Андрей Губин - Молоко волчицы
И сами воины долго будут помнить этот день - в воспоминаниях чудесный, да он и был таким, мирным, ласковым, прикорнувшим на милых горах.
В балках бук да ясень. Солнечная лень. Тишь. Зеркально ясен голубиный день. Вьется дикий плющ багровый. Валуны под мхом-покровом. Горы плачут льют ручьи. Кони скачут в дальней дали, где лучи солнца встали как столбы голубому бездорожью. Волк несется с темной дрожью от охотничьей пальбы... Дальше... Дальше... И без фальши вторит в чаще ветерку грусти тайное ку-ку. И отчетливей слышна векового гор навеса, трав и леса тишина. Пахнет цвелью погребов, свежей сыростью грибов. Вон под камнем влажным грезит гриб о громе, богатырски важный, в белом он шеломе. А за ним грибята малые ребята. Сонно капает вода - года, года... Мир дремучих трав прекрасен. Набегает тень. Шепчут барбарис и ясень. И мрачнеет день...
Ехали казаки на войну с дедовскими шашками да пиками, с ружьями и винтовками разных образцов.
А уже кузнец олимпийских богов Гефест незримо начал ковать землянам атомный меч, термоядерные и ракетно-лазерные пики - пучки частиц высоких энергий, посрамивших фантастику гиперболоида. Цепь науки, великих открытий неразрывна, но если вырвать нужное звено, то начиналась кузница Гефеста до смеха примитивно. 1 марта 1896 года французский ученый Анри Антуан Беккерель, исследуя природу лучей Рентгена, только что открытых, с л у ч а й н о сделал величайшее открытие физики - радиоактивность урана. Первым человеком, облучившимся проникающей радиацией до язвы на груди, был сам Беккерель - несколько часов в жилетном кармане ученого находилось вещество с примесью радия, меньше одного грамма, в трех упаковках.
Радий извлекли из отходов урановых руд супруги Кюри.
В начале XX века физик Резерфорд и химик Фредерик Содди разгадали тайну атомного ядра - источника колоссальной энергии - и создали теорию радиоактивного распада семейства урановых.
На войне казаки увидят первые тихоходные танки, деревянные самолеты, пушки, субмарины, броненосцы и пулемет, прекрасно выстригающий человеческую траву на полях сражений свинцовыми ножницами, - произведения военной кузницы первой мировой войны, в которой убьют десять миллионов людей.
Зиновей Глотов поспел собраться на войну и дела хозяйского не забыл вместе с Маврочкой женой прикатил на площадь бочонок самогона.
И зазвенели котелки, фляжки, кружки. Шинкарка ссыпала деньги в подол юбки.
"Дело! - одобрил про себя торговцев Глеб Есаулов. - Момент не теряют!" Он, впрочем, оставался в станице. Тайно поглядывал на своих детей - держались за юбку Марии, провожающей на войну Петра.
Петр погладил детей на земле, а жену поцеловал с седла, неловко притянув ее голову к своему колену. Мария плакала, ей и Петра жалко, и всех на свете. Губы сотника дрогнули тоже, и сказал он жене необычное:
- Хорошо бы мне, Маруся, не вернуться, тебе легче будет...
- Что ты, я буду ждать верно, берегись там...
- Ты, Маруся, ангел небесный, я только не пойму, как ты попала в нашу лютую станицу...
- Прости меня, Петя, и спасибо, что детей не бил, они тебе по гроб жизни будут сыном и дочкой, вот увидишь, только приезжай скорее домой...
Через два часа казачий полк вышел с площади на рысях, на западный фронт.
Недолго пламенели на курганах башлыки.
Недолго замирала песня.
А набат все бил и бил, как в старину, когда налетали горцы.
Пей, друзья, покамест пьется,
Горе жизни забывай.
На Кавказе так ведется:
Пей - ума не пропивай.
Может, скоро в поле чистом
Кто-нибудь, друзья, из нас
Среди мертвых, полумертвых
Будет ждать свой смертный час.
Может, нынче, может, завтра
Нас на бурках понесут,
А уж водки после боя
И понюхать не дадут...
Часть II
КАК НА ЛИНИИ БЫЛО, НА ЛИНЕЮШКЕ
Хорошо было, братцы, служить а отряде
С генералом Крюковским.
Генерал, он шел с отрядом
В черной шапке впереди.
Ой да Крюковской слезно заплакал
И словесно так сказал:
Круты горы да мы исходили,
К Шамилю в гости пришли.
Попроворней, Шамиль, убирайся
Крюковской в гости идет.
Ой да помолитесь да вы, дети, богу,
Вы покайтесь во грехах
У Шамиля шашки наточены
И папахи набекрень...
