Геннадий Соболев - Тайна "немецкого золота"
Согласившись с решением большевистского руководства о неявке на суд, Ленин отнюдь не уклонился от борьбы за свою политическую реабилитацию, выступив с целым рядом статей против выдвинутых в его адрес обвинений. В выпущенном 6 июля «Листке «Правды»» было напечатано сразу пять его статей: «Где власть и где контрреволюция?», «Гнусные клеветы черносотенных газет и Алексинского», «Злословие и факты», «Близко к сути» и «Новое дело Дрейфуса»[369]. Некоторые современные биографы Ленина полагают что в этих и других статьях вождь большевиков защищался вяло и неубедительно. С высоты сегодняшних знаний, представлений и предпочтений может казаться и так. Но публично поставленные в них вопросы относительно сути и формы выдвинутых против большевиков обвинений, а также их аргументации имели принципиально важное значение для формирования общественного мнения. Ленинские характеристики Алексинского и Ермоленко поставили под сомнение достоверность и ценность составленного в министерстве юстиции «документа». При этом заданный Лениным в одной из этих статей вопрос — «Разве же мыслимо, при сколько-нибудь правильном ведении дела, чтобы протоколы допроса, принадлежащие штабу, печатались в черносотенной прессе до назначения следствия или до ареста подозреваемых?»[370] — заранее ставил следствие в трудное положение. Вместе с тем нельзя не отметить, что категорическое отрицание Лениным всяких отношений с Ганецким, его утверждение, что «никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали»[371], ставило в ложное положение его самого, по крайней мере, с точки зрения современного исследователя. Что же касается до обвинений в пособничестве германскому генеральному штабу организацией восстания в Петрограде, то здесь Ленин в своем отрицании имел основания стоять до конца. Ибо обнаружить реальный «германский след» в событиях 3–5 июля даже по опубликованным теперь документам МИД Германии не представляется возможным: они позволяют говорить о заинтересованности немецкой стороны в большевистском движении, о стремлении помочь Ленину в связи с выдвинутым против него обвинением в том, что он немецкий агент. В самом деле вот что, например, сообщает советник германского представительства в Стокгольме Штоббе канцлеру Бетман-Гольвегу накануне июльских событий: «Согласно сообщениям из Петрограда, в здешних газетах, а также из других источников явствует, что влияние группы Ленина, к сожалению, уменьшилось… Ослабление влияния большевиков вызвано частично наступлением, а частично необычностью требований группы Ленина. Эти требования, наиболее крайним из которых является экспроприация крупных капиталистических концернов (особенно всех банков и крупных промышленных и коммерческих предприятий) и крупной земельной собственности, имеют целью отделение всех входивших в империю народов от России и их формирование в самостоятельные республики»[372]. Увы, об организации восстания в Петрограде на немецкие деньги или с помощью военной силы советник не сообщает, хотя канцлеру следовало бы представлять самую важную и конфиденциальную информацию. По меньшей мере, замедленной может показаться реакция немецкой стороны на июльские события в Петрограде. Спустя почти месяц (!) после того, как Ленин и другие руководители большевиков были объявлены германскими шпионами, германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау направляет в Берлин следующую телеграмму: «20 июля русская газета «Речь» объявила, что два немецких офицера генштаба по фамилии Шигицкий и Люберс рассказали русскому прапорщику Ермоленко, что Ленин — немецкий агент. Там говорится также, что Яков Фюрстенберг (Ганецкий) и д-р Гельфанд (Парвус) тоже немецкие агенты, действующие в качестве посредников между большевиками и немецким имперским правительством. Я считаю необходимым, во-первых, выяснить, существуют ли в генштабе офицеры Шигицкий и Люберс и затем, если это вообще возможно, категорически опровергнуть сообщение «Речи». «Речь» также заявляет, что, согласно телеграфным сообщениям из Копенгагена, Гаазе, немецкий социал-демократ и член рейхстага, сказал в беседе с одним русским журналистом, будто Гельфанд был посредником между правительством и русскими большевиками и доставлял им деньги»[373]. Представляет интерес, что же ответил заместитель статс-секретаря Бусше на эту телеграмму, спустя неделю: «По нашему наущению подозрения, что Ленин — немецкий агент, энергично опровергаются в Швейцарии и в Швеции. Таким образом, впечатление от этого сообщения, исходящего якобы от немецких офицеров, разрушено. Утверждение, якобы высказанное Гаазе, отрицается»[374].
