Себастьян Хаффнер - От Бисмарка к Гитлеру
Между тем Гинденбург поддерживал постоянную связь с Папеном, которого вытеснил Шляйхера в пользу себе, и Папен со своей стороны не оставался бездеятельным. Он уже всегда намеревался каким-либо образом задействовать Гитлера, в августе 1932 года он даже однажды был готов назначить его вице-канцлером, причем он не только недооценивал Гитлера, но оценивал его полностью неверно.
Папен рассматривал Гитлера с перспективы господина, аристократа. Для него Гитлер был одарённым плебеем, выдвиженцем из низов, который должен быть рад, если будет допущен в «кабинет баронов» в качестве практиканта. Он не имел никакого понятия о гораздо более масштабных планах Гитлера и о его гораздо более высоком честолюбии.
Гитлер действительно отклонил великодушное предложение Папена. Он настаивал на том, что он сам должен стать рейхсканцлером, и именно со всеми чрезвычайными полномочиями. Гитлер стремился к своему собственному государственному перевороту.
Папен между тем взвесил вариант — не меняя при этом своей оценки Гитлера — что в чрезвычайной ситуации это могло бы быть приемлемым. Действительная власть всё же была ещё у рейхспрезидента, и в этом Папен чувствовал себя уверенным, даже если Гитлер станет номинальным рейхсканцлером, а Папен только лишь вице-канцлером. Если можно было «ограничить» Гитлера, как он сам охотно выражался, если Гитлер не настаивал на том, чтобы тотчас же привести в правительство всех своих последователей, если он был готов образовать своего рода коалицию с немецкими националистами и возможно даже с центром — то почему собственно нет?
Когда затем в последние дни января 1933 года была сформирована коалиция национал-социалистов и немецких социалистов, то Папен весьма самодовольно ответил критику, который изумлённо и испуганно упрекал его: «Как, Вы привели Гитлера к власти?!» — «Вы ошибаетесь, мы его только наняли». Насколько же он ошибался!
Эпоха Гитлера
Последнюю эпоху Германского Рейха следует называть эпохой Гитлера, и именно в ином смысле, чем по которому годы перед Первой мировой войной можно обозначить как кайзеровскую эпоху, а позднейшую фазу Веймарской республики как эпоху Гинденбурга.
Кайзер и Гинденбург несомненно были представительными фигурами своей эпохи. Но они ни в коем случае не были людьми, которые определяли бы внутреннюю и внешнюю политику Германского Рейха по своему усмотрению. Это можно скорее сказать о Бисмарке. Но никогда в своё время Бисмарк настолько не господствовал над Рейхом и не мог его формировать в соответствии со своими идеями настолько без сопротивления, как это делал Гитлер в последние двенадцать лет его существования.
Захват власти Гитлером состоял не в том, что 30 января 1933 года он был назначен рейхсканцлером. Наоборот: тогда еще многие верили, что странное правительство Гитлера-Папена исчерпает себя настолько же быстро, как и его предшественники и тогда снова придёт нечто совсем другое. То, что этого не произошло, для многих людей было большой неожиданностью, а для большинства из них и отрадным явлением.
После того, как Гитлер был назначен рейхсканцлером, в последующие четыре месяца с февраля до июля 1933 года он захватил политическую власть почти полностью. А затем, после паузы, он захватил такого рода власть, которую до того невозможно было вообразить, а именно абсолютную власть. Так что захват власти произошел, так сказать, в два приёма.
Первый этап — в первой половине 1933 года — заключался в зачистке политического поля. Политическая жизнь, сформировавшаяся в прошедшие три года в Германском Рейхе, смесь остатков веймарской парламентской демократии с новым авторитарным и президентским управлением государством, существовала 30 января 1933 года точно так же, как и прежде. 14 июля 1933 года она полностью исчезла со сцены. Партий больше не существовало, не было ни президентского режима, ни парламентского режима — тем временем правил единственно рейхсканцлер со своей партией. Для этого был проведён захватывающий дух процесс, который естественно был проведён не без многочисленных нарушений закона, не без ужасных подлостей.
Решающим событием, которое до сих пор в действительности не раскрыто, стал пожар в рейхстаге 27 февраля 1933 года. Гитлер использовал этот поджог в качестве предлога, чтобы — ещё во взаимном согласии с Папеном — заставить рейхспрезидента подписать ещё один чрезвычайный закон, который далеко превосходил все предшествующие. Конституция была большей частью отменена, все основные права отменены, введена возможность произвольного ареста. Эти аресты также были уже подготовлены: они начались на следующий день, 28 февраля.
