Станислав Грибанов - Хроника времён Василия Сталина
Вводят Мурашко Виктора, которому задают вопрос: “Как вам удалось сохранить партбилет?” Мурашко ответил: “Дорога была жисть, дорог и партбилет. Не держал в армейском карманчике, а держал за пазухой майки и брючного ремня”.
Этим утром, 14 сентября, пятерка сидела в куче. И ждали с нетерпением отправки. Нам дали пайки хлеба. Мы сидели напротив солнышка и жевали хлеб черный, но вкусный. Мы наблюдали, как наши следователи бегали и метались, по-видимому, готовили документы для нашего отправления. Через некоторое время к нам подошли 4 часовых или карауальных — принесли вещевые мешки, положили возле нас. Затем подошла полуторка, мы сели на машину и поджидали кого-то. Подвели еще двоих, но мы их не знали и в пути-дороге тоже не разговаривали. Мы только в кругу нашей пятерки были. Мы отправились с перегона железной дороги, где была предусмотрена стоянка товаропассажирского поезда. Мы сели в товарный вагон 14 сентября 1943 года. В Москву мы прибыли вечером 17 сентября. Наш караул 4 человека. На перроне Киевского вокзала кричат публике: “Разойдись! Арестованных ведем!” На нас харкали москвичи, кричали: “Предатели!” На наши головы валилась всякая брань. Услышав такие возгласы, нам хотелось побыстрей бежать из Москвы, несмотря на то, что Клава рекомендовала себя москвичкой. Конвоиры ввели нас в метрополитен. Мы сели в вагон. Поезд спешил, и ярко-ослепительный свет вагона сменился темнотой.
Человеческий голод. Он рождает ум и одновременно разбой и налет. В это время Мурашко у наших конвоиров ворует буханку хлеба. А когда мы приехали на станцию Курскую и отправились на Подольск, то в электричке было темно, и буханку хлеба мы поделили между собой и до Подольска его и след простыл. Но караульные кинулись за свои вещмешки и досчитались, что нет одной булки хлеба из вещмешка, который нес Мурашко. На железнодорожной станции Подольска они Мурашко поставили к стенке и хотели расстрелять. Но мы подбежали и стали рядом: “Стреляйте нас всех! Мы съели вашу буханку хлеба!” Со стороны были жители города Подольска. Начали срамить караул. Тогда они опустили автоматы, и мы пошагали по Подольску. Довели до лагеря, нас там не приняли, говорят, что надо пройти санобработку. Конвой повел нас в санобработку. Мы помылись, прожарили свою одежду, расстались со вшами, а затем нам разрешили перейти ворота подольского спецлагеря, на которых висел почтовый ящик. И К-лава тогда подбежала и бросила в него треугольник. Мы спросили: “Кому?” Она ответила: “Домой…”
Нас разместили. Наша жизнь текла в лагере, который держал огромное количество боевой силы, которая могла брать преграды противника. К лагерной жизни и работе мы привыкли. Дни бежали. В разговоре с людьми я узнал, что они находятся здесь уже по году, по 8 месяцев, что и нам так же загорать, как им…»
Но вот в начале октября за Клавдией Блиновой неожиданно прилетел связной самолет, и она простилась с товарищами по беде. Оказалось, что то письмо — из лагеря спецпроверки — она догадалась отправить сразу в родной полк. Спустя некоторое время Клавдия узнает, что вызволить ее из лагеря помог Василий Сталин.
Сам же он после ранения был назначен рядовым летчиком-инструктором 193-го авиаполка. В дни переучивания летного состава 32-го гвардейского на Ла-5 часто бывал в Люберцах. Переучиванием занималась бригада из работников НИИ ВВС. И вот как-то среди них Василий узнал того инженера, который после выпуска из Качинской школы сватал его в испытатели.
«Встретились мы с эмоциональным выражением взаимной приязни, — писал генерал-лейтенант Печенко. — Произошел, помнится, такой шуточный разговор. У Василия на груди был только один орден, две медали, а у меня — четыре ордена и три медали. “Догонять мне вас и догонять!” — смеясь, заметил он. Я ответил в том же тоне: “По возрасту я вдвое старше, так что шансы обогнать меня у вас немалые”».
Что верно, то верно. Шансы у пилота всегда немалые — или грудь в крестах, или голова в кустах. А возраст, замечено, из тех недостатков, которые со временем проходят…
«Считаете, что достоин?»
