Лев Трегубов - Эстетика самоубийства
Субъективный мир человека настолько сложен, индивидуален и уникален, что даже очень хорошо разбираясь в психологии, можно встретить случаи совершенно неожиданных самоубийств, когда никто уже не сможет с уверенностью сказать, какие из механизмов внутриличностной защиты, которые, подобно балансиру корабля, позволяют нам плыть по неспокойному морю жизненных проблем, волнений и тревог, вышли из строя. Море спокойно, но мы видим тонущий корабль и тайна его гибели уходит от нас. «Всякий человек один сам знает свои внутренние счеты… Один он только помнит свои расходы…» — писал В. В. Розанов, и вот эти «тайные расходы себя, своей личности, в особенности своей энергии, органической своей энергии, расходы тела», которые оказываются и «расходованием души», являются едва ли не главным источником «беспричинных самоубийств» или самоубийств за «потерею смысла жизни».
А вот пример, казалось бы, иного рода — другие обстоятельства, иное время и место действия, но весьма сходны мотивы, обусловившие самоубийство.
Тоже молодая девушка — героиня замечательного американского фильма «Мост Ватерлоо», Майра, оставшаяся со своей подругой во время войны без работы и без средств существования, из газеты узнает о гибели своего возлюбленного. И в то же время она узнает, что во время ее болезни, чтобы прокормить ее и покупать лекарства, ее подруга становится проституткой. Потрясенная ее поступком и не желая быть нахлебницей, Майра начинает зарабатывать деньги тем же способом, что и ее подруга Кити.
Однажды, блуждая в поисках заработка по вокзалу Ватерлоо, Майра видит своего возлюбленного Роя, который, оказывается, был только ранен, потерял жетон, попал в немецкий плен, выжил и приехал за ней.
Радость Роя, нашедшего свою любимую, не позволяет ему заметить страшную душевную муку, которую испытывает Майра. На время подруга убеждает ее, что любовь Роя позволит ей все забыть, что она сможет начать новую жизнь, и Майра едет к нему домой, входит в его семью, ее знакомят с соседями и все готовятся к свадьбе. Никто ничего не знает и никогда бы не узнал, но Майра слишком чиста, чтобы строить свое счастье на обмане. Она не может быть счастлива, скрывая в себе свою страшную тайну. Улыбаясь и смеясь днем, ночью она мечется по спальне, прижимая руки к груди, и не выдержав, признается во всем матери Роя, после чего оставляет прощальное письмо и уезжает.
Майра приходит на мост Ватерлоо, понимая, что ни годы, ни любовь Роя, ни благополучная жизнь не смогут исправить трагической ошибки, которую она совершила, и в которой она по сути дела и не виновата. Даже мать Роя понимает это и прощает ее, и Рой простил бы ее, но она сама…
Рой бросается на поиски, он находит подругу Майры Кити, и та признается ему во всем. Вместе они обходят все злачные места города, но нигде не встречают Майру. И вот, стоя на перроне вокзала — последнем месте, где могла быть Майра, Кити, внезапно все поняв, говорит Рою:
— Мы больше никогда не найдем Майру. Она была слишком чиста и выбрала единственно честный путь.
Кити оказалась права. Майра бросилась под машину на мосту Ватерлоо, на том самом месте, где она впервые увидела и познакомилась с Роем, на том самом месте, с которого началась их трагическая любовь. Круг замкнулся.
Сравнивая эти две истории, закончившиеся самоубийствами молодых женщин, можно найти и различия, обусловленные временем, социальным положением, культурой, но и не менее очевидное сходство — любовь, определенная характерологическая схожесть, и все это, несмотря на различные способы самоубийства, придает эстетической ауре обоих самоубийств определенное сходство.
Если же попытаться применить классификацию Дюркгейма, то к какой группе индивидуальных самоубийств следует отнести гибель Майры и девушки из истории, описанной Розановым? Что это — случаи «анемического» или «эгоистического» самоубийства? На конкретных примерах произвольность и некоторая «литературность» классификации Дюркгейма становится особенно заметной, хотя о ее значении, особенно учитывая время, когда она была предложена, не следует забывать.
