Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон
Позднее Черчилль заметил: “Мы не возражали против колониальной экспансии немцев”{455}. Англо-германский договор, который открыл бы дорогу распространению германского влияния на португальские колонии на юге Африки, почти был заключен{456}. Сам Грей заявлял в 1911 году: “Не так уж важно, кто будет нашим соседом в Африке — Германия или Франция”. Он горел желанием осуществить “раздел” “запущенных” португальских колоний “как можно быстрее… в благоприятном для немцев духе”{457}. Сделка сорвалась в 1914 году из-за противодействия коллег Грея, представленного как нежелание публично нарушать английские обязательства Португалии, данные шестнадцатью годами ранее, а на самом деле обусловленного их маниакальной германофобией. Немецкие банки (особенно “М. М. Варбург унд К°”), участвовавшие в проекте, не имели понятия о противодействии ему со стороны таких как Берти (не говоря уже о Генри Вильсоне){458}. Даже когда Грей счел возможным отдать приоритет французским интересам (в Марокко), Германию не стали сбрасывать со счетов. В 1906 году Грей собирался рассмотреть вопрос о предоставлении Германии угольной станции для флота на атлантическом побережье Марокко{459}. Конечно, во время Агадирского кризиса (1911) правительство заняло жесткую позицию и потребовало, чтобы Берлин не обращался с Англией так, словно “она не имеет никакого веса в совете народов”[23] (фраза Ллойд Джорджа из речи, произнесенной 21 июля [на ежегодном банкете банкиров в честь министра финансов] в Мэншн-Хаусе){460}. Но и Грею пришлось признать, что англичанам “в вопросе о западном побережье Марокко не следует и невозможно вести себя непримиримо”. За день до речи Ллойд Джорджа Грей сказал Берти, что “французы, не понимая, в каком направлении желают двигаться, попали в затруднительное положение… Мы обязаны и готовы оказать им дипломатическую поддержку, но не можем воевать, чтобы аннулировать Альхесирасский акт [заключенный после Танжерского кризиса] и отдать Марокко в фактическое владение Франции”. Достигнутый компромисс (“сделка между Францией и Германией по поводу некоторых уступок во Французском Конго”) указывал на недостаточный интерес англичан, и Грей убедил французов его принять{461}.
Когда германское правительство обратило внимание на Турцию, Грею стало еще труднее придерживаться жесткой линии в отношении немцев, не играя на руку русским в вопросе о черноморских проливах. В любом случае во время Балканских войн (1912–1913) у Грея не было причин жаловаться на немцев, и его мало обеспокоила миссия Лимана фон Сандерса (этот немецкий генерал стал генерал-инспектором турецкой армии). Улучшению отношений с Англией способствовали и германские уступки относительно Багдадской железной дороги{462}. Бетман-Гольвег в январе 1913 года заявил, что “будущие колониальные вопросы дают основания надеяться на сотрудничество с Англией”, хотя сделка относительно португальских колоний так и не состоялась{463}.
Газета Frankfurter Zeitung в октябре 1913 года справедливо упомянула о сближении Великобритании с Германией, “улучшении взаимопонимания государственных умов двух стран” и “завершении бесплодного периода взаимного недоверия”{464}. Лорд Ротшильд, встретив германского посла в своем поместье Тринг в марте 1914 года, “решительно заявил, что насколько ему… известно, сейчас нет причин опасаться войны. Осложнений и впредь не предвидится”{465}. Еще одним признаком здоровых финансовых отношений Англии и Германии стали три поездки Макса Варбурга в Лондон для согласования участия его фирмы в сделке, касающейся португальских колоний{466}. В то лето английские газеты, поместив репортажи о посещении старшими офицерами британского ВМФ Кильской недели, сопроводили их комментарием немецкого адмирала Ганса фон Кёстера, заявившего, что “о лучших отношениях между английскими и немецкими моряками и мечтать нельзя”{467}. МИД еще 27 июня 1914 года (накануне покушения в Сараево) отмечало, что германское правительство “настроено миролюбиво и… стремится иметь хорошие отношения с Англией”{468}. Варбург также слышал, что “между немцами и англичанами вспыхнула безумная любовь [eine wahnsinnige Liebe]”{469}. Лишь 23 июля Ллойд Джордж объявил, что англо-германские отношения “стали гораздо лучше, нежели несколько лет назад… Две великие империи начинают понимать, что могут сотрудничать и общих интересов у них больше, чем поводов для разногласий”{470}.
Столь же ошибочно усматривать причину Первой мировой войны в гонке военно-морских вооружений. У обеих сторон имелись веские причины стремиться к военно-морскому соглашению. И английское, и германское правительства считали вредными политические последствия увеличения расходов на флот. Не раз возникали поводы для обсуждения договора об ограничении вооружений. В декабре 1907 года немцы предложили Англии и Франции конвенцию о Северном море{471}. В феврале 1908 года кайзер в письме к лорду Твидмуту прямо заявил, что Германия не стремится “оспаривать британское господство на море”{472}. Полгода спустя он встретился в Кронберге с постоянным заместителем министра иностранных дел Чарльзом Гардингом{473}. В 1909–1910 годах Бетман-Гольвег предложил Гошену “военно-морское соглашение… в рамках подготовки… договора общего характера”{474}. В марте 1911 года кайзер призвал к “политической договоренности и заключению соглашения, которое ограничило бы расходы на флот”{475}. Но лучшая возможность представилась в феврале 1912 года, когда Холдейн (по совету бизнесменов Эрнеста Касселя и Альберта Баллина) поехал в Берлин, якобы “по делам университетского комитета”, а в действительности — чтобы обсудить с Бетман-Гольвегом, Тирпицем и кайзером возможность заключения соглашения по военно-морским и колониальным вопросам, а также соглашение о ненападении{476}. В 1913 году Черчилль выдвинул идею “судостроительных каникул”{477} и поддержал последнюю — напрасную — попытку Касселя и Баллина летом 1914 года{478}.
Так почему сделка не состоялась? Считается, что немцы были согласны обсуждать военно-морские дела лишь при условии, что англичане твердо пообещают хранить нейтралитет в случае войны с Францией. Но это не все. Асквит позднее заявлял, что немцы понимали невмешательство таким образом, что обещание “сделает невозможным оказание нами помощи Франции в случае нападения на нее Германии”. Проект Бетман-Гольвега гласил:
Ни одна из Высоких Договаривающихся Сторон… не допустит неспровоцированного нападения на вторую и воздержится от участия в любых планах и замыслах, имеющих целью агрессию против второй стороны… Если одна из Сторон… окажется втянутой в войну, в которой она не выступает агрессором, то вторая в любом случае обязуется придерживаться благожелательного нейтралитета по отношению к державе, втянутой в такую войну{479}.
Положение должно было считаться утратившим силу, “если оно несовместимо с уже заключенными соглашениями”. Большее, что хотел предложить немцам Грей, — это обязательство