К началу 1944-го Василий Сталин, похоже, искупил свою вину за весеннюю рыбалку и 16 января приступил к исполнению обязанностей инспектора-летчика по технике пилотирования в 1-м гвардейском истребительном авиакорпусе. Личным указанием командующего ВВС этот корпус был передан в оперативное подчинение 3-й воздушной армии 1-го Прибалтийского фронта. Гвардейцы корпуса прикрывали наши наземные войска, обеспечивали боевые действия штурмовиков, чем содействовали успешному завершению разгрома вражеской группировки в районе Городка. Это было уже на подступах к Витебску.
Однажды Василий добирался до штаба корпуса из Москвы не самолетом, как обычно, а поездом — стояла нелетная погода. Оригинальный получился тот железнодорожный состав: в голове и хвосте его — на платформах — стояли зенитные орудия, в середине — паровоз, а с ним два классных вагона. Двигаться приходилось по дороге, неоднократно взрывавшейся то нашими партизанами, то немцами, когда те отступали. Так что такой вариант состава был вполне оправдан. А подготовили поезд для Главного маршала авиации А.А. Новикова, к которому Василий и пристроился по пути. С Новиковым на фронт направлялся главный штурман ВВС генерал Б.В. Стерлигов, который потом вспоминал:
«Вошли мы в вагон и скоро, по примеру Главного маршала, разошлись по своим купе на отдых. Вдруг ко мне постучались.
— Войдите, — сказал я, и в дверях показался небольшого роста рыжеватый полковник в авиационной форме, в котором я сразу узнал сына Сталина — Василия.
Я откровенно изумился его появлению, так как на перроне в Москве при отправке нашего эшелона Василия не видел.
— Разрешите, генерал, скоротать с вами время? — спросил полковник, и тут же вслед за ним в купе протиснулся какой-то грузин в форме лейтенанта.
Василий распорядился:
— Коба, сообрази…
Коба исчез, но скоро появился с водкой и закуской.
После двух-трех рюмок мы разговорились. Василий посетовал на отца за свой арест на слишком большой срок, но потом примирительно, как-то по-мальчишески, заключил:
— Ничего, я ему еще покажу!
Тащились мы медленно. В окно вагона хоть не смотри — ни одного целого здания, все мосты взорваны — заменены временными военно-инженерными сооружениями, в окрестностях безлюдно… И я невольно припомнил, как мы проводили инспекцию авиачастей Белорусского военного округа летом 1932-го…»
Генерал Стерлигов в 70-х годах завершил рукопись своих воспоминаний. Немало в ней было откровений флаг-штурмана ВВС, но существующие запреты и ограничения для массовой литературы свели на нет его работу, и рукопись, по сути, рассыпалась. Масса различных инстанций свято блюли непорочность системы — к тому времени уже развитого застоя, — так что авторам мемуаров сопротивляться было бессмысленно.
Мне довелось читать перечеркнутые страницы штурманской рукописи, и несколько эпизодов я выписал для себя.
Так вот, Стерлигов рассказывает Василию о Валерии Чкалове:
«Мы получили приказ произвести детальную проверку авиачастей ВВС Белорусского военного округа, имеющих самую высокую аварийность. Все, конечно, догадывались, с чем она связана. Командующий ВВС этого округа Кушаков требовал от подчиненных выполнения учебно-боевых задач в любую погоду, независимо от времени суток. Он часто поднимал эскадрильи по тревоге и в плохую погоду, и ночью. На первый взгляд, получалось все ладно: в частях высокая боевая готовность. Но руководство авиацией округа старалось умалчивать, за счет чего она добывалась.
Инспекцию — а в нее вошли Алексеевский, Жигалов, Юмашев, Чкалов и я — возглавлял только что назначенный заместитель начальника ВВС РККА Наумов, бывший командир одного из стрелковых корпусов. Ранним утром, помню, мы прилетели в Смоленск. Приземлились на окружном аэродроме, вышли из самолета и тут — своим глазам не поверили! — командующий Кушаков сел в автомашину и демонстративно укатил с летного поля.
Мы сразу же начали проверку по всем специальностям. На разбор результатов инспекции Кушаков тоже не соизволил явиться. Так что на следующий день его сняли с должности.
После окончания проверки, а длилась она довольно долго, Наумов распорядился провести для летчиков показательный воздушный бой: Юмашев на Р-5 и Чкалов на И-3. Вся бригада вышла на летное поле и, затаив дыхание, следила за великолепной техникой пилотирования классных летчиков. Чкалов не был столь популярен, как после сталинских маршрутов. Всеобщее восхищение тогда вызывало мастерство Юмашева. Он ухитрился на бомбардировщике зайти в хвост истребителю Чкалова! Раздосадованный, по окончании боя Чкалов принялся чудить — пикировать прямо на группу людей, стоящих на аэродроме. Наумов вполголоса спросил у меня:
— Как ты думаешь, Борис Васильевич, не нарушает ли Чкалов летную дисциплину?
