Отто Ран - Крестовый поход против Грааля
Тренкавель «Парцифаля» умирал в глубочайшей темнице своей крепости, должно быть, как раз в тот самый момент, когда туда прибыл Симон де Монфор. Честнейший рыцарь Романии вынужден был подобно Сократу, благороднейшему мыслителю Греции, принять чашу с ядом.
Увы, о рыцарство! В могиле ты теперь,И никому нет дела до тебя.Подобно мертвецу, бессильно ты теперь,Ухмылка дурака — награда для тебя!И на коленях ты, тобою правит поп,Наследство — королю. И это — твой конец.Теперь ты можешь лгать, как лжет презренный поп.Не воин ты, торгаш… И это — твой конец!Пейре Кардиналь
Первым покинул стан крестового похода граф Невера со своими вассалами. Герцог Бургундский и далее французские бароны один за другим последовали его примеру. Они считали, что уже отслужили установленный для спасения души срок — сорок дней, и никакие увещевания Церкви не могли убедить их, что дело Божие нуждалось еще в их присутствии. Даже мародеры, захватив достаточное количество добычи, предпочитали отправиться домой.
Архиепископы, епископы, аббаты, священники и монахи оставались вокруг Монфора в неизменном числе, тогда как его войско насчитывало всего лишь 30 рыцарей да 4500 пилигримов, большей частью бургундцев и немцев, которым он должен был платить за службу двойное жалованье. Когда Симон находился в зените своего успеха, папским легатам также сопутствовала удача: они организовали собор в Авиньоне, на котором принудили всех рыцарей, дворянство и городских чиновников завоеванных земель принести клятву в том, что те приложат все усилия к искоренению ереси. Однако эта клятва оказалась пустой формальностью, а присяга, насильственно вырванная у новых вассалов Симона, была какой угодно, но только не искренней.
Романия медленно приходила в себя от пережитых ужасов. Разгоралась партизанская война, которая ставила де Монфора во все более ненадежное положение. Иногда могущество Симона распространялось не далее наконечника его копья{115}. Однажды ему лишь с трудом удалось удержать от бегства свой гарнизон в Каркассоне. Когда же он собрался отправиться на осаду Термэ, было нелегко найти рыцаря, который бы согласился принять в свои руки командование в городе.
Несмотря на все эти трудности, Симону де Монфору удалось завоевать несколько крепостей и даже вступить на время в графство Фуа. Весной 1212 г. его положение начало улучшаться, ведь к нему направлялись новые толпы пилигримов.
В конце 1209 г. Раймон VI посещает папу и жалуется на «нехристианский» образ действий Симона де Монфора. Граф надеется, что с тех пор, как французский король и его могущественнейшие вассалы перестали скрывать свое возмущение жестокостями Симона и постыдными, пренебрегающими всякой законностью, деяниями легатов, он может надеяться на большее снисхождение у папы. Раймон предпринимает попытку показать Иннокентию III, сколь несправедливые преследования претерпел он со своими подданными от рук папских посланцев. Граф уверяет, что выполнил все условия, возложенные на него легатом Мило в Сен-Жиле, и просит папу освободить его от все еще над ним довлеющего обвинения в убийстве Петра из Кастельно. Святейший отец чрезвычайно сердечно принимает графа, открывает ему знаменитые мощи и позволяет к ним прикоснуться. Он именует его «любимым сыном» и предписывает своим легатам созвать не позднее чем через три месяца собор, чтобы дать графу Тулузскому возможность оправдаться.
Неужели папа не мог сам выслушать алиби Раймона? Но это и не входило в намерения папы, он ни в коем случае не хотел отойти от той линии, которой он держался прежде и которая имела своей целью полное уничтожение графа. Исполненный подозрений, граф поспешает покинуть Вечный город «из опасения там заболеть».
Легаты, вместо того чтобы готовить предписанный папой собор, обращаются к населению Тулузы с многочисленными речами, надеясь, что смогут настроить людей против своего господина. На улицах Тулузы духовное братство, назначенное «для обращения еретиков», вступает в фактическое противоборство с сохраняющими верность графу горожанами.
Затем, как пишет монах Пьер де Во-Сернэ, биограф Симона де Монфора, «Господь указывает им путь и открывает средство, с помощью которого они смогут обесценить оправдания графа». Этот внушенный свыше легатам способ заключается в том, что они снова требуют от Раймона окончательного изгнания всех еретиков со своей территории. Можно только восхищаться радостью простодушного монаха благочестивым обманом, столь хитро примененном и ловко осуществленном («О, благочестивый обман легатов! О, обманчивое благочестие!»). Это высказывание позволяет нам заглянуть в тайны римской дипломатии и узнать кое-что из методов ее борьбы против альбигойцев.
