Николай Каролидес - 100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
Первая повестка в суд по обвинению в бунтарстве и клевете была вручена Пейну 21 мая 1792 года; 8 июня он предстал перед судом, но настоящее заседание было перенесено на декабрь. Пейн не ослабил свои нападки, но со временем друзья начинали бояться за его жизнь. По легенде, поэт Вильям Блейк настаивал на том, чтобы Пейн покинул страну. 18 сентября, накануне того дня, когда был выписан ордер на арест и заключение без возможности освобождения под залог, Пейн уехал во Францию. К несчастью, во Франции он все же попал в тюрьму — из-за враждебного отношения к якобинцам вкупе с попытками предотвратить казнь Людовика XVI.
Томас Эрскин, главный прокурор при принце Уэльском и поборник свободы прессы, выступил в качестве пресс-секретаря Пейна на суде по поводу «Прав человека». Эрскин высказался против цитирования отрывков вне контекста в качестве основания для объявления книги мятежной. Ему нередко удавалось добиться оправдания для людей, обвиненных в клевете; он периодически публиковал статьи о свободе печати. Он был готов даже пригласить присяжных, чтобы полностью сообразоваться с законом. Хотя Томас Эрскин согласился взять дело Пейна, это решение понравилось не каждому; среди отнесшихся к нему негативно был лорд Лофборо, которому предстояло стать лордом-канцлером.
На суде, состоявшемся 18 декабря 1792 года, председательствовал тот же самый лорд Кеньон, который возглавлял борьбу против «Акта о клевете» Фокса. Когда Эрскин возражал против того, чтобы обвинение зачитало письмо Пейна в качестве улики (Эрскин утверждал, что обвинение Пейну было представлено за «Права человека», а не за личную переписку), Кеньон отклонил это возражение. Имея в зале враждебных присяжных, Эрскин в течение трех часов и сорока минут доказывал, что книгу надо рассматривать в целом, а не выдергивать цитаты из текста. Он заявил, что Пейн не был виновен, ибо не пытался подстрекать своих читателей к нарушению закона. Писатели, утверждал он, имеют право и обязанность указывать правительству на его ошибки. Однако присяжные так рвались осудить Пейна, что их терпение кончилось, когда Эрскин подводил итог. По британскому законодательству, обвинение в «бунтарской клевете» означало: если слова могут привести к низвержению существующего порядка, их правдивость или лживость не имеет отношения к делу. 20 декабря Пейна признали виновным не только в клевете, но и в предательстве. Ему было запрещено ступать на землю Англии под страхом смерти.
После суда над Пейном, который вылился в поток преследований книг за бунтарскую клевету, включая работы Пейна, Джонатан Грин отмечает, что «Права человека» «повсеместно арестовывались и сжигались на протяжении последующих лет». Однако в июне 1793 года присяжные признал Дэниела Исаака Итона виновным только в публикации «Прав человека»; они отвергли обвинение Итона в преступных замыслах. Таким же был вердикт в похожем процессе против него, состоявшемся в июле 1793 года, — за публикацию «Письма адресантам последней прокламации», хотя в начале 1793 года издатель Генри Делани Симондс был приговорен к году тюрьмы и штрафу в 100 фунтов за торговлю тем же самым памфлетом. А в 1819 году Ричард Карлайл был признан виновным в публикации «ВЕКА РАЗУМА» (см.), оштрафован на 1000 долларов и заключен в тюрьму на два года. И все же, несмотря на то, что «Права человека» и «Век разума» были запрещены судом, замечает Дональд Томас, «на протяжении первой четверти XIX века, не было недостатка в добровольных мучениках, готовых отправиться… в Ньюгейт [тюрьму] на полгода или год, чтобы философские работы Томаса Пейна не остались непрочитанными или неизвестными». Самому Эрскину разрешили напечатать отчет о суде над Пейном. Самюэл Тейлор Кольридж и Джереми Бентам позже присоединятся к обсуждению вопроса о свободной прессе. Кольридж задавался вопросом: «Сколько сотен тысяч читателей Томаса Пейна были спровоцированы к политическому насилию тем, что читали его?» Он утверждал, что мало кто — если были такие — подвергся подобному влиянию. В XIX веке Англия, в целом, согласилась с рассуждением Эрскина о том, что подстрекательство к мятежу существует только в том случае, если автор действительно пытается подстрекать читателей к проявлениям насилия против правительства.
