Сергей Цыркун - Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки
Эти события совпали по времени с болезнью Ежова, вызванной, вероятно, переутомлением. Сразу после ареста Ягоды в Москву прибыл начальник ленинградского управления НКВД Леонид Заковский – видимо, чтобы прояснить обстановку и обезопасить себя накануне грядущей чистки. Ему было о чем тревожиться: по представлению Ягоды он награжден вторым орденом Красного Знамени (к пятнадцатилетию органов ВЧК—ГПУ), орденом Красной Звезды, получил звание «Почетного работника ВЧК—ГПУ», переведен из захолустной Белоруссии руководить вторым по значимости ленинградским управлением НКВД (достаточно сказать, что его предшественником по этой должности явился первый заместитель наркома внутренних дел СССР Агранов), получил наряду с первыми лицами в НКВД звание комиссара госбезопасности первого ранга и теперь, вероятно, волновался, как бы его не приняли за ягодовца. Его московская квартира находилась в доме 5 по Большому Кисельному переулку, где проживали также Ежов и Евдокимов, так что у него появилась возможность проведать больного наркома на дому. Показная заботливость Заковского простиралась до того, что он высказал опасение, не отравлен ли Ежов врагами-ягодовцами.
Тот, перепугавшись, срочно вызвал Фриновского и приказал ему проверить эту версию, а тот передал поручение Николаеву-Журиду. Последний понял это по-своему и принял свои меры: решено было срочно создать дело об «отравлении» Ежова. На роль исполнителя наметили шестидесятилетнего вахтера-курьера НКВД Ивана Михайловича Саволайнена, без малого двадцать лет отслужившего на этой должности в ВЧК—ОГПУ—НКВД. Он по своим должностным обязанностям имел доступ в кабинет Ягоды, а затем, соответственно, Ежова. Уже 2 апреля было получено «объяснение» от некоего П.А. Чикина, вахтера дома 9 по ул. Мархлевского, где ранее находилась одна из квартир Ягоды, будто Саволайнен передал ему на хранение чей-то пузырек. Но каким содержимым его наполнить? Николаев-Журид поспешил обратиться к начальнику Военно-химической академии Я.Л. Авиновицкому за консультацией. Не раскрывая существа дела, он описал симптомы заболевания Ежова (не упоминая, естественно, что речь идет о наркоме) и спросил, каким веществом можно достичь подобной интоксикации организма. Авиновицкий, сам в прошлом чекист (во время Гражданской войны он служил зампредом фронтовой ЧК), конечно, рад был помочь бывшим коллегам. Да и жил он неподалеку: в ведомственном доме № 17 по Лубянскому проезду, так что не исключено, что примчался по вызову Николаева-Журида в ночное время прямо из дома, это должно было занять у него не более нескольких минут [328] . Корпусной комиссар предположил, что речь может идти об отравлении ртутью или свинцом (в августе Авиновицкого арестуют как «польского шпиона» и затем спешно, внесудебным порядком, «ликвидируют» как «врага народа»). Разумеется, в пузырьке была «обнаружена» ртуть. Решили, что этого недостаточно, надо «подвязать» Саволайнена к делу покрепче. 8 апреля нагрянули с обыском к нему домой (он проживал в квартире 3 дома 12 по Фуркасовскому переулку, где до революции размещался магазин инженерных механизмов Кеппера, а ныне на его месте находится подъезд № 5 Главного здания ФСБ РФ) и, конечно, «нашли» в подъезде дома еще один флакон со ртутью. Однако помещенный в тот же день во Внутреннюю тюрьму Саволайнен, а также Ягода решительно отказались признаваться в какой-либо причастности к этой истории. В дело решено было ввести «посредника» – недавно арестованного бывшего секретаря Ягоды Павла Буланова.
При Ягоде этот человек служил главным хранителем наворованных Ягодою ценностей из числа конфиската. Ягода доверял ему до такой степени, что поручил руководить высылкой Троцкого из СССР в 1929 г. Шрейдер пишет о нем:
«Заняв пост секретаря коллегии ОГПУ, Буланов своим неприкрытым подхалимажем в адрес Ягоды добился его полного доверия и стал, по существу, его первым помощником. Он по своему усмотрению представлял к награждению знаком «Почетный чекист» за всевозможные «доблести», подчас совершенно не связанные с оперативной работой, хозяйничал в кладовых ОГПУ, где хранились ценности, изъятые у спекулянтов и валютчиков. Часть этих ценностей он раздавал по своему усмотрению женам высокопоставленных работников ОГПУ – Паукера, Лурье, Успенского и других, а также ближайшим своим холуям вроде Макса Станиславского...» [329]
Ежов первое время вроде бы тоже планировал использовать Буланова как помощника: 28 ноября 1936 г. тот по его представлению был даже награжден высшей на тот момент советской наградой – орденом Ленина. Но все же Ежов заменил Буланова его заместителем Дейчем, а самого Буланова решил использовать в несколько ином качестве: как сообщника Ягоды по террористической деятельности. С этой целью Буланова начали интенсивно допрашивать о том, как он якобы получил от Ягоды отравляющее вещество и передал его Саволайнену для отравления Ежова. Поскольку быстро получить от него признание оказалось невозможно, были составлены поддельные протоколы с «признаниями» Ягоды и Буланова, предъявленные Саволайнену. Кроме того, изготовили фальшивый протокол допроса Ягоды, где было написано, что он поручил изготовление раствора ртути, который можно было распылить в кабинете Ежова, знаменитому биохимику профессору Збарскому, известному тем, что он бальзамировал тело В.И. Ленина. Збарского под страхом ареста в качестве соучастника Ягоды заставили помочь Николаеву-Журиду в фальсификации еще одного доказательства: глубокой ночью с 9 на 10 апреля – через сутки после ареста и допроса Саволайнена – они втерли в ткань занавесок и обивку кресла в кабинете Ежова раствор ртути; члены экспертной комиссии – известные ученые – заранее были доставлены в здание НКВД и ожидали возможности войти в кабинет для осмотра; ближе к утру их пригласили, и они дали заключение о том, что в обстановке кабинета имеется содержание ртути.
