Леонид Млечин - Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны
— В лице атамана Семенова Россия имеет своего Наполеона. Когда никто не помышлял о борьбе с большевизмом, атаман, собрав горсть храбрых людей, первый борется с читинскими большевиками. Ничтожная горсточка обращается скоро в небольшую, тесно сплоченную армию. Такой человек должен быть Наполеоном. И я глубоко уверен, что в недалеком будущем имя атамана Семенова будет известно всему миру…
Японские части контролировали железную дорогу и обеспечивали власть Семенова. Атаман распорядился: «Ввиду случаев недоразумений между японскими и русскими военнослужащими вследствие непонимания речи друг друга приказываю всем начальствующим лицам разъяснить своим подчиненным чинам, что из-за непонимания языка нельзя доводить случайные недоразумения до нежелательных столкновений. Надо через переводчика выяснить недоразумение. При этом помнить, что японцы — наши друзья».
Побывавший во владениях Семенова недавний сотрудник адмирала Колчака пометил в дневнике: «Чита — недурной городок в горах, сухой, свежий воздух, ясно. Чувствуется японское «влияние». То и дело проходят по улицам маленькие солдатики с маленькими красными погончиками, с красными кантами на фуражках. То там, то сям болтаются белые флаги с красными кружками посредине. Говорят, японцы очень хорошо относятся к населению, и можно видеть, как они на улицах снабжают конфетами и подарками русских детей».
Советской власти на Дальнем Востоке больше не существовало. И во всем регионе жизнь радикально переменилась. Люди, бежавшие из Москвы, ощущали, что за Байкалом царство большевизма закончилось, и впервые за долгое время могли свободно вздохнуть.
Впрочем, иногда власть брали форменные бандиты.
Бывший начальник конно-радиотелеграфного отделения вахмистр Михаил Васильевич Яньков был избран начальником 1-й Забайкальской казачьей дивизии. В Чите стал начальником военного гарнизона.
— Хорошая штука революция! — радовался Яньков. — Воля! Власть! Буржуи хорошо пожили. Хватит с них! Теперь пусть они забудут об этом. Я от них постепенно отберу деньги и добро, которые они с народа награбили, и отдам тем, кому положено, — своим ребятам. Пусть теперь они хорошо поживут, повеселятся, вздохнут.
Он с товарищами взимал с горожан контрибуцию, которую присваивал. Его избрали заместителем председателя военно-революционного штаба Читы, и ему подчинялась милиция. Он попытался захватить власть в городе, но это ему не удалось. По требованию не любившего его Григория Семенова Янькова предали суду военного трибунала.
4 сентября 1918 года уссурийские казаки атамана Ивана Павловича Калмыкова вошли в Хабаровск. 18 сентября амурские казаки атамана Ивана Михайловича Гамова, правого эсера и депутата 4-й Думы, заняли Благовещенск.
Атаман Иван Калмыков намеревался стать священником, да помешала необузданность нрава. Ушел на Первую мировую, воевал храбро, но казаки изгнали его из полка за рукоприкладство. Весной 1918 года он сформировал Особый казачий Уссурийский отряд.
Расстреляв одного из казаков за сочувствие большевикам, Калмыков распорядился:
— Дабы этот микроб не нашел себе приюта в войске — дом сжечь; лошадей реквизировать, имущество продать и деньги представить в станичное правление в пользу пострадавших от большевизма и Красной армии.
«Мы считали Калмыкова уголовным преступником», — вспоминал один из колчаковских министров. Был ли атаман прирожденным садистом? Он прошел через одну войну, вернувшись домой, угодил на другую. Сейчас это назвали бы посттравматическим синдромом. Это, естественно, не оправдывает ни Калмыкова, ни его контрразведчиков. Но кое-что объясняет.
25 октября 1918 года генерал-майор Павел Павлович Иванов-Ринов телеграфировал главкому Сибирской армии: нижний Амур и железная дорога Хабаровск — Никольск-Уссурийский заняты атаманом Калмыковым. Атаман разрешает японцам «расхищать неисчислимые ценности Хабаровска», а японцы атаману — «осуществлять самую дикую диктатуру».
