Владимиро-Суздальская Русь - Юрий Александрович Лимонов

сама Кучковна не могла участвовать в заговоре. Надо ли полагать, что все остальные детали имеют легендарный характер? Конечно, с этим положением можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство. Исследователи давно отмечали, что иконографический материал Радзивиловской летописи более подробно освещает некоторые события, нежели ее текст. На одной из иллюстраций изображен Петр, зять Кучки, отсекающий князю руку. По тексту он должен был отрубить «десную» — правую руку. Но миниатюра совершенно четко указывает, что у Андрея отрублена «шуйюя» — левая рука. Естественно предположить, что здесь ошибка или поэтическая вольность художника-иллюстратора. Но, во-первых, подобная вольность отнюдь не характерна для древнерусского миниатюриста, стремившегося по всем канонам своего мастерства к елико возможно правдивому изображению, а во-вторых, не исключена совершенно реальная проверка информации. Сохранился костяк Андрея Боголюбского. Антропологические исследования, как уже указывалось выше, показывают, что у князя иссечена левая рука, именно та, которая и поражена на миниатюре. Этот факт заставляет еще раз убедиться в том, что протограф Радзивиловской летописи имел более правильный и, возможно, подробный текст. Последнее подтверждается изображениями той же миниатюры. Художник на картине рядом с убийцами, правда, несколько поодаль, изобразил молодую даму в длинном придворном платье с декольте и со шлейфом, на голове у нее был завязан легкий шарф в виде тюрбана, как тогда носили европейские модницы. Она держала отрубленную левую руку. Возникает целая серия вопросов. Кто эта дама? Что она делает вместе с убийцами? Почему она столь нарочито показывает зрителю свою страшную ношу? В тексте летописей, в том числе и в источнике, где находится эта картина, нет ни слова об этой даме. Зато Радзивиловская летопись предлагает новую загадку. На другой миниатюре этого памятника, изображающей похороны Андрея, нарисована все та же дама рядом с гробом. Она демонстративно подносит к глазам платок. Сзади ее поддерживают две другие женщины — прислужницы (?). То, что на картине изображена та же дама, что и на первой миниатюре, где она держит отрубленную руку, нет никакого сомнения. На ней того же покроя платье с низким овальным воротом, на голове все тот же тюрбан. Характерно, что обе женщины, поддерживающие ее, одеты в другие платья с глухим высоким воротником, на голове у них шарфы, повязанные совершенно по-другому. У обеих концы шарфов свешиваются слева на плечо. У дамы, изображенной на первой и второй миниатюрах, тюрбан гладкий. Думается, что определить, кто находится в первом ряду около гроба, среди родственников, нетрудно.[341] Это жена Андрея. Видимо, первоначальный текст Радзивиловской летописи (точнее, ее протограф) содержал известие о княгине.

Андрей был женат дважды. Судя по возрасту последнего сына в момент убийства, второй брак был заключен в конце 60-х — самом начале 70-х гг. XII в. И, наконец, самое важное. Вторая жена Андрея была, видимо, уроженка либо половецких степей, либо Северного Кавказа.[342] На это показывают два обстоятельства. Во-первых, после смерти отца Юрий Андреевич эмигрирует в половецкие степи, а оттуда — на Кавказ, где через несколько лет женится на царице Тамар. Отъезд малолетнего княжича в столь отдаленные области с северо-востока Руси можно объяснить только наличием каких-то весьма стойких родственных связей по материнской линии.[343] На это указывает и аналогичный отъезд в Византию вместе с матерью восьмилетнего Всеволода Юрьевича. Во-вторых, совершенно необъяснимо появление одного из организаторов заговора Амбала Ясина во Владимире. Нищий осетин через несколько лет превращается в «ближнего» слугу князя, заведовавшего всем его хозяйством. Метаморфоза, пожалуй, непонятная, если не предположить каких-то связей княгини с этим персонажем трагедии, связей родственных, национальных или каких-либо иных.

Существование подобных контактов позволяет допустить и участие жены Андрея в заговоре. Тогда иллюстрация, показывающая ее стоящей с отрубленной рукой князя, становится вполне объяснимой. Она была непосредственно связана с заговорщиками. И художник это намеренно подчеркнул. А следовательно, легенды и сообщение Степенной книги весьма правдоподобны. Жена Андрея, только не Кучковна, а «яска», была участницей заговора и контактировала не только с Амбалом, своим земляком, но и с Кучковичами.[344]

Интересно и другое обстоятельство. Возникает вопрос, не было ли прямой связи жены Андрея с женой Всеволода Марией, тоже яской — осетинкой? Возможно, она знала о заговоре и об участии в нем своей землячки (дальней родственницы?).[345]Тогда и Всеволод не был столь безгрешен и располагал сведениями о катастрофе, грозящей своему верховному сюзерену и «брату старейшему».

Итак, надо прийти к выводу, что в гибели Андрея, видимо, были заинтересованы его родственники и близкие, вассалы и личные слуги. Все они жаждали устранения князя, противостоявшего их своекорыстным интересам. И тем не менее все же основные причины гибели князя надо искать в общем кризисе его политики, потерявшей поддержку основного класса той эпохи — феодалов. Но эти причины зиждились не на случайном антагонизме, не на личной вражде, а на закономерных противоречиях между властью князя и боярами, на противоречиях, вытекавших из всей истории взаимоотношений феодального общества на территории Владимиро-Суздальской земли.

ВЛАДИМИРО-СУЗДАЛЬСКАЯ РУСЬ КОНЦА XII — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIII в

Убийство Андрея, «низвержение» правления «самовластца», давало возможность ростовскому, суздальскому и владимирскому боярству осуществить свои основные сословные устремления, из которых главным была свобода. Эта философская категория явственно понималась всеми крупными феодалами сугубо однозначно и утилитарно. Свобода как таковая была эквивалентом политических целей местного боярства, которое рассматрирало ее как минимум подчинения княжеской власти и максимум самостоятельности во внутренней и внешней политике каждого крупного землевладельца. Идеал боярского правления, столь типичный для Руси периода феодальной раздробленности, был расположен географически весьма близко, и классическая модель «свободного» государственного устройства была всегда перед внутренним взором каждого «низовского» феодала, ведь общая граница с Господином Великим Новгородом тянулась на сотни километров и начиналась недалеко от Твери, в Новом Торге. Казалось, для осуществления подобных желаний ростово-суздальского боярства необходимо было посадить на местный княжеский стол только нужную кандидатуру, пригодную для подобной «демократической» системы, тем более что претенденты, как известно, были давно найдены. Но подобная политическая комбинация неожиданно осложнилась взрывом классовой борьбы. Во Владимире сразу после смерти Андрея вспыхнуло восстание.

Это восстание представляет большой интерес для истории классовой борьбы в Древней Руси. Против княжеской власти выступали единым фронтом силы, очень пестрые по своему социальному составу. Даже скудные летописные сведения позволяют судить об этом. Рассказывая о восстании на территории Владимирской земли, Лаврентьевская летопись отмечает: «и много зла створися в волости его (т. е. Андрея. — Ю. Л.), посадник его. домы пограбиша, а самех избиша.»[346] Из этого сообщения видно, что