Николо Макиавелли - История Флоренции (Книги 5-8)

Среди всей этой смуты Синьория заперлась во дворце и вместе со всеми своими магистратами отошла в сторону, не выказывая предпочтения ни одной из партий. Граждане, в особенности те, что последовали примеру Луки, видя, что Пьеро вооружен, а его противники безоружны, стали подумывать уже не столько о том, как повредить Пьеро, сколько о том, как бы с ним сдружиться. Наиболее видные из граждан, главари городских партий, явились во дворец перед лицо Синьории и долго обсуждали дела города и способы, которыми можно было бы умиротворить страсти. Так как Пьеро все время болел и не в состоянии был прибыть на это собрание, все единогласно решили отправиться к нему домой. Единственным исключением оказался Никколо Содерини; предварительно поручив заботу о детях и имуществе брату Томмазо, он удалился в свое поместье дожидаться, какой оборот примут эти переговоры, от которых ожидал для себя лично беды, а для отечества пагубы.

Прочие же граждане прибыли к Пьеро, и тот из них, которому поручено было выступить с речью, стал жаловаться на смуту в городе, заявив, что главным виновником должен рассматриваться тот, кто первый взялся за оружие. Граждане и правительство не знают, чего именно хочет Пьеро, а ведь он-то первый и вооружился, и поэтому пришли узнать его волю, причем, если она соответствует благу отечества, они готовы ее принять. На это Пьеро отвечал так. Обвинять в беспорядках следует не того, кто первый взялся за оружие, а тех, кто своим поведением до этого довел. И если хорошенько подумать над тем, как они вели себя по отношению к нему, если принять во внимание все эти ночные сборища, сбор подписей, интриги с целью отнять у него и родной город, и жизнь, то легко увидеть, что из-за них-то он и взялся за оружие. Но ведь оружие оставалось в пределах его дома, и это ясно доказывало его намерения: только защищаться, никому не причиняя вреда и ущерба. Он ничего не хотел, ничего не домогался, кроме безопасности и спокойной жизни, и никогда не высказывал никаких иных намерений, ибо когда истек срок балии, он и не помыслил о том, чтобы вернуть себе особые полномочия каким-либо чрезвычайным способом; его вполне устраивало, чтобы государством управляли обычные магистраты - только бы они сами этим довольствовались. Пора бы вспомнить, что Козимо и сыновья его умели жить во Флоренции, пользуясь почетом, и с балией, и без балии, а в 1458 году не его дом постарался восстановить балию, а сами граждане. И если теперь они не хотят балии, так ведь и ему она не нужна. Но есть люди, которым этого мало, которые считают, что им не жить во Флоренции, пока он в ней живет. Конечно, он никогда бы не поверил, ему даже в голову не могло прийти, что друзья его и его отца сочтут, что им не жить во Флоренции вместе с ним, человеком, который всегда был известен своей любовью к покою и миру. Затем, обернувшись к мессеру Диотисальви и его братьям, находившимся тут же, он сурово и негодующе попрекнул их благодеяниями, полученными ими от Козимо, доверием, которое он им оказывал, и их черной неблагодарностью. В речах его была такая сила, что многие из присутствующих, глубоко тронутые ими, готовы были тут же на месте расправиться с мессером Диотисальви и его братьями, если бы Пьеро их не удержал. В конце концов Пьеро заявил, что он согласен на все, что постановят явившиеся к нему граждане вместе с Синьорией, ибо просит лишь одного, чтобы ему обеспечили безопасность и покой. Затем речь зашла еще о многих других вещах, но никаких решений принято не было, кроме общего пожелания обновить государственное управление и установить новый его порядок.

Гонфалоньером справедливости был тогда Бернардо Лотти, человек не слишком расположенный к Пьеро, решившему поэтому ничего не предпринимать, пока тот у власти: впрочем, это было неважно, ибо срок его полномочий истекал. Но когда подошло время избрания новой Синьории на сентябрь и октябрь 1466 года, высшая магистратура оказалась порученной Роберто Лиони. Едва лишь он принял бразды правления, как, видя, что все уже подготовлено, созвал народ на площадь и установил новую балию,[225] весьма благоприятную для Пьеро, которая весьма скоро назначила магистратов, соответствующих желаниям нового правительства. Этот переворот привел в панику главарей враждебной партии, и мессер Аньоло Аччаюоли бежал в Неаполь, а мессеры Диотисальви Нерони и Никколо Содерини - в Венецию.[226] Мессер Лука Питти остался во Флоренции, доверившись обещаниям Пьеро и новому родству с его домом. Бежавшие объявлены были мятежниками,[227] и вся семья Нерони оказалась рассеянной, а мессер Джованни ди Нероне, бывший тогда архиепископом Флорентийским, добровольно удалился в изгнание в Рим, чтобы не стало ему хуже. Множеству граждан, внезапно выехавшим из Флоренции, были назначены различные места ссылки. Этого оказалось недостаточно: была назначена торжественная процессия с благодарственным молебствием по случаю сохранения государства и объединения города. Во время этого торжества были схвачены и подвергнуты пытке[228] некоторые граждане, которых затем частью предали смерти, частью подвергли изгнанию.

