Нина Молева - Сторожи Москвы

Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья также рано плакашеся: «Се уме обема нам солнце померкло в славном граде Москве. Припахнули к нам от быстрого Дону поломянныя вести, носяше великую обиду, сседоша удальци с борзых коней своих на суженое место, на поле Куликовом, за быстрым Доном рекою».

Див кличет к Русской земле под саблями татарскими.

Она не потеряла сына в страшной битве у Дона и Непрядвы. Вдовой стала много раньше. Победа на Куликовом поле принесла в ее дом только радость: признание единственного ее чада, ее первенца Храбрым – так и будут его теперь называть и современники, и летописцы. И так же, как Московского великого князя, – Донским. Но горе других супруг и матерей она приняла как свое. Печалилась вместе с ними. Видеть без слез не могла, как убивались, как оплакивали порушенное свое бабье счастье. Сто пятьдесят тысяч оставшихся лежать в той долине… И княгиня Мария Серпуховская через шесть лет после битвы с Мамаем основывает в Москве обитель для осиротевших матерей и неутешных вдов – Рождественский монастырь. На высоком берегу речки Неглинной. Княгиня Мария Кейстутовна. Литвинка, как тогда говорили. Из чужой и недоброй страны.

Семья была одна, а судьбы складывались по-разному. По сравнению со старшим братом младший сын Ивана Калиты осиротел совсем рано (тринадцати лет от роду). Получил в удел от отца Серпухов, звался князем Серпуховским, а жил в Московском Кремле на собственном дворе, который стоял между Архангельским собором и двором князей Мстиславских. Вот только век его оказался совсем недолгим, хотя след по себе князь Андрей Иванович и оставил, не мечом – дипломатическими ходами.

Вечными недругами Москвы были беспокойные воинственные литовские князья. Великому князю Гедимину удалось и владения собственные расширить, и Тевтонскому ордену противостоять, и не один дипломатический розыгрыш решить в свою пользу: ведь мира между удельными князьями никогда не было.

С его смертью сыновья Кейстут и Ольгерд Гедиминовичи, поняв, что каждому по отдельности в своем уделе справиться с тевтонцами не под силу, объединились. Третьего, непокорного, брата из Вильнюса изгнали. Великокняжеский стол занял Ольгерд, но правили братья вместе. Рука княжны Марии Кейстутовны означала их поддержку и помощь, которые могли очень пригодиться Москве, да и Серпуховскому княжеству. Ее-то и получил потерявший первую свою жену Андрей Иванович.

Поселились супруги на своем кремлевском дворе. Здесь вековала свой вдовий век вдвоем с сыном Владимиром Мария Кейстутовна – князь Андрей умер, имея от роду двадцать шесть лет. Отсюда переселилась в основанный ею в 1386 году московский Рождественский монастырь, приняла постриг и была там похоронена.

Для Владимира Андреевича Храброго Кремль представлял место зимнего пребывания, подмосковное село Ясенево – летнего. Князь Серпуховской и Боровский, не хотел расставаться со своим двоюродным братом Дмитрием Донским, жил с ним, по словам грамот тех лет, «в любви и дружбе». В раздоры не входил. Помогал защищать Москву от набегов Ольгерда. Защищал от ливонских рыцарей Псков. А еще известен был тем, что первым заказал знаменитому иконописцу Феофану Греку написать на стене одной из своих палат вид Москвы – едва ли не первый, самый ранний из упоминаемых в истории русского искусства пейзажей.

Оставалось у Владимира Андреевича время и на собственное удельное княжество. В 1374 году заложил князь «град Серпухов дубов» – могучую оборонную крепость, а чтобы привлечь в него население, дал «людем и всем купцам ослабу и льготу многу».

Не изменил Владимир Андреевич Москве и после смерти Дмитрия Донского, когда великокняжеский стол занял Василий Дмитриевич, старший сын покойного. «Докончание» – договорная грамота о союзе князей 1401–1402 годов обещала Москве по-прежнему поддержку князей Серпуховских и Боровских, но условием их верности ставила соблюдение прав и границ родовых их владений, в том числе принадлежавшей Владимиру Храброму одной трети города Москвы. «А трети Ми Московские, отдела и вотчины брата своего, князя Володимера, и его детей, и всех их вотчины, и тех мест, которых ся есмь им отступил в вудел и в вотчину, того мне и моим детям под своим братом и под его детьми блюсти, и боронити, а не обидити, ни вступатися», – обещал за себя и за всех своих потомков Василий I Дмитриевич.