Но вследствие того, что Пейн никогда не колебался и всегда говорил то, что думает, к концу своей жизни он стал изгоем в Америке, в Англии и во Франции. Хотя он провел последние годы жизни в Америке, он был подвергнут остракизму и ославлен как атеист и предатель дела свободы. Он пережил покушение на убийство, был лишен права голосовать на выборах, носил ярлык богохульника. Человек, который, возможно, больше любого другого сделал для того, чтобы пропагандировать идеи американской революции и свободы, умер 8 июня 1809 года в относительном забвении. Даже после его смерти Теодор Рузвельт называл Пейна «грязным атеистишкой». Роберт Б. Даунс замечает: «Трудно найти другую такую фигуру… в американской истории, которая была бы столь же противоречива, как Томас Пейн, и мало кто сделал столь же заметный вклад, как он, в становление Соединенных Штатов как нации».
Путешествие из Петербурга в Москву
Автор: Александр Радищев
Год и место первой публикации: 1790, Санкт-Петербург.
Издано: автором
Литературная форма: роман
СОДЕРЖАНИЕДля Радищева «путешествие» — не более чем литературная условность, реверанс в сторону модного английского писателя Лоренса Стерна, и, сверх того, возможность рассуждать обо всем на свете (не стараясь скрыть назидательного тона). Именами городов и деревень, станций, лежащих на пути между столицами, названы главы, содержание которых исключительно многообразно: размышления о государственном и социальном устройстве России, аллегорические сны, проекты государственного устройства, дорожные впечатления и т. д.
Ю. М. Лотман условно разделяет книгу на две смысловые части — первая часть, начальные шесть глав (до «Подберезья» включительно), посвящены размышлениям о государственном, политическом устройстве России, а вторая часть — социальным условиям жизни в стране.
Хрестоматийная фраза из посвящения: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала», — примечательна не только тем, что взгляд рассказчика критический, разоблачительный, но и тем, что откликается на увиденное душа (или сердце). Немедленный искренний отклик на любое встреченное лицо и явление и бесконечное доверие собственным ощущениям отличают путешественника.
В главе «Любань» заявлены два основных направления мысли автора: критика крепостного права и протест против существующего государственного устройства. Степень радикальности и возможный адресат (императрица? дворянство?) этого эмоционального анализа до сих пор остаются под вопросом, но важность его для автора и повествования бесспорна. В сущности, Радищев по-русски, пользуясь, как отмечал Пушкин, «варварским слогом», пересказывает идеи французских философов (в первую очередь Руссо, Монтескье, Гельвеция).
«Направление» поездки рассказчика довольно точно воссоздала в комментариях к прочтению романа Екатерина II:
«Сочинитель ко злости склонен…
Стр. 119 и следующие служат сочинителю к произведению его намерения, то есть показать недостаток теперешнего правления и пороки оного…
На 147 стр. едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшея судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет по всей вселенной…
Стр. 239–252 — все сие… клонится к возмущению крестьян противу помещиков, войск противу начальства…»
Общий вывод императрицы: «Он бунтовщик хуже Пугачева».
Сокровенные мысли и наблюдения автора высказывает не только рассказчик, но и люди, которых он встречает в пути. На станции Торжок он знакомится с человеком, который везет в Петербург прошение завести свободное печатание. Напомнив ему об указе о вольных типографиях, путешественник слышит в ответ пространные рассуждения о цензуре. «Теперь свободно иметь всякому орудия печатания, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного», — утверждает проситель. Он цитирует Гердера: «Книга, проходящая десять ценсур прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но поделка святой инквизиции; часто изуродованный, сеченный батожьем, с кляпом во рту узник, а раб всегда…» По его мнению, цензоры наносят величайший вред просвещению, а, следовательно, и самому государству. «Пускай печатают все, кому что на ум ни взойдет. Кто себя в печати найдет обиженным, тому да дастся суд по форме», — продолжает новый знакомец путешественника; он выступает за правовое регулирование печати, напоминая императрице ее «Наказ». Общественное мнение — вот лучший цензор: «…ценсура печатаемого принадлежит обществу, оно дает сочинителю венец или употребит листы на обвертки». Именно от общества, от общественного мнения государство прикрывается цензурой.