Среди всех этих пертурбаций ярчайший пример изменчивости судеб человеческих явил Лука Питти, ибо тут-то и можно было познать различие между победой и поражением, между честью и бесчестием. В доме его, где постоянно бывало много народу, воцарились пустота и безмолвие. Когда он появлялся на улицах, то друзья и родственники не то что не шли за ним толпою, а даже приветствовать его и то боялись, ибо одни утратили всякий почет, другие часть имущества и все были равно под угрозой. Великолепные здания, которые он начал строить, были оставлены рабочими; знаки внимания, которые прежде расточались ему, превратились в оскорбления, почести в поношения. Дошло до того, что многие, дарившие ему ценные предметы, требовали их обратно, словно вещи, данные напрокат, а те, кто имел обыкновение превозносить его до небес, обвиняли его в насилиях и неблагодарности. Так что он запоздало каялся в том, что не поверил словам Никколо Содерини, и искал случая честно умереть с оружием в руках, только бы не жить обесчещенным среди победоносных врагов.

Граждане, находившиеся в изгнании, стали, советуясь между собой, подумывать, как бы им вернуться в город, который они не сумели удержать. Мессер Аньоло Аччаюоли, пребывавший в Неаполе, прежде чем предпринимать какие-либо действия, решил выведать настроение Пьеро и выяснить, нет ли какой возможности примириться с ним, а потому написал ему следующее письмо:

"Смеюсь я над превратностями судьбы, которая по прихоти своей друзей превращает во врагов, а врагов делает друзьями. Ты сам, наверно, помнишь, как во время изгнания отца твоего я настолько больше внимания уделил этой несправедливости, чем какой бы то ни было опасности для себя, что потерял тогда отечество и едва не потерял саму жизнь. Пока жив был Козимо, я всегда неизменно любил и чтил ваш дом, а после его смерти никогда не стремился принести тебе какой-либо вред. Правда, слабость твоего здоровья и малолетство детей твоих смущали меня настолько, что я подумал, не следует ли придать нашему государству такое обличие, чтобы в случае твоей преждевременной кончины отечеству нашему не пришла бы погибель. Вот что лежит в основе всего мною содеянного - не против тебя, но во благо моей родины. Если я впал в заблуждение, то добрых моих намерений и былых заслуг, думается, вполне достаточно, чтобы позабыть его. Не могу поверить, что после того, как столько времени был я верен твоему дому, не найду в тебе милосердия, и что столькие заслуги мои одной ошибкой превращены в ничто".

Получив это письмо, Пьеро ответил так: "Смех твой там, где ты сейчас находишься, - причина того, что мне не приходится плакать, ибо если бы ты смеялся во Флоренции, я бы плакал в Неаполе. Я не отрицаю, что ты хорошо относился к моему отцу, но и ты признай, что немало от него получил. Так что ты настолько же больше должен нам, чем мы тебе, насколько надо более ценить дела, чем слова. Получив награду за все, что ты сделал хорошего, не удивляйся, если тебе по справедливости воздается за злое. Любовь к отечеству для тебя тоже не оправдание, ибо никого не найдется, кто бы поверил, что Медичи меньше любили свой город и меньше для него сделали, чем Аччаюоли. Живи же без чести в Неаполе, коли не сумел жить среди почета во Флоренции".

Отчаявшись в получении прощения, мессер Аньоло отправился в Рим, где сблизился с архиепископом и другими изгнанниками, и они все вместе любыми подходящими способами старались подорвать кредит торгового предприятия Медичи в Риме. Пьеро лишь с трудом удалось воспрепятствовать этому, однако с помощью друзей он разрушил все их козни. Со своей стороны мессер Диотисальви и Никколо Содерини всеми силами. старались побудить венецианский сенат выступить против их отечества, убежденные в том, что если флорентийцам придется вести новую войну, они со своим новым и не пользующимся любовью правительством не смогут ее выдержать.