Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 3. От конца правления Мстислава Торопецкого до княжения Димитрия Иоанновича Донского. 1228-1389 гг.
В связи с вопросом о Новгородской летописи находится вопрос о так называемой Иоакимовой летописи, помещенной в первом томе Истории Российской Татищева. Нет сомнения, что составитель ее пользовался начальною Новгородскою летописью, которая не дошла до нас и которую он приписывает первому новгородскому епископу Иоакиму, – на каком основании, решить нельзя; быть может, он основался только на следующем месте рассказа о крещении новгородцев: «Мы же стояхом на Торговой стране, ходихом по торжищам и улицам, учахом люди елико можахом».
Исследовавши состав наших летописей в том виде, в каком они дошли до нас, скажем несколько слов об общем их характере и о некоторых местных особенностях. Летопись вышла из рук духовенства; это обстоятельство, разумеется, сильнее всего должно было определить ее характер. Летописец – духовное лицо, ищет в описываемых им событиях религиозно-нравственного смысла, предлагает читателям свой труд как религиозно-нравственное поучение; отсюда высокое религиозное значение этого труда в глазах летописца и в глазах всех современников его; Сильвестр в своей приписке говорит, что он написал летописец, надеясь принять милость от бога, следовательно написание летописи считалось подвигом религиозным, угодным богу. Говоря в начале о событиях древней языческой истории, летописец удерживается от благочестивых наставлений и размышлений: поступки людей, неведущих закона божия, не представляют ему приличного к тому случая. Только с рассказа об Ольге-христианке начинаются благочестивые размышления и поучения; непослушание язычника Святослава святой матери подает первый к тому повод: «Он же не послуша матери, творяще норовы поганьские, не ведый, аще кто матере не послушает, в беду впадаеть; яко же рече: аще кто отца, ли матере не послушаеть, смертью да умреть». Таким образом, бедственная кончина Святослава представляется следствием его непослушания матери. Смерть св. Ольги доставляет повод к другому размышлению о славе и блаженстве праведников. Потом не встречаем благочестивых размышлений до рассказа о предательстве Блуда: «О, злая лесть человечьска! Се есть съвет зол, иже свещевають на кровопролитья; то суть неистовии, иже приемше от князя или от господина своего честь, ли дары ти мыслять о главе князя своего на погубленье, горьше суть бесов таковии». Святополк Окаянный с самого рассказа о зачатии его подвергается уже нареканию, предсказывается в нем будущий злодей: «От греховынаго бо корени зол плод бывает». Противоположность Владимира-язычника и Владимира-христианина также подает повод к поучению; смерть двух варягов-христиан не могла остаться без благочестивого размышления о преждевременной радости дьявола, который не предвидел скорого торжества истинной веры. При известии о начале книжного учения летописец обнаруживает сильную радость и прославляет бога за неизреченную милость его. «Сим же раздаяном на ученье книгам, събысться пророчество на Рустьей земли, глаголющее: во оны днии услышать глусии словеса книжная, и ясен будеть язык гугнивых. Се бо не беша преди слышали словесе книжнаго, но по божью строю, и по милости своей помилова бог, яко же рече пророк: помилую, его же аще помилую» и проч. За известием о смерти Владимира следует похвала этому князю, из которой узнаем, что во времена летописца Владимир не был еще причтен к лику святых: «Дивно же есть се, колико добра створил Русьтей земли, крестив ю. Мы же христиане суще, не въздаем почестья противу онаго възданью. Аще бы он не крестил бы нас, то ныне были быхом в прельсти дьяволи, яко же и прородители наши погынуша. Да аще быхом имели потщанье и мольбы приносили богу зань, в день преставленья его, и видя бы бог тщанье наше к нему, прославил бы и: нам бо достоить зань бога молити, понеже тем бога познахом». Мы уже прежде упоминали о похвале книжному учению, внесенной в летопись по поводу известия о ревности князя Ярослава к нему.
