Артем Драбкин - «А зори здесь громкие». Женское лицо войны
Я вернулась из госпиталя, а мне финны кричат из своих траншей: «Маруся, ты где была? Мы соскучились!» По-русски мне кричали, да и по-фински иногда. Когда мне кричали по-фински, я быстро смотрела по разговорнику, что они мне кричат. Сейчас я уже почти забыла все эти финские слова.
Там же, на Карельском перешейке, я получила свою первую награду — медаль «За отвагу». Была разведка боем, и она прошла очень неудачно. Много было раненых. Я оказала им первую помощь, собрала их всех вместе, оттащила в безопасное место. Всего одиннадцать человек — и вот за это я получила медаль «За отвагу».
Я не слышала и не видела таких случаев, чтобы финны и наши друг в друга не стреляли. Когда я там была, из траншей никто не высовывался и не загорал. Берега реки Сестры были близко, так что никто не высовывался. На отдых мы ходили в Песочное, Дибуны. Грибы и ягоды там собирали, это большое подспорье нам было.
Бетонные доты мы не использовали, там своя команда была. Что там за силы были — я не знаю. Мы были только в траншеях. Пехота — сто километров прошел, еще охота.
Я поражаюсь, почему финны не пошли в наступление в 1942 году — то ли не хотели, то ли еще что. Чего они боялись? Ведь такие слабые части стояли в обороне. Кто покрепче, все были на юге, в районе активных боевых действий, а в обороне одни дистрофики стояли. Ослабленные голодом. Почему не пошли? Оборона у нас слабая была. И питание плохое было, и снабжение. Мне кажется, финны свободно могли бы прорвать нашу оборону. Это мое мнение — может быть, на других участках фронта была другая ситуация, но у нас в дивизии именно так.
После госпиталя я вернулась в дивизию, но в декабре 1942 года пришла разнарядка — прислать столько-то девушек на пулеметные курсы, вот я и пошла на них. Нас было 3000 человек, из них 50 женщин. Эти курсы располагались на проспекте Бенуа, дом 1. У нас была отдельная казарма. Курсы длились три месяца, обучали обращению с пулеметом «максим», ручным пулеметом Дегтярева, автоматом ППШ, ППД, пистолетом, гранатами «лимонкой» и РГД. Сборка, разборка, стрельбы. Стреляла я хорошо. Натаскали нас здорово, я с закрытыми глазами могла собрать и разобрать пулемет. Январь, февраль, март 1943 года мы учились. После курсов я попала в запасной полк на Карла Маркса, там мы пробыли несколько недель и направились в Кингисепп. Там был какой-то учебный батальон, и мы должны были учить других бойцов на пулеметчиков. Но там я пробыла недолго — с одной моей знакомой пулеметчицей мы поехали в Ленинград, на КПП там был какой-то офицер. Мы разговорились, я узнала, из какой он части и где они располагаются, и убежала из этого учебного батальона. Аня Шмидт, моя подруга, тоже увязалась со мной. Мы пришли к генералу Путилову, доложили, что вот, возьмите нас. Он посмотрел, говорит: «О, пулеметчицы! И к тому же награжденные!» (У Анны был орден Красной Звезды, а у меня медаль «За отвагу».) Он сразу согласился нас взять. Это было в марте 1943 года. 45-я гвардейская стрелковая дивизия стояла в то время под Кингисеппом, местечко Криково.
С этого времени и до конца войны я прошла через все операции и бои, в которых принимала участие 45-я гвардейская стрелковая дивизия. И бои под Нарвой, и освобождение Карельского перешейка, и Эстония. Я была командиром пулеметного расчета. У меня был свой пулемет, наводчик, подносчики. Правда, иногда и самой приходилось ложиться за пулемет, и иногда коробки тащить, чтобы без патронов не остаться. В 45-й дивизии я тоже была награждена медалью «За отвагу». Я даже не помню, за какую операцию, — столько лет прошло. Там была речушка, и нам надо было штурмовать противоположный берег. А я с моим расчетом не стала ждать, пока закончится артподготовка, и со своим пулеметом на тот берег проскочила. Мы на том берегу уже готовы поддержать нашу пехоту огнем. Вот за этот бой я и получила вторую медаль «За отвагу». В той речке еще командир нашего полка искупался — он решил лично поучаствовать в атаке, надел солдатскую форму и при переправе искупался. Он был невысокого роста, маленький, щупленький.
Я его не узнала и говорю ему: «Ну что ты тут под ногами путаешься?» Он говорит: «Ну-ка, иди сюда, что за дела?! Комполка такие вещи говорить?!»