ПАРА КОЛЕС
Густозвездное небо дышит. Шевелятся бесчисленные миры, заливая Вселенную молоком туманностей и созвездий. В горах небо подпирается черными скалами - змеиные кольца объятий, гримасы железного смеха, фигуры грифов, монахов, лемуров.
Вьется, петляет по ущелью дорога, кремнистый путь. Помнит она и топот аттиловых орд, и цоканье подков немирных князей, и колеса николаевских пушек, и лихих одиночек, осторожно пробирающихся на разбой. И давно уже стала мирной тропой селян. Только ночами, во тьме, оживают призраки прошлого. В шуме реки - звон сабель, стук копыт, стоны и ржанье.
Однажды ночью призраки облеклись плотью. Спят вершины. Молчат степи. С робким шелестом умирания клонятся под ногами коней тюльпаны. Мчится сотня домой - с фронта.
Позади командир, красноволосый сотник Спиридон Есаулов, дремлет в седле. Сотню ведет хорунжий Есаулов Михей. Закутался в казачий домик, золотистую бурку, схваченную ремешком на груди. Мерно звякают Георгиевские кресты хорунжего.
Вместе с Саваном Гарцевым выкрал Михей знамена в штабе немецкой армии. Возили казаков в ставку, в город Могилев. Император вышел в казачьей форме. Все более Романов приближал казаков, лишь им доверял охрану государства и своей особы. Любы ему терцы. В то время как изрядно "покраснела" даже лейб-гвардия, царская стража, терцы сохраняли "белизну", как снега их гор.
Поговорив с Михеем и Саввой, государь предложил им стать лейб-кучерами при ставке. Гарцев остался, а Михей попросился бить немцев. Оба ответа государю понравились, и он пожаловал терцев, помимо крестов, золотыми империалами из личных средств. Полистав бумаги, Николай Романов спросил, как поживает в станице его верный слуга и наперсник юношеских забав камер-казак Мирный Самсон Харитонович. Михей представился царю как племянник Мирного и рассказал о дяде. Государь, развеселявшись, поведал казакам, как однажды они с Самсоном угодили на гауптвахту - дело было при покойном императоре - к девкам ходили. Терцы верноподданно хохотали.
Вернувшись на фронт, Михей почти не бывал в деле - засадили его за книжки по истории России и казачества, готовили в офицеры. Тут он снова встретился с Денисом Коршаком. Денис рассказал ему, что в армии назревает недовольство, на фабриках опять беспорядки и что понапрасну льется солдатская кровь.
Для Михея эта встреча была тяжелой. Их станичный дружок распался сам собой - Михея выпороли, Александр Синенкин, посидев в каталажке, зарекся впредь не участвовать в тайных собраниях, Коршак уехал. Прошли годы. И вот теперь Денис снова предложил Михею вести нелегальную работу среди казаков, чтобы прийти к революции, как в пятом году. Работа же была страшной. Михей обещал подумать.
В феврале семнадцатого года Михей искал связи с Коршаком, но казачий полк, особый, ударный, бывший в глубоком рейде, оказался отрезанным от России. Командир полка Невзоров, несмотря на отречение царя, продолжал войну в тылу врага. В глухих лесах они стали партизанским соединением и воевали за себя, не зная ни власти над собой, ни отечества. Мирное население стонало от их поборов. Командир понимал, что полк становится бандой, а он разбойничьим атаманом. И Невзоров повернул полк назад, в Россию.
В это время Советское государство подписало Брестский мир. Полк с боями прошел Украину, ставшую вассальным немецким государством. Как плуг целину, развалил немецкую дивизию и вышел на берег Дона. Соединившись с красными частями, Невзоров принял командование кавалерийской бригадой и присягнул народной власти. Офицеры-монархисты застрелили Невзорова, раскололи бригаду. Спиридон Есаулов увел свою сотню, не став ни белым, ни красным, повернул коней домой, в станицу.
Подъезжая к Кавказским горам, Михей Есаулов уже понимал, на чьей стороне правда, - насмотрелся за четыре года войны, хотя гремели на нем путы царских привилегий, кованные из чистого золота.
Смерть Невзорова потрясла его.
В одной казачьей книжке он прочитал о полковнике Невзорове. В турецкую кампанию 1877 года двадцатилетний корнет Павел Невзоров прорвался с эскадроном в турецкий тыл, уничтожил артиллерийский парк врага, стал национальным русским героем. Султан объявил за голову корнета тысячу золотых и, в пику своим пашам и визирям, послал Невзорову высший турецкий орден. После японской и германской войн полковник потерял счет наградам. Но говорили, что он плох в регулярных баталиях, не понимал окопной мудрости, что его дело - партизанские налеты, языки, ночной дебош в тылу противника.
Знамена из немецкого штаба вынесли Гарцев и Есаулов, операцией руководил Невзоров. Присягая новой власти, полковник сказал:
