Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было
— СПИ повествовало о битве русских со степняками на подходах к Дону, а его повесть, то есть «Задонщина», будет о битве за Доном;
— СПИ рассказывало о поражении русских от степняков, а его повесть будет о победе над ними;
— героем СПИ стал малоизвестный удельный князь Игорь, а героем его повести будет сам великий князь Дмитрий.
Однако даже не признававший авторитетов О. Сулейменов, всегда отличавшийся острым чутьем на всякую даже незначительную фальшь, любую еле заметную текстовую нестыковку, не смог отрешиться от устоявшейся «очевидности» самого́ факта сражения. По существу уже назвав причину, подвигнувшую автора «Задонщины» взяться за перо, он тут же дезавуирует ее в своем гипотетическом сценарии создания «Задонщины» Софонием: «Может быть, Софоний обследовал анналы как раз с такой практической целью — найти книгу нерелигиозного содержания, чтобы использовать ее пергамент для своих работ. После прочтения Софонию приходит мысль написать подобную вещь, но другого, современного содержания. Жар куликовского события еще не остыл в сознании». Нет, нет и нет! Если бы Софония вдохновлял «жар куликовского события», то он бы описал в первую очередь это событие, оно должно было бы стать центральным в произведении. На самом деле ничего этого мы не видим. В «Задонщине» совершенно нет этого «куликовского события». Есть безусловное подражание СПИ во всем, есть масса почти дословных цитат из СПИ и перепевов основных тем, но про саму битву абсолютно ничего не сказано. Нет, не мог написать такую «Задонщину» автор, вдохновленный событием, жар которого еще не остыл в его сознании. Все-таки самоцелью, самоценной и самодостаточной, для Софония было не увековечение некого реального события, его в произведении и нет, а создание художественного произведения по образцу и подобию СПИ, но осовремененного действующими персонажами, причем произведения не только не хуже, но в чем-то и лучше, в его понимании, оригинала.
И в завершение обзора вновь слово историку-профессионалу. Вот как представляет А. Петров{36} процесс завершения формирования мифа о Мамаевом побоище и роли в нем московского князя: «В судьбоносном 1480 году, при стоянии на Угре, когда великий князь готовился окончательно покончить с игом, ростовский архиепископ Вассиан описывал ему в послании, как «достойный хваламъ князь Дмитреи, прадедъ твой… в лице ставь против окаянного и неразумного волку Мамаю». И вот примерно в туже пору в фундамент Куликовской мифологии закладывается основной камень — «Сказание о Мамаевом побоище»». Спрос рождает предложение. Спустя целое столетие появилась нужда в произведении о героическом противостоянии ордынскому игу, и на свет Божий выходит «Сказание»! Более-менее законченный вид оно и вслед за ним весь сценарий «Руси защитник» начали приобретать только во времена знаменитого «стояния на Угре». Но даже после этого, замечает Петров, Дмитрий Иванович все еще никакой не Донской; «Московский князь Дмитрий Иванович далеко не сразу стал прославленным героем, «Донским» победителем — первое упоминание этого прозвания мы находим только в «Степенной книге» и разрядных книгах рубежа XVI–XVII веков». Последняя точка (может быть правильнее было бы говорить о восклицательном знаке) в долгой истории создания мифа была поставлена по прошествии боле двух веков от гипотетической даты Мамаева побоища, когда уже никто не мог помнить ничего реально с ним связанного.
В качестве резюме уместно привести выразительное высказывание А. Быкова и О. Кузьминой{37}: «Летописи пишутся под диктовку победителей. Современники, прочитав явную ложь в официальных документах, посмеются над убогостью и нелогичностью текста. А историки, через 500 лет прочитав этот же текст, примут его за чистую монету. И герой превратится в предателя». Это они об Олеге Рязанском. А победитель татар на реке Воже превратится в Донского. Это уже я о Дмитрии Московском.
