растением - пыль. Я смахиваю ее и бережно вношу горшок в комнату. Они с недоумением смотрят на меня. Я вываливаю засохшую землю на стол, вынимаю и разворачиваю слипшуюся, потрескавшуюся клеенку...
