Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1
«Эти ошибки, по крайней мере, невольные, и избежать их было трудно при тех скудных критических средствах, какие были в руках римских анналистов. Но в фастах мы встречаем также признаки намеренных искажений, внесенных в них в разное время… С какой целью производилась эта переработка? На это существует только один ответ: искажения делались с целью прославить свой род, указать на его древность и историческое значение. Уже Цицерон упоминает об »тих faisi triumphi, faisi consulates, вносивших столько неверных сведений в историю. Ливий также вполне с ним соглашается… Конечно, такое переполнение фаст искажениями не могло не отразиться вредно на хронологии Ливия» ([35], стр. 14).
По заявлению самого Ливия, противоречия в фастах приводят часто к бессмысленным ситуациям. «Отметим прежде всего, что для одного и того же года разные анналисты приводят разные имена консулов. У Ливия в первой декаде таких разногласий отмечено десять… Что же показывают эти разногласия? Во всяком случае, — что фасты за первое время республики недостоверны и что полагаться на их свидетельство нельзя, раз они порождают такие противоречия в анналистах, пользовавшихся ими. Неточности в летоисчислении встречаются у Ливия на каждом шагу, и отношение его к хронологии, особенно в первых книгах, совершенно произвольно. Много пар консулов совсем пропущено: таковы консулы 264 и 265 годов» ([35], стр. 15). «Возможно ли согласовать такие вопиющие неточности с предположением о том, что до времен Ливия или, по крайней мере, Фабия Пиктора дошли фасты в древнейших своих частях? Конечно, ответить на этот вопрос можно только в отрицательном смысле: в подлиннике и притом в целом своем объеме фасты эти до Ливия не дошли, потому что они сгорели во время разгрома Рима галлами… или, быть может, по какой–либо другой причине» ([35], стр. 16). Мартынов пытается представить себе возможный механизм восстановления всех этих утраченных списков, но все это лишь его предположения. И он признает, что весь этот хаос, поправки и изменения, утраты и гибель документов уничтожают «всякое доверие к памятнику, который, если бы не это, мог иметь для историка первенствующее значение» ([35], стр. 17).
«Тяжелые противоречия возникают при сравнении фрагментов списков консулов, встречающихся у различных римских историков, с дошедшими до нас фрагментами капитолийских фаст… Это обстоятельство наводит на мысль, что недостающие у Диодора военные трибуны суть плод позднейшей переработки фастов. У Моммзена приведен список этих пропущенных магистратов, и внимательное его рассмотрение еще более укрепляет нас в предположении о недостоверности списка Ливия. Действительно, из семнадцати имен (из которых два встречаются в интерполяции дважды) девять принадлежат лицам, о которых мы нигде более не находим указания» ([35], стр. 17).
Окончательный вывод Мартынова: следует «признать, что ни Диодор, ни Ливий не имеют правильной хронологии. Такое признание наносит сильный удар достоверности Ливия, а тем самым и предположению о раннем возникновении анналистики в Риме. Если бы рассказ Ливия опирался на показания последней, то, во всяком случае, годы наиболее выдающихся событий были бы известны ему в точности, а между тем мы только что видели совсем обратное. Мы убедились в том, что нельзя даже в точности сказать, какая у римлян была эра: от начала республики, по консульским спискам, или от основания Капитолийского храма… Теперь перейдем к другим обстоятельствам, заставляющим нас усомниться в достоверности показаний Ливия. Через всю первую декаду, от первой книги и до последней, проходит целый ряд разногласий анналистов, показывающих на всю неустойчивость тогдашних исторических событий. Когда эти разногласия мы видим в каком–либо мелочном случае, например по поводу того, кто взял город Ромулею у самнитян… то в таких случаях мы почти не обращаем на это внимания… Но разногласия мы видим и в наиболее выдающихся событиях римской истории, в самых основных ее положениях, и тут мы уже не можем пропускать их без внимания» ([35], стр. 20).