Тем самым был введен новый элемент в германскую политику: легальный государственный террор. Сначала это террор применялся ещё относительно выборочно. Первыми жертвами, которых тотчас же арестовали или которые вынуждены были бежать, чтобы избежать ареста, были коммунистические и некоторые другие левые политики и прежде всего левые публицисты и писатели, ставшие особенно нелюбимыми при правящей теперь группе. В первые недели не было никакого всеобщего террора.
Несмотря на это, террор от 28 февраля имел уже решающее воздействие. 81 депутат от коммунистов, которые были ещё избраны неделю спустя, больше не вошли в новый рейхстаг: когда через три недели рейхстаг был открыт, они все уже находились в концентрационных лагерях, в подполье или в эмиграции. Это существенно изменило результаты выборов в рейхстаг.
Ведь в сущности эти выборы прошли для правительства разочаровывающе. Национал-социалисты вместе с немецкими националистами обладали лишь скудным большинством примерно в 52 процента; сами национал-социалисты получили лишь 43,9 процента поданных голосов. Их надежды на абсолютное большинство не исполнились. Но после изгнания коммунистических депутатов теперь у национал-социалистов неожиданно было все же абсолютное большинство, и вместе с буржуазными партиями они смогли достичь даже большинства в две трети, которое могло дать им окончательное изменение конституции, устранение рейхстага от дел.
Когда 23 марта в рейхстаге речь зашла об отмене парламентской конституции, это большинство двух третей сыграло свою роль. Все партии за исключением социал-демократов проголосовали за так называемый закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству, которое отныне имело право — легально, если желаете — издавать законы без участия рейхстага, а именно сначала в течение четырех лет. Это был второй государственный переворот после 28 февраля. От него до полного самороспуска всех буржуазных партий и до запрещения социал-демократической и коммунистической партий, которые последовали в июне и в июле, был теперь лишь короткий путь.
Примечательно в этом периоде времени то, что буржуазные партии в действительности не хотели больше участвовать в политической жизни, что они были удовлетворены тем, что вынуждены были так сказать отойти в политическое небытие. Это связано с тем, что тогда называли «национальным подъемом» или же «национал-социалистической революцией», а именно полной переменой настроений, которая произошла между выборами в рейхстаг 5 марта и летом 1933 года в Германии. Это нечто, что трудно поддаётся исследованию, но о чём помнит каждый, кто пережил это. Настроения нельзя даже определить, ограничить и удержать; они представляют собою нечто атмосферное, так сказать «газообразное» по своей природе — но они очень важны. Точно так же, как и настроение августа 1914, настроение 1933 года имело большое значение. Потому что этот рывок настроений образовывал собственную основу власти для наступающего фюрерского государства. Это было — нельзя назвать это как-то иначе — очень широко распространенное чувство избавления и освобождения от демократии. Что делать демократии, когда большинство народа больше не желает её? Тогда большая часть демократических политиков пришла к заключению: мы уходим от дел, мы выходим из политической жизни. Она не должна нас больше касаться. Демократические партии вели себя в июне и в июле 1933 года точно так же, как вели себя германские правители в ноябре 1918 года.
«Национальный подъём» — я его ещё отчётливо помню — вырос из двух корней. Во-первых, из усталости от политической неопределённости последних лет перед 1933 годом. Люди хотели снова знать, как им быть, хотели порядка, крепкой руки, крепкой воли, хозяина во главе страны.
Однако — и это второй корень этого движения — не желали ни Папена, ни Шляйхера во главе, никакого представителя представлявшегося изжившим себя и отрекшегося в 1918 году старого монархического высшего класса. Хотели нечто действительно нового: господства народа без партий, популярной фигуры вождя (как видели её в Гитлере), и прежде всего хотели, чтобы Германия снова стала единой, большой и сильной — как в 1914 году. Тогда кайзер сказал: «Я больше не знаю никаких партий, я знаю теперь только немцев». Теперь действительно не хотели больше никаких партий: «только лишь немцы». Когда Гитлер упразднил партии, это соответствовало чаяниям подавляющего большинства буржуазных избирателей, а не только тех, кто 5 марта голосовал на национал — социалистов.
