Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова
Гиреи штурмовать крепкие городские стены не собирались, но и уходить не торопились. Они разоряли окрестности Москвы, охотились на людей, чтобы угнать их в неволю. Великокняжеский казначей привез в татарский стан богатые подношения, чтобы умилостивить Мехмед-Гирея. Тот сказал, что уйдет, только если получит от Василия письменное обязательство данничества. Только через две недели затребованную грамоту доставили, и тогда победители неторопливо отправились восвояси.
Такой беды от татар на Руси не бывало со времен нашествия Едигея в 1408 году. Летопись пишет, что в рабство угнали 800 тысяч русских, и хоть это несомненное преувеличение, однако людей действительно пропало очень много. Казанцы продавали своих невольников в Астрахани, крымцы – в Кафе.
Еще горше был позор: государь «Третьего Рима» признал себя подданным крымского хана, который, в свою очередь, был вассалом турецкого султана!
А дальше произошел совершенно поразительный эпизод, который с большим удовольствием пересказывают отечественные историки.
От Москвы татары пошли к Рязани, где воеводствовал уже знакомый нам Иван Симский-Хабар, человек отважный и предприимчивый, переведенный из Нижнего Новгорода на новое место службы. Он запер перед Мехмед-Гиреем ворота. Хан возмутился: как же так, ведь твой государь признал мое верховенство? Хабар выразил сомнение, что такое возможно. Ему сказали: приезжай в наш лагерь и посмотри сам. Воевода ехать отказался, но пообещал покориться, если ему привезут грамоту и он убедится в ее подлинности. Татарам были очень нужны запасы продовольствия, хранившиеся в Рязани, поэтому они отправили государеву присягу Хабару, чтобы он не упрямился, а сами встали перед воротами, ожидая, что их сейчас откроют. Вместо этого со стен ударили пушки, и орда в панике рассеялась. Без осадных орудий взять город было невозможно, и татары убрались в степь, а злосчастный документ остался у русских. Так было аннулировано юридическое последствие проигранной войны.
На следующий год, боясь, что нашествие повторится, Василий собрал огромное войско и встал на Оке, но крымцы не любили нападать на подготовленного противника и в поход не вышли. Однако последствия все равно были печальными: из-за опасения за южную границу Василию пришлось заключить с Литвой менее выгодный мир, чем рассчитывала Москва.
Вскоре после потрясений 1521–1522 годов татарские дела несколько изменились к лучшему, но произошло это не по заслуге Василия, а по счастливой для Руси случайности.
Татарский мир не был единым. Объединение сил – казанцев и ногайцев, как в 1506 году, или казанцев и крымцев, как в 1521-м – никогда не бывало прочным. (В конечном итоге именно по этой причине централизованное русское государство и одолело татарские царства одно за другим.) В 1523 году Мехмед-Гирей вместе с ногайской ордой пошел походом на Астраханское ханство. Город они взяли, захватили богатую добычу, но после победы ногайские мурзы заманили крымского хана и его сына-наследника в западню и обоих убили. Затем ногайцы устремились в Крым и разорили весь полуостров. На некоторое время Крымское царство ослабело, и Москва получила передышку.
Надо отдать Василию должное – он сумел воспользоваться выгодной ситуацией. Сначала не поддался на вымогательство нового крымского царя Саадат-Гирея, обещавшего прочный мир за выплату мзды в 1800 рублей. Деньги были совсем небольшие, но русские, хорошо осведомленные о татарских событиях, знали, что крымцы сейчас неопасны.
В том же 1523 году Василий снарядил карательный поход на Казань, оставшуюся в одиночестве. Помимо обычного грабежа и разорения татарских владений русские построили на реке Суре, всего в 200 километрах от Казани, крепость Васильев-Новгород (впоследствии Васильсурск), чтобы и в будущем иметь плацдарм для подобных экспедиций. Здесь Василий проявил необычную для него предусмотрительность, впоследствии, уже во времена Ивана IV, облегчившую Москве окончательное покорение Казани.
На следующий год русские пошли с еще большими силами уже прямо на Казань, намереваясь изгнать оттуда враждебную крымскую партию.
Неудачный поход 1506 года великого князя ничему не научил. Войско снова двигалось двумя отрядами, разной скоростью. Конницу вел Иван Симский-Хабар, князь Иван Бельский с пешей силой плыл на судах, причем припасы и пушки почему-то следовали отдельно, с отставанием. Хабар, как обычно, оказался на высоте положения – в бою на реке Свияге разбил посланные против него татарские отряды, но идти сушей занимало гораздо больше времени, чем плыть рекой, и Бельский подошел к Казани много раньше.