Хотя оба этих документа дают пищу для самых различных утверждений и предположений, вряд ли на их основании можно говорить о глубокой вовлеченности немецкой стороны в июльские события в Петрограде. Даже если к тому добавить сообщаемый Г. Катковым факт о том, что как только немцы узнали об обвинении Гельфанда в финансовой помощи большевикам, они потребовали от него немедленного опровержения[375], все равно доказательств получается маловато. «Германский след» в организации восстания против Временного правительства пока не обнаружен. Но, может быть, это удалось сделать Особой следственной комиссии, созданной Временным правительством по делу «О вооруженном выступлении 3–5 июля в Петрограде», а мы до сих пор пребываем в неведении?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
П. Н. Малянтович: «В деяниях большевиков не усматривается злого умысла»
С самого начала расследования событий 3–5 июля в Петрограде возникло соперничество между Временным правительством и ЦИК Советов. Последний, опасаясь полной утраты доверия рабочих и солдат, создал 5 июля свою Чрезвычайную комиссию, в состав которой вошли представители Советов, политических партий, профсоюзов, фабзавкомов и солдатских комитетов. Однако 7 июля Временное правительство постановило «все дело расследования организации вооруженного выступления в Петрограде 3–5 июля против государственной власти сосредоточить в руках прокурора Петроградской судебной палаты»[376]. Интересно, что к этому времени Временное правительство было настроено на решительную расправу с «бунтовщиками» и даже имело в своем распоряжении обвинительный акт против большевиков в «государственной измене и сотрудничестве с врагом», подготовленный французским разведчиком Пьером Лораном по просьбе министра-председателя Г. Е. Львова и министра иностранных дел М. И. Терещенко[377]. Но А. Ф. Керенский, ставший с 8 июля после отставки Г. Е. Львова фактически главой правительства, посчитал, по всей видимости, не совсем приличным, что ему выпускнику юридического факультета Петербургского университета и первому министру юстиции Временного правительства, придется воспользоваться в данном случае услугами французского разведчика. Тем более что приходилось реагировать на вмешательство ЦИК Советов, ради нейтрализации которого Временное правительство и создало Особую следственную комиссию под руководством прокурора Петроградской судебной палаты Н. С. Каринского, в недавнем прошлом присяжного поверенного из Харькова, заменившего на этом посту в мае 1917 г. П. Н. Переверзева, ставшего тогда министром юстиции. Именно Каринский, по утверждению В. Д. Бонч-Бруевича, предупредил его конфиденциально днем 4 июля о подготовленном в Министерстве юстиции документе против Ленина, который, оказывается, уже был об этом осведомлен[378]. Правда, сам Каринский в эмиграции это категорически отрицал, считая клеветой, и называл Бонч-Бруевича Хлестаковым, но эта версия имеет сторонников среди западных историков и поныне. Между тем помощник прокурора судебной палаты Бессарабов, расписывая позднее заслуги своего шефа, утверждал, что Каринский и он составили «список для ареста 500 главнейших агентов большевизма», на что Керенский сначала согласился, а потом отказался. Находясь в 1918 г. в Киеве, Бессарабов, по свидетельству Г. Н. Михайловского, пытался с помощью русских офицеров организовать арест гетмана Скоропадского, но, поскольку он сам не годился в организаторы, нужны были известные имена, и Бессарабов послал за Каринским. «Сделано это было потихоньку от присутствовавших, и когда вдруг появилась небольшого роста круглая фигура лысого человека в штатском, Бессарабов вскочил, заявив: Вот Наполеон! Маленький толстый штатский, попавший в исключительно военную компанию, был растерян, а Бессарабов стал нам тут же, к величайшему смущению Каринского, разъяснять, почему именно он, а не кто-нибудь другой может и должен быть Наполеоном. Само собой разумеется, все были в крайнем замешательстве и серьезно говорить о перевороте после выходки Бессарабова было невозможно[379].
