Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века
Когда сведения о таком обороте событий достигли, наконец, Петра I, тот был возмущен заключением студентов в тюрьму «к бесславию народа российского» и приказал выдать деньги из казны, которые были пересланы непосредственно самому Негелину, тут же заплатившему кредиторам и позаботившемуся о дальнейшей учебе молодых людей. 1 декабря 1718 г. по просьбе царя Негелин заключил контракт на обучение всех тридцати трех российских посланцев в школе кандидата юриспруденции Петра Стеофаса. Эта школа существовала в Кёнигсберге с целью повышения образования студентов, недостаточно готовых к слушанию университетских лекций, давая им общую ознакомительную подготовку по математике, истории, географии, основам философии и права; обучались в ней, прежде всего, лифляндские дворяне. Согласно условиям контракта, русские ученики должны были жить в школе на полном обеспечении, изучая сперва языки, а затем переходя к «различным частям философии и юриспруденции». Срок действия контракта был предусмотрен в полтора года.
В ходе этого нового этапа обучения вновь возник вопрос о «государственной пользе», т. е. выяснении смысла и задач учебы с точки зрения государства, той службы, которая будет ждать молодых людей по возвращении в Россию. Характерно, однако, что сейчас этот вопрос подняли сами студенты. Даже наблюдая университетскую среду изнутри, они не могли для себя до конца уяснить цели своего обучения здесь применительно к их будущему в России. С одной стороны, студентов смущало то большое количество «сциенций», которые начал им преподавать Стеофас и которые «невозможно окончить в полтора года», с другой — казалось (и в этом отпечаталось, пожалуй, привычное еще с XVII в. отношение русских к иноземцам), что учитель утаивает от них «главные» секреты, не допускает к совершенствованию в изучаемых предметах. В длинном послании в Петербург, подписанном многими студентами, ставится вопрос, как могут они вернуться домой, не доучившись и не получив настоящих знаний, за которыми и были посланы за границу. Главный же стимул к проявлению такой сознательности состоял в опасении царского гнева на недостойных учеников. Неудовлетворенные Стеофасом и ходом своей учебы, они теперь просили «дабы для лучшего ускорения их наук повелено было, их разобрав, разослать дале к добрым Академиям».
С точки же зрения Стеофаса, которую тот выразил в своем письме в Сенат, эти жалобы были ни чем иным, как проявлением ученической «лености и склонности к гулянию», когда «им то учение и обхождение весьма показалося трудно». Указывая на примеры «неистового обхождения и бесчестных забав» русских студентов, Стеофас отказался в июне 1720 г. от продления контракта и даже потребовал немедленно освободить квартиры по его истечении, не оставив русским никакой возможности дольше находиться в Кёнигсберге. По словам студентов, «здешним жителям уже давно объявлено, дабы нам ни в чем не верили, ибо из Санкт-Петербурха ни в какой кредит нам здесь вступать не повелено».
Итак, уже во время этой первой из коллективных студенческих поездок за казенный счет в немецкие университеты, куда были направлены юноши, происходившие из небогатых дворянских семей или недворянских сословий и не имевшие собственных возможностей содержать себя во время учебы, проявился определенный сценарий, который потом будет с печальным постоянством повторяться во время других подобных поездок. Отправка студентов сопровождалась выдачей им некоторой суммы денег, которые, однако, быстро были потрачены, после чего они вынужденно влезали в долги. Правительство, недовольное долгами, выплачивало сумму для их погашения непосредственно в руки немецких «ответственных лиц», и они же получали последующие переводы денег из России, которые, таким образом, не доставались студентам. Это, естественно, вызывало недовольство последних, а трения во время учебы приводили к желанию искать дальше «добрых Академий», притом что содержание учебы и его конечная цель оставались еще весьма неясными.
При таком сценарии конфликтность пребывания казенных студентов из России в немецком университете оказывалась почти неизбежной, вне зависимости, насколько они на самом деле подражали традиционному «буйству» немецких студентов, которое в университете допускалось именно потому, что эти студенты в конечном счете приносили городу большую финансовую прибыль. Впрочем, с недостойным поведением русских студентов петровские власти разбирались сами: 19 октября 1719 г. последовал царский указ об отдаче в матросы двух подьячих детей Матвея Макова и Федора Копылова, которые «непотребно житие свое препровождали, и ничему не учились и государево жалованье получали туне» [206].
