Михаил Горбачев - Жизнь и реформы
Я считал, что после заключения нового Союзного договора нужно еще активнее действовать на всех направлениях, предусмотренных Хартией для новой Европы, участвовать в совместной выработке оптимальных подходов, чтобы не сыграть на руку силам сепаратизма и национального экстремизма, не нанести ущерба начавшемуся формированию новой Европы. Исходил из того, что европейцы и все мировое сообщество, наученное югославской трагедией, заинтересованы в сохранении целостного государства на 1/6 части земного шара как одного из основных гарантов нового мирового порядка. Тогда у нас и на Западе раздавались голоса, ратовавшие за то, чтобы сохранить Союз ради того, чтобы иметь противовес объединенной Германии. Я считал, что обновленный Союз и новая единая Германия как раз и могут стать могучим фактором сотрудничества и мира во всей Европе, своим дружественным взаимодействием дадут мощный импульс общеевропейскому процессу без потрясений и хаоса.
Проведение в Москве представительного международного форума дало возможность встретиться со многими моими старыми друзьями и партнерами, обсудить с ними волновавшие и нас, и их вопросы. Решения, принятые незадолго до того Пятым внеочередным съездом народных депутатов СССР, открывали возможность превращения страны в Союз Суверенных Государств. Это коренным образом меняло и ситуацию в Европе. В беседах с Бейкером, другими руководителями внешнеполитических ведомств Запада, приехавшими в Москву, я подчеркивал, что в этой новой ситуации будущий Союз Суверенных Государств должен стать восприемником всего позитивного, что было в предшествующие годы сделано СССР на международной арене.
Остро восприняло сообщение об августовском путче испанское руководство. 11 сентября я принял приехавшего в Москву на гуманитарную конференцию Ф.Ордоньеса, который сказал:
— Фелипе Гонсалес поручил мне передать вам свое устное послание. Прежде всего он просил сказать, что все мы в дни путча испытали огромное напряжение и озабоченность вашей судьбой и судьбой вашего дела. Напряжение усилилось в связи с тем, что первая информация, поступившая из Советского Союза, носила крайне неопределенный характер. Нас также крайне обеспокоила «смазанная» реакция на события в вашей стране со стороны некоторых наших партнеров. Исходя из этого, мы поставили перед собой задачу добиться необходимой жесткой реакции международного сообщества на происходившее в СССР.
Позднее, в конце октября, когда мне довелось вновь посетить Мадрид в качестве сопредседателя Международной конференции по Ближнему Востоку, Гонсалес рассказал, как он действовал, узнав о путче. «Утром 19 августа после сообщения о перевороте я в вертолете по дороге в Мадрид за два часа пути составил правительственное заявление с недвусмысленной характеристикой происшедшего. Этот проект мы обсудили с моим заместителем и министром иностранных дел. Три главных элемента в нем я считал абсолютно необходимыми: охарактеризовать происшедшее как государственный переворот, потребовать сохранения политики перестройки в полном объеме, призвать международное сообщество к скоординированным действиям, чтобы в Советском Союзе знали, что мир со сложившейся ситуацией мириться не будет.
Министр иностранных дел, уже имевший информацию от всех западных коллег, прямо сказал, что мы — единственные, кто занял такую позицию. Я ему ответил, что это не может повлиять на наш принципиальный подход, путчисты не должны укрепляться у власти. Сказал, что необходимо начать соответствующие усилия по координации шагов с союзниками. Сам позвонил Бушу, он летел в этот момент из Мэна в Вашингтон, и рассказал о нашем заявлении. Буш откровенно мне сказал, что для него главное, чтобы не пришлось говорить общественному мнению, прессе США, что в результате событий в Москве под угрозой оказывается вся система безопасности Восток — Запад. После Персидского залива он не мог себе позволить опять мобилизовать американское общество из-за возникновения напряженности в Европе. Его можно, конечно, понять, но я ему тогда сказал, что заявление свое не изменю.
Я, — продолжал Гонсалес, — также обратился к Бушу с просьбой, чтобы он по прямой связи позвонил в Кремль — у меня нет такой линии, а по обычным каналам меня в Москве ни с кем не соединяют. Пусть Президенту США из Кремля объяснят, что происходит и где Горбачев. Буш согласился со мной, но я сказал, что и этого недостаточно. Необходимо по всем официальным каналам оказывать соответствующее давление на путчистов. И еще одно — . — давайте, сказал я ему, условимся не говорить о Горбачеве и его деле в прошедшем времени. Он тоже с этим согласился».