Правивший в Вильнюсе Ольгерд Гедиминович вмешивался в дела Новгорода и Пскова, добился немалого влияния в Смоленске, хотел вместе с золотоордынским ханом «воевать Москву», но после очередной неудачи предпочел породниться с Московским князем, женившись на сестре его жены, тверской княжне Ульяне Александровне.

Только не утихомирили родственники своего буйного Ольгерда. Попытки «воевать Москву» продолжались. Между двумя московскими походами, за девять лет до Куликовской битвы, Ольгерд отдал свою дочь Елену-Олену за серпуховского князя. Так оказался Владимир Андреевич женатым на двоюродной сестре собственной матери, а две княгини как нельзя лучше подошли друг другу, и обе сердцем прикипели к Москве, как, впрочем, не на долгое время и два ее родных брата – Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский, воспетые все той же «Задонщиной».

«Славий птица! абы еси выщекотала сии два брата, два сына Ольгердовы, Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского. Те то бо суть сынове храбри, на щите рожены, под трубами повити, под шеломы взлелеяни, конец копия вскормлены, с восторого меча поени в Литовской земле. Молвяще Андрей к своему брату Дмитрию: „Сама есма два брата, дети Ольгердовы, внучата Гедымонтовы, правнуки Скольдимеровы. Соберем себе милую дружину, сядем, брате, на свои борзые комони, посмотрим быстрого Дону, испием шеломом воды, испытает мечев своих литовских о шеломы татарские, а сулиц немецких с байданы бесерменские (басурманские кольчуги. – Н. М.)“.

И рече ему Дмитрий: «Не пощадим, брате, живота своего за землю Русскую и за веру христианскую, за обиду великого князя Дмитрия Ивановича. Уже бо, брате, стук стучит, гром гремит в славном граде Москве, то ти, брате, не стук стучит, не гром гремит, стучить сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремять удальцы русские злачными шеломы, червлеными щиты. Седлай, брате Андрей, свои борзые комони, а мои ти готови, напреди твоих оседлани».

Но как не успокаивался воинственный Ольгерд, так не уступали отцу и сыновья. В Куликовской битве князь Андрей участвовал с псковскими войсками, пробыл на московской службе еще пару лет, а там вернулся в Литву, отнял у брата Полоцк. В 1386 году тем же братом сам был взят в плен и заключен в Хенцынский замок. После бегства из заключения Андрей Полоцкий перешел на службу к литовскому князю Витовту, под знаменами которого и погиб. Кровные связи значили при случае много, а подчас и ничего.

Владимир Андреевич поделил в духовной грамоте между членами своей семьи уделы, поделил и московскую часть. Сыну Ивану приходилось «село Колычевское на Неглимне мельница», Ярославу – тони рыбные у Нагатино, Андрею – Калиткиново село, Василию – «Ясеневское село с деревнями да Паншина гарь». Лучшие же московские земли отходили княгине Олене. Тут и «село Коломенское со всеми луги и з деревнями», тут и «Ногатинское со всеми луги и з деревнями», и «Танинское село со Скоревм», и «Косино с тремя озеры». И хоть подумать о кончине княгини было страшно, жизнь брала свое, и составлять завещание приходилось на все случаи: «а розмыслит Бог о княгине моей, по ее животе» пусть берет Иван Коломенское, Семен – Ногатинское, а Василий – Танинское. При жизни матери дарить Семена подмосковным селом Владимир Андреевич почему-то не захотел.

Оказался князь прав в своей заботе об Олене. Пережила Елена Ольгердовна мужа, пережила своих сыновей и, когда в 1433 году составила собственную духовную грамоту, думала уже о невестках-вдовах да внуках. Семен Владимирович не дождался Ногатинского – передавала его княгиня Олена, тогда уже монахиня родового Рождественского монастыря Евпраксия, вдове Василисе. Жена умершего Василия Ульяна получала село Богородское с деревнями. Видно, не была Олена лютой свекровью, видно, наследовала мягкий нрав своей матери, витебской княжны Марьи Ярославны. Пеклась она и о внуках.

В «Истории Москвы» И. Е. Забелин допустил ошибку, утверждая, что Елена Ольгердовна передала часть своего двора на кремлевском Подоле, под скатом обращенного к Москве-реке холма, супруге великого князя Василия II Васильевича Темного. Великой княгиней и в самом деле была внучка Олены Марья, но только не Ивановна, о которой хлопотала бабка, а Ярославна. Это Марье Ивановне отказала она «место под двором под старым на Подоле, где были владычии хоромы (двор Коломенского владыки. – Н. М.), а по животе внуку Василию». Василий Ярославич оставался последним представителем мужской части когда-то такой многолюдной княжеской семьи.