Йозеф Рот - Берлин и его окрестности (сборник)
Если письменные корреспонденции мадемуазель Ларисы отличала светлая, оптимистическая деловитость, то ее устные рассказы способны были растрогать до слез и ее саму, и ее слушателей. Ее взгляд умел подмечать все трогательное, а голос обладал способностью об этом поведать. Но вот словам, которые она записывала на бумагу, увы, недоставало теплоты, прелести, короче – «одушевленности» ее голоса. Между строк только изредка и едва заметно бывал различим – да и то лишь очень чуткому слуху – слабый, исчезающий отголосок ее неповторимых интонаций. Поскольку же редактор отдела местных новостей был ярым поборником «существенности в газете» и имел обыкновение из двадцати написанных Ларисой строк четырнадцать вычеркивать, даже этот отголосок неповторимой мелодии исчезал из статьи раз и навсегда. По этой, равно как и по иным сходным причинам, материалы мадемуазель Ларисы считались в газете чем-то вроде избыточной роскоши – даже когда писала она о нищете. И даже те ее репортажи, в которых она освещала злободневные вопросы жизни бедняков и обездоленных, в номер «не шли», потому что все по привычке думали, будто это очередной отчет о цветочной выставке. И уж совершенно нельзя не сказать несколько слов об особой элегантности, которая отличала весь внешний облик мадемуазель Ларисы.
Обладая по роду деятельности связями со всеми знаменитыми портными и модельерами, она одевалась не просто по последней моде, а по лекалам будущего сезона. Весной она уже красовалась в летнем, а осенью, опережая погоду, шла по улице в новой зимней шляпке. То есть являла собой самый надежный и удачный образчик прогноза на предстоящий модный сезон. Более полного журналистского совершенства просто не бывает. Она сама как бы превращалась в свои статьи – и, должно быть, строчки, ею написанные, а редакторами вычеркнутые, оттого и бывали столь беспомощны, что весь их журналистский лоск был уже предвосхищен и как бы украден ее внешним обликом. Казалось, даже фигурка ее заранее подстраивается под силуэты изменчивой моды. На ней появлялись, а потом исчезали самые разнообразные линии – бедер, груди, плеч. И все равно в том, что можно было бы назвать ее истинной сущностью, под самой сокровенной скорлупкой ее души таилось нечто несовременное и неприкаянное, и всегда ощущался некий зазор между ней самой и той личностью-личиной, которую она попеременно на себя примеряла. Вероятно, зазор этот становился заметен ввиду полного отсутствия тщеславия. Мадемуазель Лариса демонстрировала свои новые туалеты примерно так же, как физик демонстрирует эксперименты.
– Взгляните, – могла сказать она, – вот такую беличью оторочку будут носить в следующем сезоне. А линия бедер опять будет колоколом. Как у меня. – И, встав и проделав полный оборот, она демонстрировала фасон своей юбки, и впрямь в форме колокола. Любая острота способна была ее смутить. Ведь она, ни в чем не понимавшая двусмысленности, всегда страшилась «скабрезностей». И потому на всякий случай краснела, даже услышав и неправильно поняв что-то вполне безобидное и невинное. Кстати, именно в такие мгновения она бывала прекрасна, и ее хотелось любить. Стыдливость поистине чудодейственно преображала ее черты. Она снова становилась девчушкой. Ее озадаченное личико пробуждало в мужчинах смущение, точно такое же смущение, какое испытываешь в присутствии молоденьких девушек – смущение, смешанное с сочувствием, желанием и отцовской нежностью.
Мадемуазель Лариса умерла от тифа, во время войны. Она была сиделкой в госпитале. Умерла в Бухаресте. Где и похоронена. Именно тогда в первый и последний раз в газете была полностью напечатана ее подлинная фамилия. Звали ее Лариса Шор.
Франкфуртер Цайтунг, 12.05.1929
Как рецензируются книги
В редакции газет книги поступают центнерами и складываются в наименее используемом помещении штабелями. Должно быть, вот так же выглядели мертвецкие во времена чумы. Тлен мертвечины охватывает книги прежде, чем кто-то успевает их разрезать и раскрыть: это красивые, солидные покойники в гробах дорогих переплетов. Постепенно покрываясь прахом соседей, они и сами начинают распадаться в прах. А ведь каждый день приносит новые книги.