Симон де Монфор также способствовал со своей стороны унижению Раймона VI. Огнем и мечом прокладывал он себе путь через графство Тулузское. Во время начавшейся осады города Минерва к нему примкнул приведший подкрепление аббат Сито. Возглавивший оборону Вильгельм был не прочь передать город в руки крестоносцев, но при условии, что его подданным будет дарована жизнь. Арнольд, страстно желая смерти всех еретиков, считает все же несовместимым со священническим достоинством отдать приказ об умерщвлении всех осажденных{116}. Итак, по его предписанию, жизнь должна быть сохранена всем католикам и тем из еретиков, которые согласятся отречься от своих верований. Рыцари де Монфора протестуют: «Мы прибыли сюда истреблять еретиков, а не раздавать им милости. Под страхом неотвратимой смерти они разыграют свое обращение!» «Я достаточно хорошо их знаю, никто из них не обратится», — утешает воинов аббат Сито.
Он действительно хорошо изучил натуру еретиков. Все они, за исключением трех женщин, отказались купить себе жизнь, отрекшись от своей веры, и, торжествуя, без принуждения пошли на костер.
Затем наступила очередь Термэ. Его сравняли с землей…
Прежде Термэ представлял собой неприступную крепость, вокруг которой лежал превосходно укрепленный город, а далее располагалось окруженное могучими стенами предместье. Все это было окружено рекой.
Хозяин замка, седовласый Раймон, был готов к защите. «Божие воинство» не заставило себя ждать. Однако к серьезным действиям крестоносцы смогли приступить не прежде, чем к ним пришло пополнение из бретонцев, французов и немцев.
Ведение осады было поручено искушенному знатоку осадных орудий Гильому, аббату Парижскому. Он проповедует, бранится, дает указания плотникам и кузнецам, подбадривает солдат — короче, он разумеет свое дело. Он приказывает окружить город самыми современными таранами и катапультами.
Проходят месяцы. Осажденные издеваются над усилиями идущих на приступ: «Наш город крепок, вы только разобьете себе лоб. И провианта у нас больше, чем у вас!»
Горожане хорошо знают, что в лагере крестоносцев свирепствует голод, листья и трава заменяют недостающий хлеб.
Но Бог заботится о своих закованных в латы пилигримах, он снова запрещает тучам поить еретиков, источники иссякают. Осажденные утоляют жажду вином, но и оно грозит скоро кончиться. Голод устрашающ, но жажда еще страшнее.
«Завтра мы сдадимся», — оповещает крестоносцев Раймон, хозяин города.
Однако на следующее утро он не торопится исполнить обещанное. Поднявшись на главную башню крепости, он смотрит по ту сторону гор Корбьеры. Над Бугарачем покоится чуть заметная бледная тучка. Он знает, что она обозначает…
Туча становится больше и больше, заволакивает собой все небо. Разверзаются небесные хляби. Чуть не умершие от жажды жадно пьют из чанов божественную влагу. Но это-то и принесло им погибель: в городе начинается дизентерия, население редеет. Охваченные паникой горожане совершают попытку ускользнуть от окружающей их в Термэ со всех сторон смерти. Некий пилигрим замечает их ночную вылазку и поднимает на ноги весь лагерь.
И снова горят костры…
Де Монфор, ликуя, возвращается в Каркассон. Раймона из Термэ замуровывают в подземелье. Когда его сын хотел позднее освободить помилованного отца из его могилы, он нашел лишь жалкие останки.
Между тем легаты, исполняя требование папы, созывают в сентябре 1210 г. собор в Сен-Жиле.
С холодной невозмутимостью они заявляют, что граф Тулузский выказал себя клятвопреступником, ведь он не изгнал всех еретиков, а освободить клятвопреступника от подозрения в том, что он убийца, невозможно. Не слушая его оправданий, они снова его отлучают.
Человек большей внутренней крепости разразился бы, вероятно, при разоблачении столь недостойного обмана пылким гневом. Раймон же, потрясенный внезапным уничтожением своих надежд, напротив, расплакался. Судьи указывают на это, как на новое доказательство его «врожденной порочности».
