Войтех Замаровский - Тайны Хеттов
Французский археолог Э. Шантр, производивший в 1893–1894 годах раскопки на Кюльтепе, писал: «У северного подножия холма возникла недавно убогая деревенька, в которой свирепствует жесточайшая болотная лихорадка. Пребывание на холме Кюльтепе невыносимо утомительно. Полное отсутствие деревьев, тропическая жара, воздух, отравленный малярией, абсолютный недостаток питьевой воды и каких бы то ни было продуктов быстро сломили бы силу и энергию самого закаленного человека, если бы он целиком зависел от помощи близлежащего мусульманского селеньица».
В 1925 году Грозный добавляет к этому: «Малопривлекательное, но тем не менее — как мы в этом убедились сами — вполне достоверное изображение Карахююка!».
Грозный приехал сюда 20 июня и поселился с архитектором Петрашем сначала «в самом солидном, двухэтажном доме Карахююка», но, хотя их «хозяйка была, можно сказать, женщиной весьма преклонного возраста», сын ее запретил им пользоваться дверями, ведущими в комнату из коридора, «чтобы мы не могли увидеть ее даже издали. И мы каждый раз лезли к себе прямо с улицы по приставной лестнице». Потом они нашли себе другое обиталище, «еще более примитивное», без окон и стульев, под которым находился «большой хлев, куда на ночь загоняли 50–60 буйволов; легко догадаться, что испарения, поднимавшиеся из этого хлева, не делали более приятным пребывание в наших комнатах, хотя и к этому мы вскоре привыкли».
«Рабочих — от 75 до 150 человек — мы частью нашли в собственной деревне, частью — и в значительно большей мере — в окрестных деревнях и окружном городке Мунджусун, находившемся в полутора часах пути от нас… Обычно это были люди невероятно нищие, без всякого имущества, без работы и в своих потребностях чрезвычайно непритязательные; десять турецких фунтов, то есть наших 200 крон, означали для них огромный капитал, с которым можно было жить полгода… В Турции нет промышленности, а с полевыми работами каждый турецкий крестьянин старается по возможности управиться сам, в крайнем случае — с помощью своих родичей; тот, у кого нет участка земли или собственного торгового дела, почти не имеет перспективы на заработок. Поэтому к нам за работой обращались очень многие; тем более что платили мы по местным масштабам весьма неплохо, примерно 90 пиастров, то есть около 18 крон в день. К нам приходили просить работу люди из мест, которые находились от нас в нескольких днях пути».
Если иметь немного фантазии, эти несколько фраз прекрасно иллюстрируют не только условия, в которых работал Грозный, но и положение в турецкой деревне, мало изменившееся в этих глухих краях и до нашего времени. Обращая внимание на жизненный уровень своих рабочих, Грозный представляет собой исключение среди западных археологов. Но следующие ниже слова прекрасно мог бы написать Кольдевей или Лэйярд.
«Однако едва эти рабочие были наняты, их требования начинали возрастать до бесконечности. Причем иметь с ними дело как с массой было весьма нелегко. Почти ежедневные забастовки и волнения, особенно вначале, были в порядке вещей. Порой была необходима весьма утонченная дипломатия, порой же большая твердость, чтобы держать в подчинении эти чрезвычайно недисциплинированные, часто балансирующие на самой грани преступности элементы».
Тут уже Грозный не касается причин, даже самых непосредственных; но мы хорошо понимаем психологию рабочего, живущего в постоянной нужде и страхе перед безработицей и старающегося воспользоваться редкой возможностью, которая ему представилась. Нужно добавить, что рабочие эти, по большей части сезонные батраки в хозяйствах богатых крестьян, не привыкли работать в коллективе с почти военной дисциплиной, которую ввел назначенный Грозным главный надзиратель, «некий Гриммек, по профессии строительный десятник, затем унтер-офицер в Германской Восточной Африке, загадочным стечением обстоятельств заброшенный в Кайсери, где он оказался без работы и в страшной нужде, как раз когда мы туда приехали». Кроме того, кайсерийские торговцы древностями, стремясь помешать раскопкам, подослали сюда своих агентов.
Но главной и непосредственной причиной недовольства рабочих были нетерпимые — нетерпимые даже по тогдашним турецким понятиям — медицинско-гигиенические и бытовые условия их жизни.
Хотя вся местность была заражена малярией, здесь не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало медицинскую помощь. Рабочие не были обеспечены жильем и чистой питьевой водой. «Наши рабочие ночевали на лугах вокруг Кюльтепе… Они лежали под открытым небом недалеко от воды, и нет ничего удивительного, что со временем почти все они заболели малярией. Из-за этой болезни каждый день двое или трое рабочих возвращались домой».