Тем не менее едва ли не каждый день приходят и рецензенты или иные молодые и пожилые люди, предполагающие в себе призвание книги рецензировать. Среди всех способов зарабатывать гонорарами в газете именно писание рецензий представляется наиболее доступной возможностью. Для репортажа или статьи как-никак требуется хотя бы фантазия. Чтобы узнать сколько-нибудь значимую политическую новость, нужны хоть какие-то связи, пронырливость и немного удачи. Стихи, для изготовления которых связи ни к чему, а счастье так и вовсе нежелательно, печатаются лишь на Пасху и Рождество. Статьи о культуре, философии и прочей муре вообще никому не нужны, к тому же заранее заказаны и даже оплачены постоянным авторам. А передовицы уже лет тридцать как пишут именитые журналистские ассы, чье слово нетленно, бессмертие гарантировано, а мнение сомнению не подлежит. Театральные критики тоже строго оберегают занятые рубежи и живут долго. И только рецензенты книг смертны, заменимы и на твердом жалованье не состоят.
Вообще-то книг на свете столько, что, возьмись газеты все их рецензировать, на эти гонорары могла бы прокормиться треть народонаселения. Однако рецензируется лишь малая толика поступивших в редакцию книг. Впрочем, и из этой толики некоторая часть книг рецензируется лишь потому, что некоторой части населения, кроме рецензий, кормиться больше нечем. Число предлагающих свои услуги рецензентов намного превышает число существующих на свете авторов. Способность писать о книгах чувствуют в себе как те, кто пишет книги сам, так и те, кто никаких книг не пишет. Редактор, отвечающий за отдел литературы, ведет отчаянную оборонительную войну на два фронта: против полчищ книг и против полчищ рецензентов. Вся его деятельность сводится зачастую лишь к стратегическим отступлениям. Многие из рецензентов, чьи опусы публикуются в газете, – это, так сказать, сданные редактором оборонительные рубежи. Особо отличившиеся в наступлении бойцы противника иногда исхитряются отхватить по десять – двадцать книг за раз – особенно перед Рождеством, когда ураганный огонь издательств полностью парализует волю редактора к сопротивлению. Он-то, бедняга, тешит себя мыслью, что избавился от лишней обузы. Наивный самообман! Вместо двадцати книг он получит теперь двадцать рецензий. Между тем поместить двадцать книг в кладовку куда проще, чем поместить двадцать рецензий на страницах газеты. Большинство рецензентов пребывают в опасном заблуждении, что писать о книгах «легче», потому что сама книга – это ведь что-то уже написанное! И, казалось бы, «чего проще» изложить триста страниц в десяти строках! То есть вообще-то совсем недурственно написать вместо десяти строк двадцать. Однако искушенный рецензент знает: чем пространнее он напишет об одной книге, тем меньше книг дадут ему в следующий раз. А книги ему нужны. И не только ради того, чтобы писать на них рецензии, но и для пополнения собственной библиотеки. Ибо по древней и свято соблюдаемой традиции отрецензированные книги раз и навсегда переходят в собственность рецензента. Вот почему в квартирах окололитературных людей так много книг. Хотя доходы у них мизерные. Они кормятся со строки, а книги копят сотнями.
У них нет ни времени, ни денег, ни места, чтобы писать, – одни библиотеки. И если такой рецензент иногда в порядке исключения даже знает, что следует сказать о той или иной книге, он понятия не имеет, как сказать это кратко, а где уместно остановиться на подробностях. Вот и получается, что в одном из крупнейших литературных журналов Германии некая книга удостаивается такой, к примеру, похвалы: «Здесь звучит язык действительно нового, молодого поколения, которое желает признавать лишь голые, точные факты и твердо решило за них не выходить. Оно… обладает способностью фривольно подпархивать над обстоятельствами, судьбинная жизнь для него и вправду сущая ерунда» и т. д.
Какова похвала! А ведь автор, о котором идет речь, – из наших лучших писателей, зато рецензент, видимо, из самых торопливых. Нет, какова похвала! «Фривольно подпархивать над обстоятельствами». («Гоп-ля, мы живем!»)[35] Ничего себе достоинство в живописании удела человеческого: «Судьбинная жизнь для него сущая ерунда»! Какая мешанина фактов и слов! И впрямь – сущая ерунда!
Марта Асфальк-Фитц. Танцовщица Дэйзи Спис. 1930-е гг.
В одной из крупнейших газет Германии читаем: «…Это книга разочарований, выступающая заступницей всех разочарованных. А таковых ходит ныне вокруг нас такое несметное скопище…» «Это книга нечто вроде воплощения эротического кризиса наших дней, выплеснутого до самого дна…» «Она обнажает фундаменты человеческого бытия». «Подсознательное всплывает в ней на поверхность и искажает гладь отражения…»