Противоречия в источниках
Мартынов приводит большой список таких противоречий, среди которых странные разногласия по поводу крупнейших битв (вообще, были они или, не были), странные пропуски, провалы в римской истории, связанные опять–таки с невероятной путаницей в фастах, перестановки на временной шкале крупных политических деятелей и т.д. Все эти противоречия возникают при сравнении различных независимых источников. Мы не будем на этом больше останавливаться, а скажем только, что чтение этих страниц книги Мартынова производит очень тяжелое впечатление: раскрывается «кухня» ортодоксальной исторической хронологии, полная самых грубых противоречий. В частности, оказывается, что провалы в последовательности событий — очень частое явление, что опять разбивает всю цепь на отдельные, не связанные друг с другом фрагменты. Историки пытаются объяснить некоторые пропуски «невнимательностью» Ливия ([35], стр. 24), однако «гораздо чаще пропуски эти доказывают недостаточность сведений Ливия, неполноту его источников… Так, в 455 году он говорит, что в Риме было междуцарствие, но что причина его неизвестна… пробел довольно значительный, которой Ливий уже не мог восполнить… Мы уже отметили шаткость, неполноту сведений Ливия, иногда даже по поводу некоторых событий их полное отсутствие. В первую пору республики можно видеть причину этого в отсутствии документов, синхронистических записей и т.д. Но ту же неудовлетворительность мы наблюдаем во всех книгах первой декады, даже когда исторический материал значительно разросся, и тогда причину ее следует искать гораздо глубже, именно в самых основных чертах римской истории…» ([35]. стр. 25).
Происхождение традиции
Мартынов пытается найти объяснение, справедливо отмечая, что историческая «традиция» формировалась в результате борьбы многих классов, в частности патрициев и плебеев. «Какое влияние подобный дуализм мог иметь на историю? Несомненно, самое печальное. Патриций и плебей не мог быть одного и того же взгляда относительно какого–нибудь исторического события из эволюции социального строя. Каждое из них, за редкими исключениями, для одних было торжеством, для других — поражением. Конечно, однообразного освещения фактов при таких условиях мы ожидать не можем: показания Виктора, отпрыска славного дома Фабиев, и плебея Лициния Макра не могут между собой сходитьса. Словом, в римской историографии на каждом шагу наблюдается то же искажение истины, какое мы замечаем относительно событий, где сталкиваются враждебные интересы двух народов: так, победу в Бородинской битве историки того и другого народа приписывают каждый своим соплеменникам.
Следы подобных искажений носят в себе даже официальные документы… Даже на выставленных на форуме статуях, по свидетельству Ливия, делались ложные надписи… Обстоятельство это указывает, кроме того, на поразительно малое развитие исторических знаний у римлян. Нам даже трудно себе представить, как можно выставить на виду у всех статую с заведомо ложною надписью на ней? В Риме же это было возможно, благодаря ничтожному распространению в народе исторических сведений. Что последнее правильно, тому служит примером стоявшее в верхней части Священной улицы конное изображение какой–то девушки. Одни говорили, что здесь изображена Валерия, дочь Валерия Публиколы, не указывая, впрочем, чем заслужила она такую честь. Ливий же говорит, что это статуя Клелии, римской заложницы, бежавшей от Порсенны. Возможно ли при таких условиях доверие к документам, дошедшим от первых времен римской республики? Конечно, нет, и недоверие это проскальзывает даже у Ливия… В наше время это сознание неудовлетворительности памятников письменности тех отдаленных времен еще более усилилось. Мы не можем иметь доверия к фастам, кто в каком году был консулом, не можем доверять и Полотняным книгам, опираясь на которые Лициний Макр и Туберон дают совершенно противоречивые указания. Наиболее, по–видимому, достоверны документы, и те, при более тщательном рассмотрении, оказываются подложными, сфабрикованными много позже. Договор с карфагенянами, относимый Полибием к первому году республики, был признан Моммзеном подложным и, во всяком случае, принадлежащим к гораздо более позднему времени. Даже факты, подтверждаемые многочисленными документами, оказываются еще далекими от истины» ([35], стр. 27—28). Таков, например, процесс Мелия, осуществленный по инициативе Минуция, стремившегося помочь римскому народу в голодное время. Минуций выиграл процесс и провел в жизнь крупные реформы. «Далее Минуций был награжден за Porta Trigemina колонной, изображение которой мы видим на родовых монетах Авгуринов: она ионического стиля, представляет человека с копьем, стоящего на пьедестале, украшенном львиными головами и колосьями. Наконец, за свой подвиг Сервилий получил прозвище Ahala, которое мы действительно встречаем в фастах рядом с именем Сервилиев. Однако, несмотря на столь многочисленные и, по–видимому, убедительные вещественные доказательства, рассказ этот ложен от начала до конца» ([35], стр. 29). Приведя доказательства, оправдывающие это утверждение, Мартынов заключает: «Таким образом, рушится рассказ, основанный на стольких, по–видимому, заслуживающих доверия вещественных доказательствах, и рушится, не оставляя позади себя никаких действительных исторических фактов, из которых можно было бы объяснить его происхождение.
