Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 20. Царствование императрицы Анны Иоанновны. 1730–1740 гг.
Но время Дорошенки прошло для Малороссии безвозвратно; запорожцы очень недавно возвратились из-под турецкого подданства и их нельзя было обмануть фразами о несносных мучительствах московских. Скоро Миних донес в Петербург, что Орлик находится у Порты и у хана в худом кредите и живет в одном монастыре близ Ясс, что запорожцам за их верность выдано денежное и хлебное жалованье, и когда пришло известие, что хан послал от себя возмутительное письмо к запорожцам, то Миних писал: «При нынешнем походе запорожцев на судах с генералом фон Штофелем и сухим путем и при надежной команде в Сечи никакой опасности от них быть не может, и к татарам пристать им не для чего, потому что татары сами голодны, и, кроме того, здесь при мне до 500 человек из лучших запорожцев». Но выдача денежного жалованья не обошлась без неприятных последствий: отправлено было в Сечь 6150 рублей, причем велено четыре тысячи отдать публично всем козакам, а 2150 рублей кошевому и старшине тайно разделить. Так и было сделано, но вот кошевой Тукала репортует фельдмаршалу, что козаки, проведав о получении им и старшиною особой суммы, напали на них нечаянно и жестоко избили с немалым ругательством и бесчестьем и пограбили не только вновь полученные деньги, но и те, которые у них прежде были. Потом пришел другой репорт, что Тукала лишен должности и, лежав несколько дней болен, умер и на его место выбран Иван Фоминич. «Хотя таковые их, запорожских козаков, поступки, – писал Миних, – весьма непристойные и воле ее величества противны, однако при нынешних обстоятельствах ничем огорчать их нельзя, тем более что новый атаман человек добрый и к службе ревностный».
28 мая армия перешла чрез польскую границу от стороны Василькова. 3 июня в лагере на речке Каменке Миних получил рескрипт императрицы, в котором она требовала «скорейшего марша и всевозможного поспешения произведением неприятелю чувственных каких действ». Армия спешила к Бугу четырьмя дивизиями разными трактами, причем дивизии не отдалялись одна от другой. К 27 июня армия перебралась за Буг в двух местах, у Константинова и Межибожа. Воспользовавшись тем, что турки стянули свои войска к Хотину, Миних послал козаков захватить и сжечь Сороки и Могилев на Днестре, что и было исполнено; Миних поздравлял с этим успехом императрицу, потому что при разорении означенных мест получена была большая добыча деньгами и прочим и войско было ободрено в начале кампании. 19 июля войска перешли через Днестр в Молдавию; 22 числа, в четверг, сильнейший неприятель напал на русский лагерь перед деревнею Синковцами, но был отбит; у русских было побито 39 человек и 112 ранено, причем, по заявлению главнокомандующего, «люди наши несказанную охоту к бою оказывали». 5 августа армия двинулась от Днестра к Пруту. Не проходило дня, чтоб несколько валахов не вступило в русскую службу, что побудило Миниха разослать манифесты по Валахии для большего привлечения ее жителей. Русские направились к Хотину, но турки не хотели допустить их к этой важной крепости, и сераскир Вели-паша с войском, простиравшимся до 90000 человек, стал крепким лагерем при деревне Ставучанах, на большой хотинской дороге, в полутора милях от крепости. Кроме выгодного положения в гористой местности лагерь был окружен тройным ретраншементом со многими батареями, на которых было поставлено до 60 пушек и мортир; на правой руке неприятель имел непроходимый густой лес и горы, перед собою – маленькую речку с прудами и болотами, слева – глубокие буераки и высокие горы, с тылу – крепость Хотин: лагерь был расположен на таком возвышении, что русские не могли достать до него никакою пушкою. Русская армия уже двое суток была окружена неприятелем; в сене и дровах чувствовался недостаток, неприятель своими нападениями не давал покоя ни днем, ни ночью, а из лагеря Вели-паши была беспрестанная стрельба. Фельдмаршал признал невозможным стоять долее на одном месте и 17 августа решился напасть на неприятельский лагерь: турки не выдержали нападения и бросили лагерь, который достался победителям. Извещая о победе, Миних писал: «Всемогущий господь, который милостию своею нам предводителем был, всевышнейшею своею десницею защитил, что мы чрез неприятельский беспрерывный огонь и в такой сильной баталии убитых и раненых менее 100 человек имеем; все рядовые полученной виктории до полуночи радовались и кричали: „Виват великая государыня!“ И означенная виктория дает нам надежду к великому сукцессу, понеже армия совсем в добром состоянии и имеет чрезвычайный кураж». Не успел еще Миних отослать свое донесение, как 19 августа сдался Хотин.