«Разные вольные атаманы — своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом; послереволюционные прыщи Дальнего Востока; внутреннее содержание их разбойничье, — писал военный министр Колчака барон Алексей Будберг. — Семеновцы добрались до вагонов с товарами, стоящих на станции, занялись их реквизицией, или, как говорят, «семенизацией», в деньгах они не нуждаются, а потому желают быть совершенно автономными… Мне рассказывали, как расхищаются груженые вагоны; семеновцы реквизируют все, не брезгуя ни галантереей, ни дамскими ботинками. Станционное начальство, таможня и грузовладельцы молчат, ибо знают, что поднявшему крик грозит прогулка в Даурские сопки, откуда уже несть возврата…»
Почему-то все атаманы и их подчиненные поголовно были монархистами. Во всех кабаках требовали играть «Боже, царя храни». Грозили пороть тех, кто отрекся от монархии.
— Мне кажется, — заметил один из деятелей Белого движения, — что это было оттого, что в России уже не было монархии. А вот если бы она вернулась, то казаки наверняка провозгласили бы республику.
В Хабаровске, на берегу Амура случился эпизод, который вошел в историю Гражданской войны на Дальнем Востоке. Казачьи офицеры в сентябре 1918 года убили выступавших там венгерских музыкантов-военнопленных. Считалось, что это было сделано потому, что те симпатизировали советской власти. Сейчас историки называют другие версии. Может быть, казакам не нравилось, что пленные гуляют с их женами, может, сербы, которые присоединились к отряду Калмыкова, ненавидели венгров, надменных соседей по Австро-Венгерской империи… Но, так или иначе, этот кровавый эпизод — лишнее свидетельство того безумия, которым была Гражданская война.
«Там, где Семенов приказывал убивать, — вспоминал генерал Уильям Грейвс, командующий американскими экспедиционными силами, — Калмыков убивал своею собственной рукой. Вот в чем разница между Калмыковым и Семеновым».
Американские офицеры на российском Дальнем Востоке не очень понимали, что они должны делать. Теоретически — поддерживать действующую власть. То есть Калмыкова. Но атамана американцы именовали убийцей, головорезом и отъявленным негодяем. Поэтому в марте 1920 года, устроив прощальный парад, американцы с удовольствием покинули Хабаровск. Из иностранных войск в городе оставались только японцы.
Белые генералы тоже ненавидели и презирали Калмыкова. Колчак и вовсе называл грабителем, рассказывал: «Отряд Калмыкова специализировался главным образом на грабежах. Под видом большевистских шпионов задерживали торговцев опиумом; их убивали, а опиум отбирали для продажи — на нужды отряда».
Калмыкова это нисколько не тревожило. В Хабаровске он обосновался в бывшем здании канцелярии генерал-губернатора и ощущал себя властителем города. Однажды, отобрав большие деньги — миллион рублей, Калмыков велел повесить представителей Датского Красного Креста. Это ему дорого обошлось.
13 февраля 1920 года, спасаясь от Красной армии, казаки Калмыкова покинули Хабаровск. Форсировали водную гладь и ушли в Китай. Здесь Калмыкова арестовали. Во-первых, за то, что он убил представителя Международного Красного Креста, во-вторых, за то, что обстрелял на Амуре китайскую канонерскую лодку, несколько человек погибли.
Атаману покровительствовал последний царский посланник в Китае князь Николай Александрович Кудашев. По его указанию русский консул в городе Цзилине помог Калмыкову бежать из китайской тюрьмы. Атаман нашел убежище в доме консула. Но китайцы до него добрались. Отправили в Пекин, чтобы судить. В пути он вновь пытался бежать и был застрелен…
Казачьи атаманы (Семенов, Калмыков, Гамов) наотрез отказывались признавать власть Колчака. Походный атаман Дальневосточных казачьих войск Семенов даже отказался в Чите развешивать листовки, извещавшие о передаче власти Колчаку. Тем более что съезд бурят поддержал Семенова и приветствовал атамана как борца с большевизмом за российскую государственность.
«Вопреки ходячему мнению о несокрушимой воле адмирала Колчака и его железном характере, — вспоминал атаман Семенов, — я считал его человеком весьма мягким, податливым влиянию окружающей обстановки и лиц. У меня осталось впечатление о нем как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем Востоке.
Его неприязнь и недоверие к японскому сотрудничеству в деле борьбы с красными, его уверенность в стремлении Японии к использованию нашей гражданской войны для территориальных приобретений за счет русского Дальнего Востока я считал основанными только на личных его антипатиях и потому не мог согласиться с ним».
Ориентацию Семенова на Японию адмирал расценивал как преступление.
— Я считал, — говорил адмирал, — что интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока. Я не мог относиться сочувственно к этой интервенции ввиду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения русских людей и властей. Меня это оскорбляло.