Оставшиеся же подъячие (тридцать человек, поскольку один — Никита Титов — умер в начале 1720 г. и был похоронен в Кёнигсберге), после того как их практически выставили из города, были отозваны Сенатом домой. Здесь их проэкзаменовали и 28 человек определили на службу переводчиками в Коллегию иностранных дел, дипломатические миссии в Пруссии, Англии, Голландии, Дании, Польше, а также на различные места в Адмиралтейскую коллегию. Можно заключить, что общий итог командировки оказался положительным: государство получило полезных сотрудников, образование которых, несмотря на описанные трудности, оказалось достаточно высоким и востребованным для нужд петровской России.
Итак, в качестве общих выводов после рассмотрения студенческих поездок из России в Германию в петровскую эпоху, можно сделать несколько замечаний. Во-первых, рубеж XVII–XVIII вв. ознаменовал начало регулярных контактов между Россией и немецкими университетами и, в частности, поездок туда русских студентов. Первые контакты состоялись в эпоху Великого посольства, после которых наиболее важное место в отношении к России сохраняли университеты Кёнигсберга и Галле — первый как ближайший на пути в Европу, второй — как наиболее передовой, где развивались идеи Просвещения и такие ученые, как профессор А. Г. Франке, сознательно заботились о развитии русско-немецких связей в области образования.
Во-вторых, внимание к европейским университетам затронуло в петровское царствование лишь узкую прослойку русского дворянства, в основном среди непосредственного окружения Петра I. Какого-либо специального интереса к университетам сам царь не проявлял и не обсуждал их роли для народного образования, по крайней мере, до разговора с Лейбницем в Бад Пирмонте в 1716 г. Поэтому в целом, количество русских студентов в немецких университетах в эту эпоху невелико, а приобщение России к университетскому образованию еще не дало стабильных плодов.
В-третьих, сразу же обнаружилась достаточно высокая стоимость обучения в немецких университетах, которая превышала личные возможности не только выходцев из недворянских сословий, но и многих дворян. Поэтому значительная часть поездок на учебу финансировалась со стороны государства. Петр I охотно поощрял инициативу отцов, подававших челобитные о помощи для отправки их сыновей на учебу в Европу. С другой же стороны, уже первая массовая поездка группы казенных стипендиатов в Кёнигсбергский университет, организованная самим государством, выявила серьезные проблемы как с финансовой стороны, так и по содержанию самой учебы, ставя вопрос о «практической» пользе университетского образования для государственной службы России, который в петровское время решен не был.
В связи с этим, наконец, обращает на себя внимание то, что четкая специализация обучения россиян в немецких университетах еще отсутствовала. Хотя студенты из России в этот период посещали лекции всех четырех университетских факультетов, утверждать, что немецкие университеты внесли вклад в подготовку для России какого-либо класса специалистов еще нельзя. Можно, правда, подчеркнуть хорошее знание иностранных языков и латыни, которое привозили домой русские студенты, что позволяло им дальше поступать на службу переводчиками, а также указать на начало обучения в Германии в это время российских медиков (среди которых пока присутствовали только выходцы из семей иностранцев). Тем самым, основное значение обучения в университетах для россиян в петровское царствование сводилось пока еще именно к общему ознакомлению с европейской наукой и преподаванием, после чего должен был начаться медленный процесс усвоения университетского образования в России, утверждения его ценности в обществе и государстве.
Глава 3
От Марбурга до Кёнигсберга
Ломоносов
Послепетровская эпоха с ее неустойчивым внутренним положением России, частой сменой властителей и «случайных» людей не могла положительно повлиять на складывание отечественных образовательных институтов, которым необходимо было твердое покровительство со стороны государства. Тем самым, вопрос о месте высшего образования в русском обществе по-прежнему оставался открытым, а без дополнительного стимулирования интерес к нему падал[207].
