Николай Шпанов - Поджигатели. Ночь длинных ножей
- Что вы думаете?
- Повидимому, для него нужно придумать нечто новое, - задумчиво проговорил Кроне. - Но сначала я предложил бы дать ему почувствовать жизнь как можно полней - воздух, прогулки, покой, отличное питание... даже газеты.
Геринг расхохотался, принимая это за шутку, но Кроне был серьезен.
- Если он потерял вкус к жизни, то должен получить его заново. А тогда... тогда подумаем о чем-нибудь новом.
- Умно! - воскликнул Геринг и тут же отдал по телефону приказ тюремным властям.
Пока шли эти переговоры, Кроне несколько раз, нахмурившись, взглядывал на часы.
Когда они остались вдвоем, он сказал:
- Если он снова поймет, что жизнь кое-чего стоит, вы поговорите с ним.
- Вы не оставили этой идеи?
- А ради чего же мы столько времени старались? Он стоит больше, чем старая кляча Лебе.
- Кстати о Лебе. Как с ним дела?
- Отлично.
- Он согласился опубликовать отказ от социал-демократической платформы?
- Да.
- Не так плохо, Кроне, а? - Геринг повеселел. - Лидер социал-демократов и бывший президент рейхстага! Это кое-чего стоит, а?
Приход адъютанта помешал Кроне ответить.
- Мистер Друммонд, экселенц... - сказал адъютант.
Кроне вздохнул с облегчением: "Малый точен".
- ...настойчиво просит приема! - докончил адъютант.
- Кто?.. Зачем?.. - буркнул Геринг и вопросительно посмотрел на Кроне.
- Вспоминаю это имя, - сказал тот. - Следовало бы его принять. Этот Друммонд - абсолютно чистая фигура. Он торгует полезными вещами. Назначьте ему время, экселенц, но...
- Ну, ну, не смущайтесь...
- ...осторожности ради, прежде чем прикасаться к его бумагам, передавайте их мне на проверку... - И, уже откланиваясь, добавил: - Не забудьте о свидании с Тельманом, экселенц!
В ту же ночь Тельман был переведен из "мешка" в изолированную палату тюремной больницы.
Тельман не был в силах шевелиться, говорить. Он только время от времени с очевидным трудом поднимал веки, и его изумленный взгляд на миг обращался к окну. Тельман выдерживал свет какую-нибудь минуту, не больше. Веки снова опускались на отвыкшие от света глаза.
Еще через сутки его взгляд продолжал оставаться единственным, в чем проявлялись признаки жизни. Тело было по-прежнему неподвижно, губы не издавали ни звука.
Так продолжалось несколько дней. Но не это служило предметом удивления привыкшего ко многому тюремного персонала. Удивительным было другое: Тельман отказывался есть. Пришлось снова пустить в ход искусственное питание, чтобы поддерживать его силы.
Тюремщики и врачи были потрясены тем, что человек, вернувшийся из каменной могилы, мог сказать то, что сказал, наконец, Тельман:
- Я буду принимать только обычную тюремную пищу, такую же, какая дается другим заключенным. Я буду принимать ее только в обычной тюремной камере, такой же, в какой содержатся мои товарищи.
Это было событием: он, ни разу не раскрывший рта за сорок семь суток пребывания в каменной могиле, он, из которого ни одна пытка не исторгла стона, заговорил.
"Номер двести четвертый заговорил!"
Телефонные звонки, рапорты...
Однако радость тюремщиков была недолгой: Тельман говорил одну минуту. Ровно столько, сколько нужно было, чтобы один раз сказать то, что он сказал. Он не дал себе труда повторить оказанное ни директору тюрьмы, ни следователю, ни прокурору. Только пришедшему в палату Кроне он сказал еще одну фразу:
- Ни с одним фашистом я говорить не стану.
Прошло две недели.
Прошло три.
Геринг несколько раз спрашивал Кроне о том, когда можно будет поговорить с Тельманом, но Кроне не мог ему на это ответить ничего определенного. Кроне готов был теперь отговорить Геринга от этой встречи, если бы тот не сказал:
- Глупости, Кроне. Не верю! Вы просто не умеете взяться за дело!
Через несколько дней Кроне с удивлением убедился в том, что Геринг был у Тельмана. Разговор велся в палате один на один. Но даже Кроне Геринг не сказал о том, что услышал от Тельмана. Только по взбешенному лицу министра, когда он вышел из палаты, да по ярости, вспыхнувшей в его взгляде при упоминании о Тельмане, Кроне мог судить, что там произошло.
Вероятно, чтобы утешить себя, Геринг сказал:
- Лебе дописал последнюю страницу в истории марксизма в Германии. С этим покончено!
- Буду счастлив, если это окажется так, - уклончиво заметил Кроне.
- Это так, и так останется навсегда! - Геринг рассек воздух ребром толстой руки.
