Ю Фельштинский - Коммунистическая оппозиция в СССР (1923-1927) (Том 1)
ленинскую постановку основного тактического вопроса во внутренней связи с ходом октябрьской революции.
Никакой ошибки мне в этой области не указали. В теоретическом освещении октябрьского переворота я в полной мере остаюсь на основах ленинизма, как и в практическом проведении октября шел с Лениным.
Один из авторов умудрился даже заявить, будто я оцениваю октябрь... по Суханову и, в противовес этому, сослался на известную статью Ленина о книге Суханова. Ясно: троцкизм против ленинизма! Почтенный автор попал при этом пальцем в небо. 5 февраля 1923 года, то есть задолго до того, как мы узнали отзыв Ленина, я написал в редакцию "Правды" письмо, в котором, между прочим, так характеризую книгу Суханова: "Я перелистал на днях один из вышедших томов "Записок о революции" Суханова Нужно дать об этой книге, мне кажется, уничтожающую рецензию. Более пошлую карикатуру на интеллигентский эгоцентризм трудно придумать... Сперва он (Суханов) ловил за ноги Керенского, поддерживал слева за локоть Церетели и Дана, внушая им самый что ни на есть благородный образ жизни, а затем - внушал правильный революционный образ действий большевикам Суханов был ужасть как огорчен в своем благородстве, когда Ленин скрылся после июльских дней. Он, Суханов, так никогда бы не поступил"... И прочее и прочее В "Правде" появилась тогда же рецензия, написанная в духе моего письма и даже со включением части его в рецензию. Читатель видит из этого, в какой мере я был склонен оценивать революцию "по Суханову"!..
Ленинизм и "бланкизм"
Теперь нам необходимо обратиться к обвинению, которое является в одно и то же время и наиболее чудовищным по замыслу и наиболее нелепым со стороны своего обоснования: я, видите ли, изображаю Ленина "бланкистом"(!!!), а себя - чуть ли не спасителем революции от ленинского бланкизма. Только полное полемическое ослепление могло подсказать такое обвинение.
Что послужило, однако, поводом для этих совершенно невероятных разговоров о "бланкизме"?
В сентябре, в дни Демократического Совещания, Ленин предложил из Финляндии, где он скрывался, Центральному Комитету окружить Александринку, где заседало Демократическое Совещание, арестовать его, занять Петропавловку и прочее. От имени питерского Совета в сентябре еще нельзя было провести этот план, так как организация Совета еще необольшевиченная, как следует быть, была для этого не приспособлена: Военно-Революционного Комитета еще не существовало. "Эта постановка вопроса,-- так говорится в моей книге о сентябрьском предложении Ленина, -- предполагала подготовку и совершение восстания партийным путем и от лица партии с тем, чтобы затем осветить победу через Съезд Советов" Почему-то некоторые товарищи сделали отсюда тот вывод, будто я считаю сентябрьское предложение Ленина - бланкизмом (!!!). Я совершенно не могу понять, при чем тут бланкизм? Под бланкизмом надо понимать
стремление захватить власть от имени революционного меньшинства, не опирающегося на рабочий класс. Но ведь вся суть положения в сентябре-октябре 1917 года состояла в том, что за нашей партией шло большинство трудящихся, и большинство это явно возрастало. Вопрос шел, следовательно, о том, чтобы Центральному Комитету партии, за которой идет большинство, взять на себя организацию вооруженного восстания, захватить власть, созвать съезд Советов и санкционировать, таким образом, совершившийся переворот. Говорить по поводу этого предложения о бланкизме, значит чудовищно искажать смысл основных политических понятий. Восстание есть искусство: задача восстания допускает несколько решений, из которых одни могут быть более удачными, другие менее удачными. Сентябрьское предложение Ленина имело то несомненное преимущество, что позволяло застигнуть противника врасплох, не давая ему возможности подтянуть верные части и перейти в контрнаступление. Неудобство сентябрьского предложения состояло в том, что оно могло до известной степени застигнуть врасплох не только врага, но и часть рабочих и гарнизона, вызвать в их рядах недоумение и тем ослабить наш натиск. Вопрос был важный, но чисто практический, не имеющий никакого отношения к принципиальному противоречию между бланкизмом и марксизмом. Центральный Комитет, как известно, не принял сентябрьского предложения Ленина и я голосовал в этом вопросе вместе со всеми другими. Дело здесь шло не об общем определении всего курса развития и не о противоречии между бланкизмом (!!!) и марксизмом, а о конкретной оценке совершенно практических, в значительной степени и технических условий восстания, политические предпосылки которого были налицо. В этом смысле я и упоминал о том, что Ленину пришлось чисто практические условия питерской обстановки оценивать "из подполья". Эти слова вызвали совершенно неожиданные протесты. Между тем, и в данном случае я лишь повторил то, что говорил и писал по этому поводу сам Владимир Ильич. Во время Третьего Конгресса Коминтерна он написал "в утешение" некоторым венгерским товарищам, которых накануне сам жестоко разделывал за чрезмерно "левую" позицию: "Когда я был в эмиграции, мне не раз приходилось занимать крайнюю "левую" позицию. В августе 1917 года, находясь опять в эмиграции, я представил ЦК нашей партии чересчур "левый" план, который, к счастью, был отвергнут. Совершенно естественно, что эмигранты часто идут "слишком далеко влево",* Мы видим, что Владимир Ильич называл свой собственный план слишком левым и объяснял его "левизну" тем, что он осужден был тогда на эмигрантское положение. Таким образом, я и здесь только изложил ленинскую оценку.
