Пол Эврич - Русские анархисты. 1905-1917
«Да здравствует неизбежная социальная революция!
Долой грызню политических партий!
Долой Учредительное собрание, где партии снова будут переругиваться из-за «взглядов», «программ», «лозунгов» – и из-за власти!
Да здравствуют советы на местах, заново организованные вокруг новой, поистине революционной, рабочей и непартийной линии!»
Обеспокоенные аппетитом к власти, проявляемым большевиками, анархисты меньше волновались из-за того, что новый режим вмешивается в автономию заводских комитетов или пытается подмять под себя рабочий контроль над производством. Особые причины для опасений были у анархо-коммунистов, потому что Ленин в преддверии Октябрьского восстания оспаривал их убеждение, что рабочие не должны ограничиваться только контролем, а захватывать все предприятие. «Ключ к этому вопросу, – писал Ленин в своей работе «Удержат ли большевики власть?», – будет лежать не в конфискации собственности капиталистов, а в общегосударственном всеобъемлющем рабочем контроле над капиталистами и их сторонниками. Одной конфискацией вы ничего не добьетесь, потому что в ней нет элементов организации, учета и распределения». В этом абзаце Ленин просто повторяет то, что он вкратце сказал после возвращения в Россию: рабочий контроль предполагает контроль со стороны советов, а не «смешной переход железной дороги в руки железнодорожников или кожевенного завода в руки кожевенников», в результате чего наступит скорее анархия, а не социализм.
Если рабочая программа, разработанная большевиками сразу же после Октябрьского переворота, показалась анархо-коммунистам слишком мягкой, то у анархо-синдикалистов практически не было поводов для неудовольствия. И действительно, они могли испытывать приятное чувство удовлетворения, потому что в первом варианте декрета о рабочем контроле, написанном самим Лениным, сильно чувствовался дух синдикализма. Опубликованный 3 ноября, этот вариант обеспечивал появление рабочего контроля на всех предприятиях, где трудилось не менее пяти рабочих или выпускалось продукции не меньше чем на 10 000 рублей в год.
Фабричные комитеты, как инстанции, отвечающие за контроль, должны были получить доступ ко всей документации компании, ко всем запасам материалов, инструментов и продукции. Более того, решения комитета были обязательны для администрации. В конечной редакции декрет о рабочем контроле делал фабком контрольным органом на каждом промышленном предприятии, хотя сам комитет нес ответственность перед местным советом рабочего контроля, который, в свою очередь, был подчинен Всероссийскому Совету рабочего контроля. Тем не менее на практике реальная власть принадлежала отдельному завкому, уделявшему скудное внимание новой иерархии контрольных органов. Рабочий комитет, как сообщил директору электрической фабрики «Урания» Петроградский совет фабричных комитетов, был «высшим хозяином на предприятии».
Эффект указа заключался в том, что он дал мощный толчок идее синдикализма, позволявшей рабочим контролировать ход производства на местах, а она граничила с полным хаосом. Перед Октябрем рабочий контроль при всей своей распространенности в общем играл пассивную роль наблюдателя; инстанции, которые в самом деле могли конфисковывать или реально вмешиваться в производство, были разбросаны, особенно в сравнении с бесчисленными случаями захвата земли крестьянами черноземных губерний. Тем не менее, получив официальное указание, рабочий контроль быстро собирался и активно принимался за дело.
Многие рабочие были убеждены, что новый декрет передает всю продукцию в их руки, и несколько месяцев после революции российский рабочий класс наслаждался свободой и чувством силы, уникальными для его истории. Но чем больше и больше рабочих тянулось за своими наследственными правами, тем стремительнее страна приближалась к экономической катастрофе. Издавая этот радикальный указ, Ленин, вне всяких сомнений, не предполагал, что он может настолько ухудшить и без того трагическую ситуацию, но с тактической точки зрения он стремился укрепить преданность рабочих, обещая им быструю реализацию их утопии.
К концу 1917 года российская промышленность стремительно теряла эффективность управления[25].
