Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 11. Друзья из берлоги
Наш катеришко (как, впрочем, и все, что двигалось нам навстречу или нас обгоняло) шел не открытым морем, а в виду берега, между каменных островов, разнообразных, конечно, но похожих все-таки друг на друга оттого, что было их в самом деле до бесконечности много.
Большинство — голые, другие с домиком непонятного назначения, с маячной башней, колокольней, путевым знаком черно-белой окраски.
Эти прибрежные острова с самолета выглядят, как котлеты на синем блюде. Норвежцы называют их «кальв», то есть «телята».
Не в такие уж давние времена женщины местных поселков, проводив мужей промышлять рыбу или в дальние плавания, вели тут хозяйство. На островах запасался корм для скота. Рядом с весельными лодками от острова к острову вплавь добирались лошади.
Ветер тут всюду крепкий. Но острова унимают волну открытого моря, и потому любая посудина — весельная лодка ли из сосны или большой корабль идут дорогой, проложенной в лабиринте торчащих из моря «телят». Эта дорога сейчас хорошо обозначена множеством огоньков, маяков, всякого рода знаками и упреждениями. Раньше же только лоцман, на память знавший водяную тропу, мог провести тут корабль.
Наш катеришко пришвартовался в местечке, особенно густо засеянном островками.
И нас водили на гору, с которой несколько лоцманов, загородившись от ветра кладками из камней, наблюдали когда-то за горизонтом.
Конкуренция заставляла быть зорким и скорым. Первым увидев корабль, лоцман бежал к своей лодке и на веслах (иногда скорость хода решала исход конкуренции) спешил встретить гостя.
Вознаграждение за провод получал лоцман, первым поднявшийся на корабль.
В лоцманы шли обычно старые моряки, не сумевшие обзавестись семьей и списанные жизнью на берег по старости. Я живо представил себе стариков, стоявших на ветреной лоцманской горке в ожидании кораблей.
На стертых ногами камнях высечен круг с перекрестками линий, помогавший, как видно, определять направления к кораблю. Рядом с кругом сохранилось на камне полустертое имя. Улав Лиен. Это след человека, проводившего тут корабли триста — четыреста лет назад.
Меньше всего меняется тут от времени камень. Островов наверняка столько же, сколько их видели самые первые люди. Следы же человеческой жизни время смывает. Но норвежцы, кроме старинных построек, свезенных из разных мест в специальные поселки-музеи, тут, на берегу, умело сохранили поселения моряков от тех времен, когда они ходили за рыбой или в дальние странствия только под парусом и на веслах. И не только гости-туристы, но и сами норвежцы с любопытством разглядывают, какой была пристань когда-то, как выглядели: соляная лавка, чан для приема рыбы, старая церковь, ночлежка для моряков…
Современные городки, поселки и отдельно стоящие домики, проплывая вдоль берега, видишь все время. Жизнь пустила тут корни давно и прочно. И она продолжает тут утверждаться. Три миллиона норвежцев (из четырех) проживают на побережье. Естественно, что вода является главной дорогой, по которой общаются люди и перевозятся грузы. Дорога эта надежная и дешевая. По ней идут большие суда и многие тысячи маленьких — на моторе, под парусом, просто на веслах. «Вода — это наше шоссе», — скажет норвежец. Особенность здешней водной дороги в том, что во многих местах она глубоко и ветвисто взрезается в сушу. И тут уж некуда деться — придется сказать о фиордах.
Фиорды
Можно совсем забыть географию, но слово фиорд почему-то у каждого крепко сидит в голове. Можно мало что знать о Норвегии, но каждый скажет что-нибудь о фиордах. Что же это все-таки за явление — фиорд?
Когда глядишь с самолета, видишь, что это морской язык, глубоко лизнувший сушу. Когда плывешь по фиорду, видишь два берега, как будто плывешь по широкой и очень тихой реке.
Глубина под килем очень надежная. (Бывает и глубже моря, из которого ты плывешь в эту узкую щель в скалах.) Берега временами повторяют друг друга как близнецы — один повернул, и второй тоже. Обрывы скал высотой больше ста метров. Редкие деревца на обрывах.
Речонка льется в фиорд водопадом. Но миновал водопад, и опять тишина. Вода отражает два берега. Удар колокола в церквушке, прилепившейся с горсткой домов под обрывом, звучит тут совсем иначе, чем на равнине или в горах. Мотор на катере намеренно выключен, и кажется, кожей чувствуешь необычную тишину. На море, оставшемся за кормой, в это время бушуют волны (возможна даже и буря), но в этом узком каньоне слышишь, как падают капли с весла.
