Павел Федоров - Встречный ветер
- Ну, что ж ты, парнишечка, ревешь-то, хватит, браток. Ты же солдат будущий... Подрастешь, тогда сам защищаться научишься.
Миколка успокоился и притих.
- Убили сынку моего, уже не кричит! Боже мой! - пытаясь выйти из сарая, плакала Лукерья Филипповна.
Но старший лейтенант Пыжиков ее не отпускал. Она и не подозревала, что маленькая Валя, свернувшись клубочком, лежит возле сеней.
- Успокойтесь, мамаша. В доме уже наши. Помогут, - говорил Петр.
- А откуда ж стреляет тот бандюк? - с трудом сдерживая дрожащие губы, спрашивала Лукерья Филипповна.
- Здесь стоит, бьет из-за угла. Потерпите, мамаша, немножко. Мы его сейчас... "Пришла пора, пришла пора ответить", - мысленно повторял Петр. Он распахнул дверь сарая и выскочил во двор.
Перед глазами притаившегося за углом Сапангоса, на расстоянии каких-нибудь пятнадцати шагов, вдруг выросла фигура офицера с пистолетом в руке.
На какую-то долю секунды Сапангос растерялся.
- Бросай оружие! А ну, гад! - громко и ожесточенно выкрикнул Пыжиков.
В ответ на его слова звучно щелкнул выстрел. Петр почувствовал, как рвануло и обожгло левое ухо и что-то теплое потекло за воротник гимнастерки.
- Оружие, бандит! - резко метнувшись в сторону, повторил Пыжиков еще громче и нажал на спусковой крючок пистолета. Выстрелы грохотали один за одним. Помня приказ, Петр стрелял врагу под ноги. Сапангос же с быстротой фокусника перезарядил пистолет. Он, видимо, догадывался, что его хотят взять живым, и старался держаться до конца. Но все же, пока он вкладывал новую обойму, Петр успел укрыться за другой угол хаты. Пули Сапангоса прошли мимо.
Время исчислялось минутами. Капитан Ромашков, окружив дом и сад, едва успел выдвинуться с сержантом Батуриным к сараю.
Увидев, что Пыжиков выскочил из дверей и открыл стрельбу, Ромашков приказал Батурину пустить овчарку. Но она закапризничала и сразу не пошла. Только после ласковых уговоров, уже с третьей попытки собака бросилась на врага. Она сшибла горбоносого с ног и покатилась с ним в грозно урчащем клубке. Сержант Батурин еле оттащил рассвирепевшую овчарку от ошеломленного бандита, а подоспевшие солдаты схватили его в свои крепкие руки.
Капитан Ромашков и майор Рокотов осторожно подняли Валю и отнесли в хату. У нее в двух местах было прострелено плечо. Ее быстро перевязали и отправили в поселковый медпункт в бессознательном состоянии. Настя все время не отходила от матери, стараясь привести ее в чувство.
С забинтованной головой и шеей, Петр сидел на крыльце и неподвижно смотрел на залепленные грязью сапоги. Надо было их протереть, почистить, но не хватало сил.
- Это ты, Михаил? - узнав вышедшего из сеней Ромашкова по звуку шагов, не оборачиваясь, спросил Петр.
- Да, - присаживаясь рядом, ответил Ромашков. - Тебя сильно задело? - спросил он после тягостной паузы.
- Нет, пустяки... Девочка будет жива?
- Да, конечно. Пробита мягкая ткань, заживет быстро.
- Вот у меня уже никогда не заживет, никогда!
- Сам же говоришь, что пустяки?
- Клочок уха не в счет. Совесть... Если бы не овчарка...
- Брось ныть!
- Вы что, товарищи дорогие, опять, как вчера, сказки рассказываете? - строго проговорил подошедший майор Рокотов.
Он только что обыскал захваченного диверсанта и приказал готовить его к отправке.
- Сказка у нас, видно, долгая, - невесело усмехнулся Петр.
- А вы, старший лейтенант, действовали молодцом! Только рисковать-то зря не надо. Это уже было ни к чему, - сказал Рокотов. - Но все обошлось хорошо - и зверь схвачен опасный...
Шум и выстрелы разбудили и привлекли к хате Богуновых много людей. Здесь были лесорубы, женщины, дети. Они с затаенным любопытством смотрели на солдат в зеленых фуражках и тихо переговаривались. Родственников и знакомых, по просьбе Насти, пограничники пропустили в дом. Женщины, всплескивая руками, вздыхали и сокрушенно покачивали головами. Мальчишки вертелись около солдат и выпрашивали стреляные гильзы.
- А на бандюка можно посмотреть? - спрашивал у Нестерова сероглазый пацан, лет десяти, в смятой солдатской пилотке, с самодельным деревянным револьвером в руке. - Он очень страшный, да?
- С рогами и хвостом, как метелка, - отшучивался Нестеров. - За этот хвост мы его и схватили.
- Ну да! Его Настя Богунова в сарай заперла и до вас побигла... Так или не так?
- Немножко не так.
- Ей орден дадут?
- Обязательно дадут, - подтвердил Нестеров. - Ты давай, дружок, потише. А то машешь своим пистолетом, мало ли что может случиться... Подстрелишь еще кого-нибудь.
- Так нет, - успокаивающе и разочарованно ответил мальчишка, это же игрушка, я из полена его выстругал. Вот у тебя - это да! с завистью посмотрев на автомат сержанта, он отошел к своим товарищам, которые ползали вдоль изгороди и разыскивали стреляные гильзы.
- Вот так я и выпустил их, - говорил Петр Рокотову и Ромашкову. - Ночевал с ними под одной крышей, сидел за одним столом, думал только о своей беде, а она была рядом со мной. Так я утерял бдительность, а может быть, не имел ее никогда? - Петр замолчал и низко опустил укутанную бинтами голову.