Так в деле Ягоды появилось единственное документальное доказательство. Его следовало подкрепить показаниями Саволайнена и Буланова. Шестидесятилетнего Саволайнена стали ежедневно избивать, а однажды в кабинет вошел Фриновский и объявил едва живому от побоев пожилому человеку: «Нужно сознаваться, а потом поговорим о твоей судьбе». Не выдержав, Саволайнен подписал требуемые показания. Следующим сдался Буланов: он подписал признательные показания на допросе у Ежова, который обещал за это сохранить ему жизнь [330] . Оставалось получить признание Ягоды. Однако ни очная ставка с Булановым, ни вызов на допрос к Ежову не дали ожидаемых результатов. Коган, один из вновь назначенных начальников отделений в секретно-политическом отделе, подготовил протокол допроса Ягоды, где содержался подробный рассказ о том, как тот пытался убить Ежова с помощью Буланова и Саволайнена, протокол отредактировал его шеф Курский, однако возникла заминка с подписанием: Ягода категорически отказывался это сделать.
Теперь, после отъезда из Москвы Миронова, к Ягоде стали применять физические меры воздействия при допросах (об этом впоследствии дал показания, будучи арестован, руководитель следствия по делу Ягоды Николаев-Журид). В этом существовала своя закономерность: ведь еще недавно с высоты своего положения Ягода со свойственной ему грубостью называл Николаева-Журида евдокимовской шлюхой и грозился, что ему «свернет шею» [331] . Поэтому неудивительно, что Николаев-Журид, как и другие ранее обиженные Ягодой, воспользовались случаем «обломать рога», как он выражался, бывшему наркому. Фриновский в своем кругу любил рассказывать об этом, например, так: «Ягода не соглашался дать нужные показания. Об этом доложили Сталину. Сталин спросил:
– А кто его допрашивает?
Ему сказали.
Сталин усмехнулся, пососал трубку, прищурил глаза.
– А вы, – говорит, – поручите это Евдокимову.
Евдокимов тогда уже никакого отношения к допросам не имел, он уже в НКВД не работал. Сталин его сделал членом ЦК, первым секретарем Ростовского обкома партии. Его разыскали, вызвали. Он выпил стакан водки, сел за стол, засучил рукава, растопырил локти – дядька здоровый, кулачища во!
Ввели Ягоду, – руки за спину, штаны сваливаются (пуговицы, разумеется, спороты).
Когда Ягода вошел и увидел Евдокимова за столом, он отпрянул, понял все. А Евдокимов:
– Ну, международный шпион, не признаешься? – И в ухо ему... Сталин очень потешался, когда ему это рассказали, смехом так и залился...» [332] .
Впоследствии сотрудник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД Н.М. Лернер, включенный в следственную бригаду по делу Ягоды, показал: «Ягоду я допрашивал приблизительно раз 30, причем, главным образом, вечером и ночью. Первый месяц после ареста его допрашивали Ежов, Курский, Миронов, Фриновский, Евдокимов, Коган... когда Ягода рассказал мне, что его избили, я не поверил ему, утверждал, что это не может быть... Протоколы допросов, в которых не было признаний, как правило, не оформлялись... При мне один-единственный раз Коган вел разговор с Ягодой о причастности к делу об убийстве С. М. Кирова... Ягода никаких признаний о каком-либо личном участии не давал... Предполагаю, что протокол от 26 апреля 1937 г. был составлен Курским и Коганом... Коган дал подписать Ягоде давно заготовленный протокол... далеко не все протоколы Ягоды приобщены к следственному делу. Несколько протоколов, в которых ему ставились вопросы, а он отвечал отрицанием, в деле нет... Это решалось в кругах Ежова и его ближайших помощников, которые перед процессом координировали все материалы и выбрасывали все то, что было не нужно» [333] . Сам Лернер участия в избиениях Ягоды не принимал: его дело было составлять протоколы и первое время ему казалось невероятным, что его бывшего наркома бьют. «Однажды, – показал он, – это было в Лефортовской тюрьме, я допрашивал Ягоду. Ко мне в кабинет зашли Ежов, Фриновский и Курский, и по предложению Ежова я вышел из кабинета. Когда спустя некоторое время мне разрешили вернуться, я увидел на лице Ягоды синяк под глазом. Ягода, показывая мне синяк, спросил меня: «Теперь вы верите, что меня бьют?» [334] .