Затем Гонсалес (чувствовалось, что он тяжело переживал этот разговор) сказал мне прямо: «Михаил, у меня в те дни сложилось впечатление, что Запад воспринял происшедшее как необратимое и был готов смириться с этим. Я это настроение ощутил даже среди своих ближайших сотрудников. Отсюда делаю вывод, что политические лидеры Запада не имеют сегодня уверенности в способности Советского Союза сохраниться и поэтому исходят из двух возможных вариантов, включая распад СССР. Меня, — признался Фелипе, — это очень гнетет». Он не мог скрыть своего возмущения школярской, близорукой позицией некоторых своих коллег по НАТО: министр иностранных дел одной натовской страны в его присутствии заявил, что не видит ничего страшного в появлении в Европе 100 государств вместо 34, подписавших Парижскую хартию.
Во время моего пребывания в Мадриде произошла еще одна знаменательная встреча, которую по уникальности трудно с чем-либо сравнить. Король Испании решил воспользоваться одновременным пребыванием в его столице президентов США и СССР и пригласил нас с Бушем на «дружеский ужин», в котором участвовал и Фелипе Гонсалес.
Разговор начался с вопросов открывавшейся на утро конференции по Ближнему Востоку. Но больше всего моих собеседников интересовало положение в СССР. Это был четырехчасовой поразительно откровенный, «мужской» разговор. Гонсалес говорил: ч — Действия путчистов — пример того, когда люди разрушают то, что якобы хотят спасти. Никто так не способствовал центробежным тенденциям в СССР, как они. А между тем Европе и миру нужен Союз. В Европе создаются две основные окружности — одна на Западе, тяготеющая к ЕС, другая должна быть на Востоке. Это нынешний Советский Союз, Союз Суверенных Государств, за который вы выступаете. Если второй окружности не будет, не будет важной опоры стабильности в Европе и в мире. Образуется опасный вакуум.
— Нас всех, — сказал Дж. Буш, — волнует будущая судьба Союза. Как следует воспринимать речь, с которой только что выступил Ельцин? — задал он мне вопрос. Ее политическая часть вызвала у моих собеседников (не без оснований) сомнения в приверженности Президента России новому, уже согласованному проекту Союзного договора.
Я старался, естественно, сгладить это впечатление, говорил об окружении Ельцина, о его подверженности влияниям. Но не мог не признать: в речи есть такие вещи, которые уводят от концепции союзного государства. (Между прочим, Егор Яковлев, который был с нами в этой поездке, прочитав речь, сказал: Ельцин будет разрушать Союз, но так, чтобы свалить вину на другие республики.)
Моих собеседников интересовала позиция украинского руководства, в частности Кравчука, руководителей других республик. И им, людям рационально мыслящим, просто трудно было понять действия некоторых руководителей республик. Мнение сводилось к тому, что в современных государствах понятие самоопределения нельзя доводить до абсурда. Отделение — это абсурд. До какой степени делиться? Вплоть до самоопределения поселка? Но это логический итог, если начинать дробление. В самом деле: центра, олицетворявшего тоталитарные структуры, больше не было, а борьба «против центра» продолжалась.
Тогда я был убежден и говорил участникам этой необычной встречи: шанс создать полнокровный новый Союз, такой, где республики будут действительно суверенны, еще есть. Этим же я руководствовался в своих действиях в октябре — ноябре 1991 года.
Буш посетовал, что будущий год будет для него трудным, предстояли президентские выборы.
— Не хочу, — сказал он, обращаясь ко мне, — сравнивать эти заботы с той гигантской задачей, которую решаете сегодня вы. Это потрясающая, захватывающая драма. Мы следим за ней, затаив дыхание, и желаем вам успеха.
Новые усилия в пользу реформ
После августовского путча возникла совершенно новая ситуация. С одной стороны, отпали многие препятствия на пути радикальных перемен. Мы получили уникальный шанс для ускорения реформ, более быстрого перехода к рынку. С другой — последствия путча обострили политическую борьбу, подтолкнули центробежные тенденции в Союзе, усугубили кризис народного хозяйства.
