Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
Нередко графические записки создаются сериями: сначала появляется рисунок с сюжетом, часто непонятный и не слишком удачный, затем сюжет додумывается и в следующей записке доводится до точности и совершенства. Так, мы можем предполагать, что записке о «самоанатомировании Каменева» предшествует другой шарж: Каменев здесь стоит на трибуне с ножом, в подписи автор еще сомневается: «Каменев не то анатомирует себя, не то делает харакири» (ил. 34 на вкладке).
Текстуальность здесь также первична: «анатомирует» относится к выступлению Каменева, автор издевается над намерением оппозиционера саморефлексией «анатомировать» свои намерения и заблуждения, приведшие его к оппозиционности. Но и авторская саморефлексия тут тоже присутствует: так подробно, дотошно и аналитично, как Каменев, раскрывать с трибуны Политбюро, что у тебя в голове, для автора, возможно, значит публично покончить с партийной жизнью политическим самоубийством. Большевик, вооруженный аналитическим подходом, не может злоупотреблять его применением в отношении себя самого. «Все грешны, – говорит нам эта графическая записка, – но прилюдно рассекать себя этим секционным ножом самоанализа может только живой политический труп». На следующей записке серии ровно это и изображено: вроде бы живой Каменев на столе патологоанатома вскрывает труп Каменева.
Обсценные графические записки в коллекции Ворошилова привлекают к себе внимание своей специфической визуальной грубостью. Текстуальная грубость в них, кстати, тоже не редкость, она становилась предметом рефлексии авторов записок: в коллекции есть несколько карикатур, в частности на А. А. Андреева, ходячую репрезентацию «пролетарского начала» в Политбюро, и на Орджоникидзе, доброжелательно осмеивающих их экспрессивную, изысканную и витиеватую ругань на заседаниях. Но, если мы будем рассматривать аудиторию записок как практически полностью мужской коллектив людей вне рафинированной культурной или академической среды и вне формальных ограничений на жесткость риторики (каковых, безусловно, в большевистском коллективе быть не должно: важнее истина, а не этикет), следует удивляться не этой грубости, а тому, как в этом наборе мало порнографических изображений. Это довольно необычное сочетание: в записках встречаются изображения заведомо непристойные, но нет изображений на чисто сексуальную тематику – тогда как непристойность и порнография обычно являются следующей усиленной ступенью грубости, ее более циничной и оскорбительной формой. Обсценные как по сюжету, так и по использованию специфической лексики рисунки тем более интересны: расхождения наших понятий обсценного с представлениями этого круга помогут хотя бы вчерне определить отличия этого пласта визуального языка большевистской верхушки от более поздних языковых конвенций.
В первую очередь имеет смысл констатировать совершенно поразительную, с нашей точки зрения, вещь: подборки визуальных маргиналий в известных нам фондах могут содержать изображения, близкие к порнографическим, – но в них ни в одном случае нет никакого эротического компонента. Это тем более странно, поскольку речь идет о сугубо мужском коллективе. Практически любая подборка «неформальной графики» происхождением из закрытых мужских сообществ будет содержать изображения со сценами совокупления, обнаженных женщин, визуализации непристойных анекдотов с эротическими намеками, сцен флирта и т. п. Нам даже необходимо было предположить, что коллекция Ворошилова вместе с другими графическими записками в РГАСПИ на каком-то этапе подверглась чьей-то цензуре. И тут же необходимо опровергнуть эту версию, поскольку, если это так, неизвестный ревнитель морали сохранил в коллекции другие изображения исключительной непристойности – но не порнографические в прямом смысле этого термина, то есть не апеллирующие к половому акту и половому возбуждению.
Например, карикатура Межлаука на Бухарина имеет все признаки графической записки (ил. 35 на вкладке): она содержит прямое обращение «Н. И. Бухарину его портрет в благодарность за помещение им в Известиях каррикатур на президиум ЦИКа и СНК СССР»; и одновременно она носит обсценный характер: Бухарин изображен на ней держащим в руках собственный пенис размером с него самого.
Картинка создана Межлауком 10 февраля 1935 года в сильном раздражении от неудачного, по его мнению, фотопортрета Межлаука в «коллаже» членов Политбюро 8 февраля 1935 года. Отметим, что в ответ на это Бухарин поступил зеркально – немедленно нарисовал шарж на Межлаука, в котором тот также стоит голым, но, в отличие от Бухарина, с очень маленьким пенисом (ил. 36 на вкладке).
Опрометчиво было бы проецировать наши представления о смысле оскорбления Межлауком Бухарина на нравы, царившие в этой среде в 1935 году: изображение мужчины с гипертрофированным пенисом скорее должно указывать на его половую мощь, но не на какие-то негативные качества, и Бухарин, собственно, отвечает в той же парадигме – изобразив Межлаука как ожиревшего (в отличие от исхудавшего себя на оскорбительной карикатуре-исходнике) импотента. Скорее Межлаук, чья карикатура на Бухарина нарисована (видимо, в большом раздражении) грифельным карандашом, а не обычной для него тушью и без проработки, имел в виду визуализацию крепкого ругательства: «Ну ты и хуй».
Между тем грубость такого рода изображений свойственна не только Межлауку и Бухарину. Так, в графической записке неизвестного автора изображена сценка с VIII съезда Советов в ноябре – декабре 1936 года: «Как Буденный ходил на VIII съезде в разведку – скоро ли кончит оратор» (ил. 37 на вкладке).
Сцена изображает действительно отмечаемый в мемуарах длинный доклад И. Д. Кабакова (он на карикатуре подписан, поскольку региональный партийный босс в аудитории Политбюро был мало известен), главы Свердловского обкома, на съезде. Тем не менее сама по себе сцена крайне непристойна: маршал Буденный в военной форме изображен лежащим на широком столе, а сзади к нему пристроился Михаил Калинин – этим оправдывается употребление в подписи эвфемизма «кончил». Но это ровно та же текстуальная метафора, а не обращение к гомосексуальной эротике: автор явно имеет в виду, что Калинин, председательствовавший на съезде, Буденного попросту «заебал». Исходя из стенограммы заседаний, флегматичный Калинин мало следил за регламентом съезда, в котором выступающим с правом решающего голоса (как, например, Кабаков) в прениях давали возможность 20‑минутного выступления – но не более.
Буденный, как и Калинин, в реальности на этом съезде находился безотзывно в президиуме, и на галерке второго этажа Большого театра (на которую намекает архитектурная деталь карикатуры) во время доклада не мог оказаться в принципе. VIII съезд был чрезвычайным (и последним в данный исторический период: позже съезды Советов не собирались до 1980‑х) и принимал Сталинскую конституцию: основной доклад на нем делал сам Сталин, постоянно пребывавший на сцене в президиуме. Сам факт, что на такое грандиозное событие в политической жизни СССР возможно было нарисовать столь похабную картинку, говорит о том, как мало внимания придавала формальной пристойности аудитория графических записок в партийных кругах. Несмотря на то что всякий партийный