24 августа Миних выступил из Хотина, 28 и 29 армия перешла Прут, направляясь во внутренность Молдавии; армия шла весело, имея обилие в фураже и в съестных припасах; неприятель был поражен страхом, турки бежали за Дунай, татары – за Днестр. 1 сентября русский авангард вступил в Яссы, и молдавская депутация, явившись в лагерь к Миниху, признала русскую императрицу государынею Молдавии; несмотря на страшное разорение страны, молдаване обязались на первый год содержать 20000 русского войска, а по прошествии года верно объявить все государственные доходы; Миииху подарили 12000 червонных и обязались давать на стол по 1500 червонных. «Ваше императорское величество, соизволите всемилостивейше рассудить, – писал Миних, – что мы при выступлении от границ провианта на армию взяли только на три месяца, ибо для возки его с нуждою упряжку собрать могли, потому же и на мясо скота ничего не взяли, теперь же под моим ревностным и счастливым приводом до 10 октября провианта в запасе имеем и еще достать надеемся, припряжки и скота на мясо с излишеством, от неприятеля получили пороху, ядер и свинца более, чем сколько мы чрез всю кампанию издержали, и более двухсот медных пушек и мортир, славную баталию выиграли, крепостями и провинциями овладели, гордого неприятеля усмирили, и потому на великодушную вашего императорского величества материнскую милость бессумненную надежду имею, что не только сим данным добровольно мне от здешних статов грациалом, но и, сверх того, высочайшим знаком меня пожаловать соизволите, якоже я в высочайших интересах ничего не упущу и уповаю, что скоро авантажный и славный мир воспоследует. Понеже здешняя Молдавская земля весьма преизрядная и не хуже Лифляндии и люди сей земли, видя свое освобождение от варварских рук, приняли высочайшую протекцию с слезною радостию, поэтому весьма потребно ту землю удержать в руках вашего величества; я ее со всех сторон так укреплю, что неприятель никак нас из нее выжить не будет в состоянии; будущею весною можем Бендерами без труда овладеть, выгнать неприятеля из страны между Днестром и Дунаем и занять Валахию».
Распорядившись относительно гарнизона и укрепления Ясс, Миних 10 сентября отправился к армии, взявши с собою молдавские чины, как духовные, так и светские. Армия уже перешла через Прут на буджакскую, или бендерскую, сторону; по прибытии своем к ней Миних 12 сентября отправил торжество покорения Молдавского княжества императрице всероссийской: «Молдавские статы оказывали немалую радость, видя такую славную христианскую армию, которая, как они говорили, к их избавлению пришла». Обедню в церковном намете служил молдавский митрополит. 13 числа армия выступила в поход, и молдавские чины возвратились в Яссы, обещаясь прислать депутатов в Петербург. Армия имела в виду «приключить чувственный вред буджакским татарам и прикрыть Яссы».
Но в тот самый день, когда Миних торжествовал покорение Молдавии, он получил «нечаянное и печальное» известие о заключении австрийцами мира с турками, «мира стыдного и весьма предосудительного», по выражению Миниха. «Бог судья римско-цесарскому двору за таковой учиненный к стороне вашего величества нечаянный злой поступок и за стыд, который из того всему христианскому оружию последует, и я о том поныне в такой печали нахожусь, что не могу понять, как тесный союзник таковым образом поступить мог». Несмотря на то, Миних думал о продолжении войны, о новых завоеваниях: «Всеподданнейше прошу во всемилостивейшую консидерацию принять, что с начала этой войны турки и татары ни малейшего над нами авантажа не имели и вперед иметь не будут: не только здешние народы с неизреченною радостию желают покорения под вашу державу, но и сербский патриарх Арсений слезно просит покровительства вашего величества, принося жалобу на слабость цесарскую, что всю их землю под иго варварское отдает».
Но в Петербурге торопились миром. В начале 1739 года Кантемир доносил, что у него была конференция с цесарским послом в Париже князем Лихтенштейном: читали вместе депеши Вильнева и согласно признали, что в них видна излишняя склонность к защите турецких интересов, но заключили конференцию тем, чтоб французским министрам не подавать ни малейшего вида насчет этого и довольствоваться только изъяснением, что императрица никогда не оставит своего союзника и не должно надеяться отдельного мира ни с какой стороны; что укрепления Очакова и Кинбурна велено разорить не по нужде, а для большего показания умеренности со стороны России; что Вильнев не должен ожидать нового плана мирных переговоров, ибо разорение крепостей не может повести ни к какому затруднению, если только Порта имеет прямую склонность к миру; императрица, увидав по опыту, что, чем больше обнаруживает умеренности, тем больше становится гордость неверных, никаких новых предложений делать Порте не намерена. Дипломаты решили ограничиться этим, ибо в противном случае при обнаружении подозрения боялись, что французское министерство перестанет сообщать им депеши Вильнева или по крайней мере станет утаивать все подозрительные места. Остерман заметил на донесении: «Сие апробуется, ибо показанием хотя малейшего сумнения подлинно такие несходства произойти могут». Флери и Амелот продолжали уверять Кантемира в ревности своей к интересам союзных императорских дворов; Флери просил его удостоверить императрицу, что никогда она не найдет ни одного его слова лукавым или ложным. В апреле Кантемир доносил, что медленность в отправке указов Вильневу при обстоятельствах, в которых утрата времени чрезвычайно вредна, подает новую причину полагать, что о скорейшем заключении мира здесь немного заботятся, хотя на словах повседневно о противном удостоверяют. «Я и цесарские министры прилагаем всевозможное старание проникнуть в виды кардинала, но до сих пор в этом удачи иметь не можем. В таких сомнительных обстоятельствах я по крайней возможности умеряю свои слова, чтоб не подать никакого повода к неудовольствию, а если случай потребует сильнейших представлений, буду употреблять цесарских министров». Так, посол не сказал ни слова ни кардиналу, ни статс-секретарям, когда узнал, что из Бреста отправляется в Балтийское море французская эскадра. Потом Кантемир жаловался на отказ французских министров сообщать ему депеши Вильнева. «Благосклонность кардинала к цесарю, – писал Кантемир, – ненадежна, да если б кардинал и действительно желал тесной дружбы между своим королем и цесарем, то кардинал уже стар, а всякий другой министр, его преемник, станет держаться старых правил, основанием которых было унижение австрийского дома. Можно почти смело сказать, что здешний двор охотно б вступил с Россиею в тесные обязательства, если б имел надежду разлучить ее с цесарем».