Коренное же сходство историй двух самоубийств, приведенных ниже, видится нам в нарушении той внутренней гармонии, которая составляет основу жизненной устойчивости и активности личности, обеспечивая ее социальную адаптацию. При этом нужно помнить и понимать, что гармония человеческой жизни не заканчивается внешней экстернальной соотнесенностью и уравновешенностью между индивидом и социальной средой. Личность человека — какой она понимается в современной психологии и социологии — есть своеобразный двуликий Янус, один лик которого обращен вовне, другой — внутрь себя, открывая нам возможность не только безграничного познания окружающей действительности, но и безграничной интроспекции собственного «я», своего внутреннего мира. Без самосознания и самопознания, без глубокой духовной жизни невозможно говорить о гармонично развитой личности, о той калокагатии, о которой так мечтали древние греки и которая так труднодостижима. Без субъективной автономии, автаркии человек всегда будет оставаться только тем социальным автоматом, каким его упрощенно представляли некоторые философы XVIII века и сторонники гетерономической этики, объясняющие мораль, совесть и стыд исключительно внешними факторами.
Гармония внешняя, экстернальная, и гармония внутренняя, интернальная, и соотношение между ними — вот основа гармоничной личности. Гармония между тем, каким я представляю себе внешний мир, и тем, каким он дается мне в объективной реальности, гармония между тем, каким я вижу свое идеальное «Я», и его истинной социальной значимостью.
При этом индивидуальное самоубийство есть в определенном смысле осуществленное стремление индивида к восстановлению утраченной внутренней гармонии, о чем мы уже упоминали, когда говорили о самоубийстве как гармоничном завершении жизни.
Русский философ Николай Бердяев в свое время разделил все человечество на типы, «гармонизирующие с окружающей средой» и «дисгармонизирующие с ней».
Исходя из вышесказанного, человека, совершающего ритуальное самоубийство, можно условно отнести к первому типу: его поведение полностью соответствует тем представлениям и нормам, которые существуют в окружающем обществе. Виталий Фурника в книге «От рождения до погребального костра» пишет, что индийская женщина, готовясь к ритуалу сати, единственное, что очень хорошо знала, так это то, «что традиция рассматривает сати как нечто весьма похвальное…»
Напротив, индивидуальные самоубийцы, как правило, относятся ко второму, «дисгармонизирующему с окружающей средой», типу. Индивидуальный самоубийца, в поисках внутренней гармонии разрешающий свои личные проблемы с помощью самоубийства, зачастую, хочет он того или нет, вносит в окружающее общество определенную дисгармонию. Он в буквальном смысле слова выпадает из общего ряда. Если общество в целом не приемлет самоубийство по этическим, религиозным и другим соображениям, то член этого общества, совершающий самоубийство или суицидальную попытку, неизбежно вступает с этим обществом в конфликт. Если родиться, учиться, работать на благо общества, родить детей и умереть в постели естественной смертью считать гармоничной жизнью, то естественно, что самоубийство, совершенное на любом отрезке этого пути, может быть расценено как явная дисгармония. Прямым результатом и одновременно внешним проявлением этой дисгармонии является гневное осуждение индивидуального самоубийцы всем обществом. «Как он мог быть столь жесток к людям, с которыми была связана жизнь его, жизнь которых была с ним связана, — писал В. В. Розанов в начале века. — И вот он „выворотил дерево из почвы“, которая, как мать, стенает и плачет… и, наконец, если не плачет, то осуждает за боль… за изуродование себя…»
«В „катастрофах“, оставляемых самоубийцами вокруг себя, среди оставшихся живыми, иногда бывает столько грубости и жестокости, что хочется жестоко судить виновных в этом горе…» — пишет он далее.
Вот он, «праведный гнев» общества. Вот результат той дисгармонии, которую вносит индивидуальный самоубийца в размеренное существование окружающих его людей. Разве можем мы представить себе подобную реакцию со стороны средневекового японского или индийского общества на акт ритуального самоубийства?
Громадные толпы зрителей в средневековой Японии, как мы помним, специально собирались по берегам рек, на середину которых в лодках выплывали религиозные фанатики, и с интересом следили, как те, распевая гимны своим идолам, пробивали днища лодок и медленно погружались в воду. Окружающие же в это время возносили их добродетели до небес и просили благословить себя, прежде чем те скроются под водой. Имена их передавали из поколения в поколение, а их жизнь обрастала легендами.