Хмуро молчал майор Рокотов. Ни слова не проронил и капитан Ромашков.
А вокруг было свежее чистое утро. Над горами поднималось солнце. Ветер качал обрумяненные плоды яблони. Вдоль изгороди шуршали своими лопухами перепутанные плети тыкв, к горячим солнечным лучам поднимали круглые шляпы подсолнухи. Поваленный кем-то, пригнутый вниз молодой тополь вдруг стройно выпрямился и стряхнул с зеленых, израненных листьев мутные, загрязненные капли дождевой воды. Обновленный дыханием жизни, он еще робко и трепетно дрожал, осторожно пошевеливая гибкими изуродованными ветвями. Наступили новый грядущий день и новая жизнь.
А Пыжиков знал, что теперь уже его в войсках не оставят, если бы он даже захотел остаться.
* * *
Спустя два месяца, вручая Лукерье Филипповне медаль "За отличие в охране государственной границы СССР", генерал Никитин крепко пожимал ей руку и сказал:
- Носите с честью. Спасибо вам за то, что вы воспитали таких замечательных дочерей.
Взволнованные и смущенные Настя и Валя ожидали своей очереди. Они тоже были награждены такой же высокой и почетной наградой.
- Это, товарищ генерал, Родине нашей спасибо. Я их грудью своей кормила, вырастила, а Родина их уму-разуму научила... Пусть ей и служат, пусть почитают ее, как мать свою, - ответила Лукерья Филипповна и по крестьянскому обычаю поклонилась, тронув рукой теплую, нагретую солнцем землю.
- Еще раз спасибо вам за хорошие слова ваши, - сказал генерал и тоже склонил свою седовласую голову. Потом, встряхнув ею, прищурив заблестевшие глаза, улыбнувшись, добавил: - А к ним, мать, я обязательно приеду на свадьбу.
- Такому гостю, как вы, почет и место. Милости просим, проговорила Лукерья Филипповна. - А свадьба скоренько будет. Все уже решено, - лукаво поглядывая на зардевшуюся Настю, - продолжала она. - Решила моя Настенька связать свою жизнь с пограничниками крепким червонным матузочком, так говорят на Украине, - доброй, значит, веревочкой...
- Кто же жених?
- Нашелся такой... Капитан Михайло Ромашков.
- Это, Лукерья Филипповна, мой крестник.
- Вот и добре! Будете его хлопцев крестить, только не у попа в кадушке, а в люльке на подушке да за богатым столом, за доброй чаркой горилки.
- Принимаю, Лукерья Филипповна, и благодарю от всего сердца!
После того когда отзвучали последние слова приветственных речей, Лукерья Филипповна еще раз подошла к генералу Никитину и, теребя кисти белого пухового платка, смущенно спросила:
- Вы не можете мне сказать, товарищ генерал, про одного человека?
- А что это за человек?
- Ваш офицер. Тот что меня тогда в сарае запер. Петром его звать.
- Знаю такого, знаю, - подчеркивая последнее слово, ответил Никитин. - Он нужен вам?
- Да. Повидать бы его.
- Он уехал домой.
- Когда вернется, передайте ему поклон мой.
- Он, Лукерья Филипповна, уехал совсем, - задумчиво ответил Никитин.
* * *
Уже в машине Никитин еще раз перечитал письмо Петра Пыжикова. Вот что тот писал генералу:
"...Я сам толком не знаю, что меня больше всего огорчает. Проваленные экзамены в институт или сытый домашний обед, приготовленный на заработанные отцом деньги. Мне раньше казалось, что я умнее других, талантливее, грамотнее. Теперь со всей неумолимой очевидностью обнаружилось, что плохо я учился и многое позабыл из того, что знал. Я понял, что человек в наше время должен все время учиться и доучиваться, если он и работает у станка или носит офицерский китель. А я, не усвоив азы, не сделав в жизни ничего полезного, мечтал о профессорской кафедре, добивался, чтобы уйти с заставы, о которой я тоскую теперь каждый час, каждую минуту. Я завидую каждому проходящему мимо меня солдату и офицеру. А вечерами, тайком от родителей, надеваю мундир с погонами и выхожу на Невский проспект, отдаю честь старшим офицерам, приветствую защитников моей Родины. Вот до чего я дошел, товарищ генерал! Сейчас, когда я пишу эти строки, перед моими глазами стоит далекая приморская застава или высотная горная. Я служил на той и на другой. Я вижу низенький белый домик, красный трепещущий на крыше флаг, слышу голос начальника заставы, тихий и твердый, как у моего друга капитана Ромашкова, отдающего боевой приказ на охрану государственной границы. После этого у меня начинает темнеть в глазах. Вспоминая майора Рокотова, над которым я подло в душе и даже въявь издевался, я готов поцеловать край его зеленого плаща. Это - неутомимый в труде, влюбленный в границу человек. Жаль, что я поздно его понял. Когда я иду вечером по улице, встречаю шествующих надменно холодных гордецов в залихватских костюмчиках с галстуками пестрой расцветки, я презираю их "демоническую" напыщенность, презираю и самого себя. Она прилипала в ранней моей юности и ко мне, прилипала, как мало видимый паразитический микроб, с которым беспощадно боролись мой друг Михаил Ромашков и майор Рокотов. Вы, товарищ генерал, сказали мне в глаза всю горькую правду. Считаю, что я демобилизован правильно. Но тяжесть вины только сейчас начинает сказываться в моем сердце. Я готов начать службу с самой почетной и важной должности - с солдатской. После долгих и нелегких раздумий я чувствую, что готов и хочу охранять нашу родную границу, о чем и прошу Вашего разрешения. Все зависит от..."