По смерти Ярослава явления, стоящие на первом плане в летописи, суть отношения княжеские, усобицы и потом нашествия степных варваров, половцев. Понятно, что летописец вместе со всеми современниками видит в усобицах главное зло и сильно против них вооружается. Летописец смотрит на усобицу как на следствие дьявольского внушения, и нашествия иноплеменников, поражения от них суть наказания божий за грех усобицы: «Наводит бо бог по гневу своему иноплеменьникы на землю, и тако скрушенным им въспомянути к богу; усобная же рать бывает от соблажненья дьяволя». Мы видели, как часто князья преступали клятвы, данные друг другу, отчего и происходили усобцы; по двум основаниям, религиозному и политическому, летописец должен был сильно вооружиться против клятвопреступлений, которые вместе были крестопреступлениями, ибо клятвы запечатлевались целованием креста, Ярославичи целовали крест Всеславу полоцкому и тотчас же нарушили клятву, посадили Всеслава в тюрьму. Но Всеслав освободился из заключения вследствие изгнания Изяслава; по этому случаю летописец говорит: «Се же бог яви силу крестную, понеже Изяслав целовав крест, и я и (Всеслава); тем же наведе бог поганыя, сего же яве избави крест честный, в день бо Въздвиженья Всеслав вздохнув рече: „О, кресте честный! понеже к тобе веровах, избави мя от рва сего“. Бог же показа силу крестную на показанье земле Русьстей, да не преступают честного креста, целовавше его; аще ли преступить кто, то и зде прииметь казнь, и на придущем веце казнь вечную». Начало усобицы между Ярославичами, изгнание Изяслава меньшими братьями, преступление заповеди отцовской дает случай летописцу сказать грозное слово: «Въздвиже дьявол котору в братьи сей Ярославичах… Велий бо есть грех преступати заповедь отца своего: ибо исправа преступиша сынове Хамове на землю Сифову, и по 400 лет отмъщенье прияша от бога; от племене бо Сифова суть евреи, же избивше Хананейско племя, всприяше свои жребии и свою землю. Пакы преступи Исав заповедь отца своего, и прия убийство; не добро бо есть преступати предела чюжего». Смерть Изяслава, положившего голову свою за брата, дает летописцу случай распространиться в похвалу братолюбию: «По истине аще что створил есть (Изяслав) в свете сем етеро согрешенье, отдасться ему, занеже положи главу свою за брата своего, не желая болшее волости, ни именья хотя болша, но за братию обиду». Говоря о мести Василька теребовльского, сперва на невинных жителях города Всеволожа, а потом на боярах Давыда Игоревича, летописец прибавляет: «Се же второе мщенье створи, его же не бяше лепо створити, дабы бог отместник был, и взложити было на бога мщенье свое». В рассказе о борьбах и счетах княжеских летописец стоит за старших против младших: никогда не находим оправдания последним, не раз находим упрек им; так, на юге летописец вооружается против Ярослава Святополковича за гордость против дяди и тестя; на севере, рассказавши о победе Юрьевичей над племянниками, летописец прибавляет: «Богу наказавшю князей креста честнаго не преступати и старейшего брата чтити». Мы видели, что по привязанности летописца к тому или другому князю можно определить, к какой волости принадлежит летописец; у северного летописца замечаем особенную привязанность к своим князьям, потомкам Юрия Долгорукого, особенное уважение к власти, старание внушить к ней уважение. Здесь видим почти постоянное величание князя именем и отчеством с прибавлением; великий князь, часто с прибавлением: благоверный, христолюбивый; здесь встречаем упоминовение о семейных торжествах князей, например, о постригах, доставлявших великую радость целому городу. Особенно в этом отношении замечательно описание отъезда князя Константина Всеволодовича в Новгород в 1206 году. Уважение к власти, которое северный летописец старается внушить, высказано также под 1175 годом, по поводу смерти Андрея Юрьевича, потом по случаю смерти Всеволода Юрьевича в 1212 году. Замечаем у северного летописца и особенную привязанность к владыкам своим. Понятно, что в самом уже начале встречаем у северного летописца мало сочувствия к новгородцам: по случаю похода Андреевой рати в 1169 году он упрекает новгородцев в частом нарушении клятв, в гордости, хотя и соглашается, что быт новгородский получил начало свое издавна, от прадедов княжеских, но никак не хочет уступить новгородцам права нарушать клятвы и выгонять князей. Под 1186 годом нерасположение летописца к новгородскому быту также ясно высказывается: «В се же лето выгнаша новгородцы Ярослава Володимерича, а Давыдовича Мстислава пояша к себе княжить Новгороду: так бо бе их обычай». Под 1178 годом по поводу взятия и опустошения Торжка Всеволодом III летописец распространяется против клятвопреступлений: «Взяша город, мужи повязаша, а жены и дети на щит и товар взяша, а город пожгоша весь за новгородскую неправду, оже по дни целуют крест чесгный, и преступають. Тем же пророком глаголеть нам» и проч.