Хан Сахиб-Гирей к тому времени убежал в Крым за подмогой, оставив вместо себя тринадцатилетнего племянника Сафа-Гирея. Бельский стоял под городом несколько недель, дожидаясь, когда подойдет караван с осадными орудиями и провизией. Но на этот плавучий обоз, не имевший достаточной охраны, напали враги и почти весь его уничтожили. В русском лагере начался голод, уцелевших пушек было недостаточно для штурма стен. Не дождались помощи из Крыма и казанцы. Поэтому они прислали сказать, что готовы повиниться перед Москвой и отказаться от Сахиб-Гирея, если ханом станет Сафа-Гирей.
Положение осаждающих было тяжелым, и русские охотно согласились, хотя это вряд ли можно было назвать успехом: Казань уцелела, а вместо одного Гирея престол занял другой. Ради такого результата вряд ли стоило затевать грандиозный поход.
Через шесть лет, в 1530 году, отношения с повзрослевшим Сафа-Гиреем настолько обострились, что пришлось снова снаряжать большую армию. Ее опять вели двое полководцев: всё тот же недаровитый, но родовитый Иван Федорович Бельский и литовский выходец знаменитый князь Михаил Глинский, о котором будет рассказано в следующей главе. На сей раз обеим половинам войска удалось благополучно соединиться и начать осаду Казани, шедшую вполне успешно. В какой-то момент огонь русских пушек даже согнал защитников со стен, и часа три они были пусты. Но тут сказалась другая беда русского военного уклада – местничество. Полководцы заспорили между собой, кто из них главнее и кому достанется честь взятия Казани. Бельский приходился государю двоюродным племянником и считал себя выше. Глинский же, чуждый московским порядкам, был уверен, что он как родной дядя великой княгини имеет больше прав на первенство. Пока они препирались, татары оправились и вернулись на боевые позиции. Шанс был упущен.
Тем не менее цель похода была достигнута, хоть и не военным путем. В Казани произошел переворот, и мурзы прогнали Сафа-Гирея. Ханом стал московский назначенец царевич Еналей (Джан-Али).
Но власть русской партии была непрочной. Едва лишь Василий III умер, как Еналея свергли, и в Казань вернулся Сафа-Гирей, враг Москвы.
Недолгой получилась и передышка в противостоянии с Крымом. Вскоре возобновилось дипломатическое состязание между Русью и Литвой – кому удастся натравить на соперника крымского хана. Сигизмунд придумал хитроумный и действенный порядок: он платил хану ежегодно 7 500 золотых деньгами и на такую же сумму присылал тканей, но выплата производилась, так сказать, по итогам отчетного периода – лишь в том случае, если не было набегов. Василий же скряжничал, и в результате это обходилось много дороже. В 1527 году хан Ислам-Гирей едва не взял Москву. В 1533 году снова случился большой набег. Урон в людях и имуществе всякий раз был огромен, к тому же приходилось сильно тратиться на строительство приграничных крепостей и содержание там постоянной рати.
Со времен Василия III крымская проблема становится тяжелой хронической болезнью московского царства, излечить которую не удастся ни «второму», ни «третьему» русскому государству.
Поскольку Крым являлся протекторатом османской империи, Москве пришлось развивать дипломатические отношения с турками. Василий несколько раз отправлял к султану послов, добивавшихся одного и того же: управы на крымцев и защиты для русских купцов, торговавших на Черном море. При этом государь очень заботился о том, чтобы его представители ни в коем случае не выглядели униженными просителями. Посланнику Михаилу Алексееву (1513) было строго наказано «поклониться султану, руки пригнув к себе выше пояса, по их обычаю, а на колени ему не становиться и в землю челом не бить». Впрочем, если бы посол и бил челом в землю, это вряд ли что-нибудь изменило. Стамбул по-прежнему, как и во времена Ивана III, обращал мало внимания на далекую северную страну. Селима I (1512–1520) больше занимали персидские и египетские дела, Сулеймана Великолепного (1520–1566) – европейские. Впрочем, защиту русским купцам турки обещали и даже иногда бранили своих крымских вассалов за разбой, но те не очень-то слушались.