Естественно, рабочие требовали, чтобы им выдавали хотя бы хинин. «Мы роздали около 600 порошков хинина и роздали бы его в несколько раз больше, если бы он у нас был». Но ведь о малярии на Кюльтепе Грозный знал заранее. И если в конце концов у него не осталось порошков хинина даже для самого себя, это, разумеется, яркий пример самоотверженности и благородства, но одновременно и свидетельство «ошибки в расчете, которую выявило столкновение с действительностью».
Вопреки всему этому труд турецких рабочих под руководством чехословацкого ученого давал свои плоды. Раскопки па Кюльтепе быстро продвигались вперед.
«Холм пепла» означает в переводе название этого холма. И оно вполне оправдано: «Глина тут перемешана с пеплом, оставшимся от погребенного города». Но весь вопрос в том какого города? Некоторые археологи утверждали, что там вообще не было никакого города, что Кюльтепе в отличие от других холмов — естественный холм. По мнению Шантра, Кюльтепе — кратер некогда действовавшего вулкана, поскольку края по всей окружности холма значительно выше, чем его центр. Грозный считал, что это стены города, покрытые наносами глины. Пробные зонды показали, что он был прав.
В то время как Шантр и Винклер вели раскопки главным образом на склонах холма, ближе к его подножию (в 1925 году были еще видны следы их разведочных траншей), Грозный повел атаку прямо на его центр. Он верил, что под небольшим возвышением на плоской вершине Кюльтепе скрывается «какой-нибудь центральный дворец или храм, либо и то и другое».
Он наметил направление трех параллельных траншей шириной по восемь метров каждая, и фельдфебель Гриммек отдал приказ к атаке. Петраш следил за продвижением фронта, а Грозный сделал то же, что и всякий командующий, который в первый час после начала операции представляет собой «самую ненужную личность на всем поле сражения». Он лег и заснул, что было наиболее разумным способом скоротать время ожидания.
Он ждал почти до вечера. Долгий срок… Но какой короткий в сравнении с тем испытанием терпения, которое выпало на долю Ботта, ожидавшего целый год — и напрасно. Прежде чем солнце успело побагроветь, кирка одного черкеса высекла из горы пепла первую искорку. Камень! Гриммек направил туда подкрепление. Уже вечером первого дня раскопок Грозный знал, что отрывает стену. Стену из больших, грубо отесанных андезитовых блоков…
Дальнейшие два дня показали, что блоки и вставленные между ними полуобожженные кирпичи носят следы пожара. Пожар! Это археологи любят. «Если бы все происходило по желанию археологов, каждый древний город был бы погребен под дождем пепла, извергаемого из какого-нибудь весьма кстати расположенного поблизости вулкана, — пишет Леонард Вулли. — А если уж не хватает вулканов, лучшее, что, с точки зрения археолога, может случиться со всяким городом, — это порядочный набег, во время которого он будет разграблен и подожжен». Но что бы мы ни думали об этом научном фанатизме, остается фактом, что, например, извержение Везувия в 79 году сохранило для нас три античных города: быстрое уничтожение мумифицирует город, медленный упадок его разрушает.
Месяц продолжались раскопки — 50 рабочих стали жертвой малярии, — и из глубин тысячелетий выступили на дневной свет основания грандиозной постройки; той постройки, которую Грозный заранее увидел рентгеновским глазом опытного археолога. Постройка занимала 62 метра в длину и 58 метров в ширину, стены ее были 1,5–2,3 метра толщиной, ориентирована она была почти точно по четырем сторонам света (портал, по всей вероятности, обращен на север), с трех сторон ее окружал большой мощеный двор. Она стояла на искусственной террасе и доминировала над городом и окрестностью. А после дальнейших раскопок, в результате которых были обнаружены предметы, поддающиеся датировке, Грозный установил время и назначение постройки: «резиденция хеттского правителя этого города, его замок». Хеттский замок XV–XIII веков до нашей эры, сожженный в XII столетии до нашей эры завоевателями, которые уничтожили Хеттскую державу!
Как Грозный установил, что это был именно хеттский замок? Стиль, строительная техника и планировка стен замка в точности совпадали с постройками в Богазкёе, Зинджирли, Каркемише, то есть с постройками бесспорно хеттского происхождения. Однако для серьезного ученого это лишь 90 процентов доказательства; стопроцентное доказательство принесло позднейшее открытие «древнего рельефа, изображающего часть ног с клювовидными хеттскими сандалиями». Рельеф был вмурован прямо в стену замка!