Таким образом, сегодня мы имеем довольно полную картину основных этапов формирования великого куликовского мифа. В подражание СПИ Софонием создается художественное произведение о некой гипотетической великой победе над Степью, над Ордой. После смерти Дмитрия Московского его агиограф, следуя агиографической традиции фиксировать все, что имеет отношение к предмету агиографии, и превращать в факты его биографии не только реальные события, но и, главное, чудеса и слухи о чудесах, вписывает в свое «Слово о житии» наряду с Вожской, также и Куликовскую битву, причем в его сознании, а как следствие и в «Слове о житии», они еще толком не разделены. Поскольку агиография в те времена не отделялась от летописания, а была его составной и важнейшей частью, хотя бы вследствие того, что писались одними и теми же монахами, этот новый «факт биографии» Дмитрия Ивановича естественным образом перекочевал в Летописные повести. Сначала, в краткой редакции Повести, почти не отличаясь от оригинала в «Слове о житии», со временем этот «факт» усилиями московских летописцев обрастает все большими подробностями и, наконец, через столетие в «Сказании» уже предстает развернутым мифом.
В целом картина достаточно ясная. Лишь предыстория формирования куликовского мифа все еще остается белым пятном, хотя на этом пятне все же смутно прорисовываются первые пока, может быть, еще неясные контуры. Попытаемся сделать их прорисовку.
Итак, жил-был во второй половине XIV века некий брянский боярин, поэт в душе и такой большой любитель книжной премудрости, что собирал не жалея сил и средств, по тем временам немалых, собственную библиотеку. Дело для рядового боярина совершенно невиданное, но ведь во все времена во всех сословиях встречались нетипичные представители, одни отмеченные сатанинским клеймом, другие — божественной печатью. Почему бы не найтись на всю Русь-матушку хотя бы одному-другому боярину-книголюбу? Вот и нашелся в XIV веке на Брянщине один такой книгочей, который собрал какую-никакую домашнюю библиотечку. Почему именно на Брянщине? Да кто его знает, но, заметим себе, брянская земля в XIV веке была отнюдь не захолустной окраиной и забытой провинцией, а прямой наследницей разоренной Батыем Черниговщины и, тем самым, одной из главных преемниц культурного наследия Киевской Руси. А ведь, как мы помним, именно с черниговской земли ушел в бесславный поход на Дон главный герой СПИ, и именно на черниговской земле СПИ и его герои должны были быть особо почитаемы.
Может быть в том числе и поэтому, когда однажды появилась в библиотечке нашего брянского боярина древняя книга под названием «Слово о полку Игореве», до такой степени пришлась она ему по сердцу, что выучил он эту книжку почти наизусть и возмечтал сам написать нечто подобное. И душа звала, и руки чесались, да вот беда — все не до того было: то дела, то попойки, то баталии; то с ордынцами, то с литвинами, то с московитами. Может быть даже во время долгих застолий пытался он напеть под перебор гуслей своим сотрапезникам какие-то отрывки, рождающиеся в хмельной голове, но утром, когда дрожащая рука тянулась не столько к перу, сколько к ковшу с рассолом, уже и вспомнить-то их было непросто, а там и вовсе выветривались они вместе с остатками хмеля. Так и не было бы боярину счастья, да несчастье помогло, — пришлось после очередного то ли ордынского, то ли литовского, то ли московского разорения бежать в чем мать родила на Рязанщину и ввиду отсутствия на чужбине средств к боярскому существованию перейти к существованию монашескому. Вот тут-то и осуществилась наконец давняя мечта нашего книголюба: в своей тихой монашеской келье при трезвом поневоле житье и благочестивом ничегонеделанье написал-таки бывший боярин свое собственное вожделенное «Слово» по образцу и подобию утерянного при бегстве с родины, но почти дословно сохраненного в памяти любимого СПИ. Ну, что касается подобия, то это, конечно, в меру способностей. Непросто, надо полагать, было дилетанту XIV века тягаться с профессионалом века XII. Хорошо удавались начинающему автору только цитаты из СПИ, которое он, благодаря трезвому уму и ясной еще памяти, помнил едва ли не наизусть. С остальным было сложнее.
Придумывать свой оригинальный сюжет начинающий писатель не стал, взял уже готовый из СПИ. Следуя в своем творчестве за высокочтимым предшественником, новоявленный монах тоже написал про дальний поход на Дон русских князей, возжелавших отведать донской водицы и, конечно же, всенепременно из шлема, чтобы там в Диком поле добыть войску почести, а князю славы и попутно отомстить нехорошим кочевникам за разорение и поругание родной земли. Оставалось только чуть подкорректировать эту канву с учетом реалий своего времени и найти замены действующим лицам среди современников.