Делегация британских тред-юнионов, посетившая Россию в 1924 году, с характерной для англичан сдержанностью отмечала, что в 1917 году рабочий контроль «оказал очень плохое воздействие на производство». Рабочие, говорилось в отчете, буквально за сутки превратились в «новый коллектив акционеров». К сходным выводам пришел и большевистский комментатор в 1918 году: рабочие, писал он, сочли инструменты и оборудование «своей собственностью». Случаи грабежей и воровства стали довольно обычным делом. В.Х. Чемберлен приводил анекдот о рабочем, у которого спросили, что он будет делать, если станет директором завода. «Украду сто рублей и унесу ноги», – ответил он. Отдельные завкомы посылали в провинцию «толкачей» для закупок горючего и сырья, за что порой приходилось платить сумасшедшие цены. Часто следовали отказы делиться своими обильными запасами с другими предприятиями, остро нуждавшимися в них. На местах комитеты свободно, ни с чем не считаясь, поднимали зарплаты и цены и, случалось, привлекали к сотрудничеству владельцев в обмен на особые «бонусы».
Если делегация британских профсоюзов просто отметила, что рабочий контроль «оказал очень плохое воздействие» на производство, куда более живой и яркий отчет был представлен другим наблюдателем из Англии, репортером «Манчестер гардиан», который путешествовал по России в 1917–1918 годах.
«Не будет преувеличением сказать, что в течение ноября, декабря и большей части января промышленностью Северной России стала править анархия…
Не было никаких производственных планов. Для фабричных комитетов не было никаких авторитетов, которые могли бы определять направление развития. Они действовали исключительно по собственному усмотрению и пытались решать лишь те проблемы производства и распределения, которые казались наиболее существенными для данного места и ближайшего будущего. Порой для приобретения сырья продавались станки и инструменты. Заводы становились чем-то вроде анархистских коммун…»
В более откровенном признании известные российско-американские анархисты Эмма Голдман и Александр Беркман, посещавшие промышленные предприятия Петрограда в 1920 году (в декабре 1919 года их депортировали из Соединенных Штатов), отмечали, что табачная фабрика Лаферма находится в относительно приличном рабочем состоянии лишь потому, что «бывшие владелец и управляющий продолжают на ней работать».
Анархия на предприятиях была кошмаром не только для производственников, но и для многих интеллигентов и рабочих. Представители профсоюзов – и большевики и меньшевики – отстаивали государственный контроль над промышленностью. Профсоюзные ораторы осуждали фабричные комитеты за то, что они эгоистически заняты лишь проблемами своего предприятия, за их «фанатический патриотизм» по отношению к «своей хате». Они предупреждали, что «местная гордость» отдельных комитетов может вконец разрушить национальную экономику, в результате чего возникнет «то же самое раздробление, что и при капиталистической системе».
«Рабочий контроль, – писал рабочий лидер из большевиков в журнале металлистов, – это анархистская попытка создать социализм на одном предприятии. Но на самом деле он ведет к столкновению между самими рабочими, когда они отказывают друг другу в горючем, в металле и т. д.» Сходным образом союз печатников, в котором доминировали меньшевики, осудил «анархо-синдикалистские иллюзии» неквалифицированных и неопытных рабочих других производств, которые не видят дальше ворот своего предприятия. Анархо-синдикалисты из «Голоса труда» часто выслушивали обвинения в пропаганде ограниченности и «менталитете кустарничества», потому что они упорно отрицали центральную власть, и экономическую и политическую.
Если профсоюзы атаковали рабочий контроль справа, считая его иллюзией синдикалистов, то анархо-коммунисты осуждали его слева, как компромисс с капиталистической системой, и продолжали шумно требовать полной экспроприации заводов, шахт, портов, железных дорог в пользу рабочих на местах. Пока остаются рамки капитализма, писал Аполлон Карелин в «Буревестнике» (газете Петроградской федерации анархистов), рабочий будет оставаться рабочим, а хозяин –< хозяином, и, какие бы роли они ни играли в производстве продукции или распределении рабочего времени, это не изменит фундаментальных основ их отношений «хозяин и раб».
Тут требуются более решительные меры, заявлял «Буревестник». Необходимо полностью разрушить весь буржуазный мир и торжественно ввести совершенно новые формы труда, «корни которых кроются в свободе, а не в рабстве». Рабочие массы поддержат взметнувшееся черное знамя анархизма и выйдут на баррикады против нового правительства «каннибалов и людоедов». «Разоблачим ложь Учредительного собрания, эту чушь о «контроле над производством», все беды и опасности государственной централизации, – восклицал «Буревестник», – и призовем всех угнетенных к социальной революции». Ропот недовольства опять отчетливо был слышен в Екатеринославе, который в первые годы столетия был центром анархистского насилия. В декабре анархо-коммунисты распространили среди заводских рабочих города зажигательный манифест:
