Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"
«Не знаю, писал он Василию Михайловичу Попову [285], можно ли почесть достаточным воздаянием за претерпенное данные мне знаки второй степени Владимира, когда я и Анну с бриллиантами и 3-го Владимира давно уже имел и когда те же знаки даны Уварову, который не только всем меня моложе, но не имел еще никакого ордена; когда Жуковскому в то же время за писательство дана пенсия в 4.000 руб., когда Карамзину даны чин, лента и 60.000 руб., несмотря, что он историю свою писал, получая за то жалованье, а я трудился на своих хлебах».
— Я поднят теперь на какую-то высоту, говорил Лабзин В.М.Попову, — с которой стал виднее, и всякий бросает в меня грязью и каменьями и стрелы пускает, а я должен дело делать. Следовательно, мне нужно подкрепление, чтобы думали, по крайней мере, что государь ко мне расположен. Князь (Голицын) замарал меня в мыслях y государя, который прежде сам меня рекомендовал в директоры к Чичагову [286]. Князь пустил меня на десять лет пресмыкаться и терпеть; но, бывши врагом моим, наконец усовестился и хоть что-нибудь для меня сделал.
Лабзин надеялся, что и теперь князь настоит на назначении его сенатором и на производстве в чин тайного советника.
«Обстоятельства сделали мне его необходимо нужным, писал он Голицыну [287], и я убедительнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне оный. При множестве восстающих на меня и борющих мя, защитой служит мнение, что ваше сиятельство покровительствуете мне и государь благоволит ко мне. Сенаторство мое разнеслось не только по городу, но по городам, так что еще 30 августа меня с сим званием премногие поздравляли, и ныне, 12-го декабря, меня присылали поздравлять с сенаторством же Горголи, Пукалов и Василий Степанович Попов. И так, ежели я ни сенаторства, ни чина тайного советника не получу, сие будет значить, что и государь и вы не удостоиваете меня того, чего противник мой (A.Н.Оленин) и публика почли меня достойным, и это меня много уронит и повредит моему делу.
«Прошу о сем ваше сиятельство весьма».
Просьба эта, после отказа государя, не могла быть исполнена и, чтобы несколько успокоить Лабзина, В.М.Попов писал ему, что наводятся справки, нет ли кого старше его.
«Не правда, мой любезный друг, отвечал Лабзин, чтобы чины давались по старшинству. Пример тому Галахов, Тургенев, вы сами: будто не было старше вас, когда вас производили? Баранов, недавно пожалованный сенатором, был экзекутором в Сенате, когда я был уже в настоящем чине. Сколько людей младших меня произведены в тайные советники».
Лабзин указывал, что когда он был действительным статским советником, то братья Моллеры были флотскими капитанами, а теперь уже вице-адмиралы: даже бывший y него казначеем, коллежский асессор Ребиндер, переименованный в военный чин, произведен уже в генерал-майоры и, по преимуществу военных чинов перед статскими, стал выше его. Говоря, что ему стало стыдно служить, Лабзин просил припомнить, что еще императрицей Екатериной II пожалован он был в надворные советники, а в чине действительного статского советника служит уже 14 лет.
— Чин теперь мне непременно надобен, хоть с сенаторством, хоть без сенаторства.
«В десятилетнее мое безвременье, писал он вместе с тем к князю Голицыну, в которое я был под тяжким гнетом, потерпел я в здоровье моем и в спокойствии, потерял много против сверстников моих по службе, и в чинах, и в местах, и в наградах по оным. Теперь, когда опала моя кончилась (буде она кончилась), я должен надеяться, что тот, который ввел меня в оную и после вывел из нее, сам постарается возвратить мне мои потери и откроет мне дорогу к таким местам, которыя ведут к сим вознаграждениям. Ибо когда фарисей в Евангелии говорит: «Господи, если я кого обидел, то вдвое заплачу»; христианин ли не почтет сего долгом своим? Я говорю сие князю-христианину, надеясь, что он не перескажет сего князю-министру, который может иногда оскорбиться сим напоминанием, или, по крайней мере, скажет ему, что я человек недокучливый (?), просить о себе не люблю (?) и желал бы никогда не иметь нужды в том. Но что ж делать, когда я не из счастливцев, которым остается только или отказываться от милостей, или благодарить... A между тем я вступил на шестой десяток лет; теперь уже в одной сажени не распознаю знакомого человека, скоро совсем ослепну и работой достать хлеб себе буду не в состоянии. Тогда мне открывается прекрасная перспектива: слепой и слабый старик, без приюта, ибо y меня нет ни двора, ни кола, ниже родственников каких, кроме тех, кои от меня же зависят, так что, вышедши в отставку, я не буду знать, где мне поселиться, в Казани, или в Астрахани, ибо ни там, ни там мне жить причины не будет. Но если мне заикнуться о сем моем положении, то, без сомнения, откроются невозможности, которые для других легки и маловажны, но для меня не могут таковыми показаться».
Опасаясь, что не получит ни чина, ни сенаторства, и подозревая, что Оленин будет настаивать на учреждении должности директора, Лабзин просил назначить его скорее хотя вице-президентом.
«Граф Кушелев, муж не весьма важный, писал он, сотворил для покровительствуемого им Бажанова новое место, а мой покровитель лишает меня и того, которое уже есть и которое по линии мне достается.
«Все сие я говорю не для того, чтобы я хотел непременно остаться в Академии, а только для того, что буде не хотят сделать мне обиды и вреда, то должно уже переменить меня на такое место, которое было бы лучше вице-президентского. Тогда только прекратятся все толки, почему мне сего места так долго не давали, а иначе 18-тилетняя моя служба при Академии не только беспорочная, но и с такой честностью сопряженная, какой никто из моих предшественников не заслужил, не представится беспорочной».
Наконец желание Лабзина было исполнено, и Высочайшим указом 12-го января 1818 года он был назначен вице-президентом Академии Художеств.
Справедливость требует сказать, что, поставленный на этот пост, он принимал горячее участие в судьбах искусства и его деятелей. Родители поручали ему своих детей, как родному отцу, и Лабзин, принимая все меры для успешного образования учеников, старался развить в них вкус ко всему изящному. С этой целью он устраивал домашние спектакли, в которых играл сам, сочиняя легкие пьесы в стихах [288].
По-видимому, дела приняли желаемый оборот, Лабзин временно успокоился, но не на долго. Явились порицатели его издательской деятельности и вызвали ряд крупных для него неприятностей.
VI.
«Сионский Вестник» 1817—1818 гг. и его направление. — Противники журнала и вообще мистицизма: Степан Смирнов и его записка императору Александру. — Преосвященный Иннокентий. — Неизвестный автор «Беспристрастного мнения о Сионском Вестнике». — Кн.Ширинский-Шихматов и А.Стурдза. — Подчинение «Сионского Вестника» духовной цензуре. — Переписка Лабзина с князем Голицыным по этому поводу. — Прекращение журнала. — Краткая оценка деятельности Лабзина.
Первая апрельская книжка «Сионского Вестника» 1817 г. явилась с особым посвящением [289] и в начале ее была напечатана статья «Христос Воскресе!» Во второй статье: «О познании себя» Лабзин восставал против гордости, любостяжания, зависти, гнева и клеветы, проповедывал смирение, кротость, любовь, милосердие и терпение.
Поставив главной задачей своего журнала христианскую нравственность, Лабзин написал статью «Дух и Истина», предназначая ее для таких читателей, которые незнакомы с философией и истинами религии, но которые, не будучи рабами общественного мнения, проводят жизнь не в усыплении нравственном, не в легкомыслии и лености, по, внемля внутреннему голосу, желают быть «наставлены о будущем их назначении». В этих статьях читатели должны были найти все, что касается нашего спокойствия, блаженства, облагорожения и усовершествования души и всего человека [290].
При помощи такого усовершенствования, по мнению «Сионского Вестника», можно было достигнуть общения с миром небесным.
Средством к тому служит магнетизм, дающий возможность освободить душу от тела и дать ей средства возноситься к истинному свету. На этом основании «Вестник» признавал только одно таинство возрождения, т.е. приближение человека к Богу, совершенно отрицал пользу остальных и в особенности монашества.
— Люди, говорил Лабзин, обыкновенно считают лучшим оставить все и удалиться в монастырь; там мучат себя наружным постом, поклонами, власяницами, веригами и прочим сему подобным. Они не думают при этом о внутренней борьбе с мыслями, о переломлении своей воли, воздержании языка и не имеют понятия о внутревнем человеке, живущем верой, надеждой и любовью к Богу и людям. Они забавляют себя единственно наружными делами: украшают образа или ризы, льют колокола, строят церкви, думая, что за все это, как за добрые дела, наследуют рай на небе.