Пулеметчикам было очень тяжело. Нужно обеспечить атаку, поддержать пехоту огнем, а потом догонять ее и опять стрелять. А пулемет-то тяжелый. Иногда бежишь с ним и не знаешь, хватит ли дыхания. Только постреляли, опять надо вперед бежать. Стреляли туда, откуда немцы вели огонь. По моему опыту я могу сказать, что «Максим» был надежным оружием. Да, были заедания ленты, но я прекрасно знала, как его собрать, разобрать, как устранить неполадки. Помимо пулемета, бойцы в пульроте были вооружены автоматами — сначала с круглым диском, потом с рожком. Винтовок у нас не было, а трофейное оружие мы вообще не использовали. Каски носили. Никакого транспорта — ни грузовиков, ни повозок, ни лошадей у нас не было, и все вооружение — станок, ствол, щиток, боеприпасы — мы таскали на себе. Коробок с лентами я брала с собой штук шесть. Если мне казалось, что мало, то я еще сама брала с собой пару коробок. Не могу сказать, на какое время хватало этих коробок в бою, но без патронов я не оставалась. Я была запасливой и боялась остаться без патронов. Позицию сразу меняли, потому что засекут и сразу пустят мину или еще что. Но позиции меняли так, чтобы немецкие огневые точки были в поле зрения. В бою возили на своих колесах. На марше, конечно, ствол отдельно несли. Я пулемет быстро собирала, немного времени мне на это требовалось. Щиток у нас был, но не всегда мы его устанавливали. Он тяжелый, во-первых, а во-вторых, через эту щель надо еще пристроиться, прицелиться. А так без щитка сразу все видно. Не очень любили щиток применять, хотя он и защищает. «Максимы» с оптическим прицелом мне не попадались.
Один раз была такая ситуация, что я нашла отличную огневую позицию, пристреляла все ориентиры, все подготовила — а пехота где-то застряла, не подошла к нам. И я ни за что не хотела отходить — все же готово, пристреляно уже! И мы на ночь остались там, на этой точке, в одиночестве. Немцы ночью боялись в бой идти. И мы всю ночь вели беспокоящий огонь — расчет рассредоточился, и то из автомата очередь дадим, то из пулемета. Утром наша пехота подошла, и говорят нам: «А вы еще живы?» Мы говорим: «Да, а куда мы денемся?»
Один раз я столкнулась с немцем лоб в лоб в бою. Слева дом горит, справа сарай горит, и нам надо между этих двух пожарищ проскочить. Я побежала, выскочила — и немец на меня! Мы выстрелили одновременно. Я его убила, а он в меня не попал. Очевидно, он нажал на курок, когда он уже падал. Только сапог мне повредил пулей. Аня Шмидт, бывшая студентка института иностранных языков, в том же бою встретилась с немцем, так она его в плен взяла. Мало того, когда наша пехота вперед пошла, она на него пулемет нагрузила. Отчаянная девчонка была. По национальности была еврейка. Поскольку я была чертежница, она меня попросила подделать ей графу «национальность» в красноармейской книжке. Она мне говорила: «Ты сама понимаешь, к евреям такого доверия нет, как к русским, переставь мне национальность на русскую». Я пожала плечами, но надпись ей подделала. В этом же бою она и погибла.
Маша Логинова была из Ленинграда, но где она жила — я не знаю. Один раз был случай (где, я уже не помню, названия мест стерлись в памяти), когда командиру роты дали задание прочесать лес. Он набрал команду — я пошла с ручным пулеметом, Маша Логинова, санинструктор, тоже пошла, и еще пятнадцать человек бойцов. Мы пошли вперед. Только мы метров триста отошли, как снайпер Машу снял. Я только наклонилась над ней, как командир говорит: «Не смей! Ее подберут, а нам дальше надо идти». Какая ее судьба — нашли потом ее тело или нет, не знаю. Мы дальше пошли, вышли на опушку леса, перед нами деревня, в ней немцы ходят. А командир отчаянный был, говорит: «Давай деревню возьмем!» Я говорю: «Ага, возьмем. И что мы с ней делать будем? Нас семнадцать человек, а наши вон где! Где патроны? Где силы, чтобы эту деревню удержать? Где еда? У нас ничего нет с собой. Давай лучше подождем подхода наших». Это был единственный раз, когда я офицеру перечила. Мы остались на ночь на опушке леса — не пошел комроты вперед. Немцы ходят в открытую, варят что-то, из труб дым идет. А у нас и есть нет ничего. Ночью — под одним кустиком храпят, под другим — храпят, я пойду, одного растолкаю, другого растолкаю, боюсь уснуть. После этого на рассвете слышу — справа началась стрельба. Я так подумала, что, значит, скоро наши подойдут и эту деревню будут брать. Пошла на выстрелы, и оказалось, что это наши соседи, 131-й полк. Я к ним подошла, говорю: «Что тут у вас происходит?» — «А ты из какой части?» — «134-й полк». — «А где вы?» — «Мы на опушке леса, перед деревней стоим, еще с вечера». — «Что вам надо?» Я в ответ: «Нам надо патронов и надо каши!» Мне дали термос каши, патронов, я и вернулась к нашим. Потом наши пошли вперед, мы к деревне подошли, а там немцы уже отступили. Деревню заняли без боя. Этот комроты мне и говорит: «Вот видишь, надо было деревню атаковать вечером, заняли бы ее и ночевали бы в домах». Я говорю: «Как знать, может быть, и не было бы нас в живых!»