18
Отто редко давал себе труд возвращаться к тому, что казалось ему пройденным этапом жизни. Жизнь представлялась ему достаточно увлекательной и такою, какой была, чтобы стоило отнимать у себя время на бесполезные размышления о том, что было, или о том, что будет. Он оставлял без внимания многое из того, что расценивал как мелочь, которую не только не стоит замечать, но на которую подчас лучше даже закрыть глаза, чтобы не доставлять себе лишнего беспокойства. Он был далек от того, чтобы задумываться над тем, что делает Сюзанн в те часы, когда она не бывала с ним. Она могла заниматься чем угодно: быть журналисткой, переплетчицей или любовницей другого. Все это касалось Отто лишь в той мере, в какой могло поставить его в неловкое положение в обществе либо лишить какой-то суммы удовольствий или удобств.
Сюзанн была в действительности гораздо более смышленой и ловкой особой, чем это казалось не только Отто, но и его более опытному предшественнику Хайнесу. Она ни разу не дала ни тому, ни другому повода заподозрить, что у нее есть другая жизнь за пределами той, в которой они сами принимали участие. Они знали, что Сюзанн - берлинский корреспондент великосветского парижского журнала "Салон". Этим положением объяснялось в ее жизни многое: необходимость часто бывать вне дома, посещать ателье модных портних, бывать на скачках, выставках и на тех вечерах миттельштанда и бюрократии средней руки, на которые удавалось проникнуть.
Поэтому и сегодня, вздумай Отто позвонить Сюзанн и не застань ее дома, он был бы недоволен, потеряв вечер, но ему и в голову не пришло бы задуматься над тем, где она может быть, чье общество она предпочла ему. Назавтра он выслушал бы ее объяснение и был бы далек от мысли проверять. Она же, в свою очередь, предпочла бы выдержать самую бурную сцену ревности со стороны Отто, чем сделать хотя бы ничтожный намек на то, что в действительности произошло с нею именно в этот вечер.
...Она сидела в "Казанове". Программа кабарэ подходила к концу, когда к столику Сюзанн подошел Роу. Ни костюмом, ни наружностью он не выделялся из окружающей его толпы посетителей, и только опытный глаз признал бы в нем не немца. Сюзанн знала его под кличкой "капитан". Она знала, что он бывший моряк, что он занимается журналистикой и является корреспондентом английской газеты. Но кроме всего того, что знали о капитане Роу и другие, Сюзанн знала о нем еще одно: он был человеком, пославшим ее в Берлин. Это Роу заставил ее стать журналисткой. Роу сделал ее "дочерью" незнакомого ей маленького старого француза. Это он, капитан Роу, полновластно распоряжался ее жизнью с тех пор, как она дала ему поймать себя на пустячной краже в ювелирном магазине. Роу поймал ее и, поймав, разыграл покровителя. Ровно настолько, насколько ему понадобилось, чтобы заставить ее полностью служить ему. Роу долго не давал ей никакой работы. Он держал ее впроголодь, заставлял наизусть заучивать целые главы первых попавшихся ему под руку книг, запоминать длинные, непонятные ей доклады, целые скучные передачи радиокомментаторов. Он тренировал ее память. Он посвятил ее в приемы конспирации, обучил тайнописи. Еще и еще раз убедил ее в том, что она всецело в его руках. После этого он дал ей задание. Ее путь лежал в Германию. Там было поле ее будущей деятельности. План был разработан тонко и точно. Расписан каждый шаг. Вплоть до того, что, добравшись до коричневых вельмож, она должна будет сделать так, чтобы и те, в свою очередь, захотели отыскать путь к ее сердцу. Ее обязанность - помочь им на этом пути. Ею были довольны все: и капитан Роу, издали наблюдавший игру, и Хайнес, и сменивший его Отто фон Шверер.
Вопреки своим ожиданиям, была довольна и Сюзанн. Работа оказалась по ней. Хорошенько запоминать все, что говорили в своем кругу руководители СА, и, по возможности, стенографически излагать это шифром в виде статеек для "Салона" было не такой уже жестокой расплатой за право вести веселую жизнь. Она не задумывалась о том, на кого работает и каков скрытый смысл ее работы. Единственное, что ее по-настоящему интересовало, была обратная почта из "Салона", изредка и скупо приносившая ей гонорар. "Капитан" не был щедр. Но он не был и назойлив. С тех пор как Сюзанн покинула Париж, он ни разу не дал ей знать о себе, ни разу не назначил свидания. И вот впервые сегодня в "Казанове" она снова увидела его. Она безропотно последовала за ним в автомобиль, доставивший их в маленькую гостиницу. Горничная внесла в номер бутылку вина и с профессиональной улыбкой пожелала "спокойной ночи". Роу, слегка толкнув Сюзанн в плечо, усадил ее в кресло.