Тем не менее, этот отвергнутый ЦК план оказал положительное действие на ход событий. Ленин знал, что за осторожностью, осмотрительностью, вообще торможением недостатка не будет, и поэтому изо всех сил нажимал, стремясь каждого ответственного партийного работника и всех
? В этих строках описка: план, о котором говорится, был написан не в августе, а в сентябре.
вместе поставить лицом к лицу с вооруженным восстанием, как с совершенно неотложной практической задачей. Сентябрьское письмо Ленина, не имея ничего общего с бланкизмом (!!!), входило в его систему воздействия на партию, было целесообразным, заставляя конкретнее, тверже и смелее подходить к вопросам восстания.
В тесной связи с этим стоит другой существенный эпизод октябрьского переворота, именно попытка Керенского вывести петроградский гарнизон. Не потому я останавливаюсь на этом эпизоде, что имею прибавить что-либо новое к тому, что уже по этому поводу сказано, а исключительно по той причине, что мое изложение этого эпизода дало повод тов. Каменеву изобразить дело так, как если бы я свою "правильную" политику противопоставлял здесь "неправильной" (бланкистской) политике Ленина Я не буду воспроизводить все те поистине отталкивающие выводы и намеки, которые на этот счет делались. Я перечитал соответственную часть своего предисловия, будучи, разумеется, заранее уверен, что там нет и намека на то, что мне приписывается. Но я нашел в предисловии нечто большее: там есть место, которое совершенно точно и резко исключает возможность какого бы то ни было лжетолкования насчет "особого" моего стратегического плана в связи с петроградским гарнизоном. Вот, что говорится в предисловии: "Придя в Петроградском Совете к власти, мы, большевики, точно продолжили и углубили методы двоевластия. Мы взяли на себя проверку приказа о выводе гарнизона. Этим самым мы прикрыли традициями и приемами легального двоевластия фактическое восстание петроградского гарнизона. Мало того, формально приурочивая в агитации вопрос о власти к моменту Второго съезда Советов, мы развивали и углубляли уже успевшие сложиться традиции двоевластия, подго-товляя рамки советской легальности для большевистского восстания во всероссийском масштабе" (стр. 50). Таким образом, здесь самое изложение ведется никак уж не от личного имени, a от имени партии ("мы, большевики"). И затем, развитие борьбы вокруг гарнизона выводится вовсе не из чьего-либо плана, а из унаследованного нами от эсеров и меньшевиков режима двоевластия. Керенский хотел вывести гарнизон; этого по традиции нельзя было сделать без солдатской секции Совета, штаб обратился в президиум солдатской секции, но там уж прочно сидели большевики, возник конфликт, который получил свое дальнейшее развитие, чреватое столь важными последствиями для октябрьского переворота. Вот как, следовательно, рисуется у меня эпизод с гарнизоном, в полном соответствии с действительным ходом событий. Но и это еще не все. Как бы нарочно для того, чтобы исключить возможность каких бы то ни было ложных толкований тов. Каменева, я прямо говорю далее: "Если нам наша "хитрость" удалась на сто процентов, то это потому, что она не была искусственным измышлением умничающих стратегов, которые хотят обойти гражданскую войну, а потому, что она естественно вытекала из условий разложения соглашательского режима, из его вопиющих противоречий" (стр. 51). Таким образом, здесь самое слово "хитрость" взято в кавычки, чтобы показать, что это не чья-либо субъективная хитрость, а результат объективного развития отношений, выросших из