Сказать о фиорде: морской залив — это неточно, пожалуй, даже неверно. Это скорее длинное озеро, породненное ледником с морем.
Сами озера в здешних местах — прорези ледника.
Глядя на карту, родство озер и фиордов замечаешь немедленно. Но в озерах вода всегда пресная, в фиордах же воды слоеные: снизу — морская, соленая и тяжелая, а над ней — толщиною примерно в метр — слой воды талой, сбежавшей сюда водопадами по весне. Моряки знают этот секрет и в устьях фиордов запасаются пресной водой.
Фиордов много, почти все они судоходные.
Временами они так близко подходят друг к другу, что издавна люди наладили волоки («эйдеры» по-норвежски). Немного пути по суше — и лодка в другом фиорде. Самый большой из фиордов — Согне-фиорд. Длина от устья до «головы» — 204 километра.
Ночлег
Ночевка в маленьком городке. Название Крагерэ. Домам у воды так тесно, что наш автобус едва подобрался к старинной гостинице.
Но выход давно уже найден: дома забираются кверху по скалам. Улицы — это лестницы, вырубленные в камнях.
Сверху Крагерэ весь на виду: церквушка, пестрая ярмарка домиков у воды, несколько монументов, старинные пушки на островке, яхт-клуб, пристань с пакгаузом, армада лодок и катеров.
Городок южный. Кормился когда-то торговлей и рыболовством. Сейчас кормится главным образом тем, что сюда, в местную «Ялту», приезжают на отдых с холодного севера. Приезжим сдаются дома, отдельные комнаты и «курятнички». Словом, юг настоящий, хотя поглядим-ка на карту… Этот норвежский юг — наши Псков, Кострома.
Мы приехали в Крагерэ в тот момент, когда курортники, увозя школьников, отхлынули с юга, и городок наполняла непривычная пустота. Зевали продавцы в магазинах, местные ребятишки ошалело носились по переулкам на велосипедах, не держась за рули. На пристани, возле лодок, сидели собаки, явно не понимая, что же случилось в шумевшем все лето Крагерэ? Людей почти не было видно. Какой-то старик возил на тачке к дороге камни, на пристани с добротной сосновой лодки два парня кидали на берег мотки веревок.
После ужина я прошелся по городку. Он жил: множество разноцветных оконных огней отражалось в воде. Но тишина стояла такая, что, кажется, заскребись в каком-нибудь доме мышонок — его бы услышал. На пристани, сев в чью-то лодку, я вздумал развлечься — загибая пальцы, стал считать звуки. В жесткой траве у пакгауза чиркал сверчок… чей-то тяжелый шаг по ступенькам с горы… еле слышно бортом о пристань трется сосновый баркас… часы у меня на руке… далеко стороной — самолет. Это и все. Большая Медведица равнодушно глядела на дремлющий городок.
В гостинице, раздеваясь, я вдруг заметил возле окна аккуратно сложенную веревку. Она висела на прочном крюке и долго не давала заснуть. Я жил в гостиницах, где возле кровати часто находишь кирпичик Библии. Но веревка?
Утром мне объяснили: по давнему закону в старых гостиницах, имеющих один только выход, на случай пожара — веревка.
После Крагерэ мы ночевали в Гримстаде. Тут гостиница была новой. Все сделано было поразительно аккуратно, добротно, удобно. Веревок, разумеется, не было. Но было предусмотрено все и даже, пожалуй, больше. Кроме номера на двери, каждая комната имела еще и женское имя. На фаянсовых бляшках, походивших на очень большие брошки, было написано: Нора, Элен, Ева, Мари… Я жил в комнате 216 под покровительством Брамапутры. Есть и такое женское имя.
Крагерэ — городок небольшой.
О сороке и леммингах
Из окошка гостиницы утром наблюдал любопытную сцену: по перилу балкона осторожно кралась сорока. Улучив момент, она юркнула в форточку и полетела в кусты с серебристой бумажкой в клюве. Удивляла не дерзость известной воровки, безбоязненно жившей в самой середине приморского городка, в который раз удивила сама эта встреча с сорокой, вездесущность знакомой птицы. Я ее видел у нас повсюду — от Прибалтики до Камчатки, видел на прибрежном песке в Африке, во Вьетнаме на пальмах, на березах в северной части Америки. И она везде одинакова: любознательна, воровата, криклива. Нахальство в ней сочетается с осторожностью. И, конечно, она красива, сорока, которую тут, в Норвегии, называют шэре.
Выясняя у норвежца-зоолога, какие звери и птицы тут обитают, я обнаружил своих земляков: ласточки, воробьи, совы, кукушки, синицы, дрозды, зайцы, лисы, бобры, куницы, ласки, олени, на севере есть росомахи, песцы.
