Михаил Гефтер - Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством
Была женщина, покойная Полина Семеновна Виноградская, — вдова знаменитого Преображенского, сотрудника Ленина и сподвижника Троцкого. Как-то мы с ней заговорили о Ленине, которого она близко знала, и она сказала: после 1920 года Владимир Ильич был уже не тот человек!
Ленин, который не дотянулся штыком до Варшавы, чтобы пробиться к Берлину с верой в европейскую революцию, стал терять себя самого. Метроном судьбы для него отсчитывал явственные удары. Да, после этого был нэп, было еще многое. Был 3-й конгресс Коминтерна, на котором Ленин говорил: уезжайте домой, оппортунисты! Тем не менее метроном в нем уже стучал. Ему стало ясным, что оттяжка в сроках революции, явно превышая срок его собственной жизни, стала фактором, меняющим государственный быт России. Ленин был близок к тому, чтоб понять — мировой революции вообще не будет. Та мировая революция, на которую он рассчитывал, идя к Октябрю, вокруг идеи которой собралось руководящее ядро интеллигентов, эмигрантов и подпольщиков, — мировая революция в той форме, которую ждали, состояться не может.
Как Ленин определял теперь место России в международной революции? Опять вернусь к чаадаевской теме: место России в Мире и место Мира внутри России. Ибо чаадаевский вопрос двузначен, и русская мысль двузначна в ее коренных интенциях. Двузначно и ленинское мышление. Всюду, где речь идет о месте России в Мире, встает встречный вопрос: а чем быть Миру внутри России? Вместим ли он в нее, и впустит ли его она? Что Россия сотворит с мировой универсальностью, когда та ворвется в нее — либо ее втеснят в Россию?
Ленину принадлежит крылатая фраза, емкая по сути. Он сказал однажды: тогда мы снова станем отсталыми. Фраза очень характерна. То есть Россия, раскачав маятник мировой революции, раскачает эту систему. Мы, большевики, работой внутри России — не одноактным взрывом, но все же сдвинем остальной Мир с места. А далее музыку станут заказывать другие — те, кто ушел вперед. Мир-Европа-Германия — вот кто поведет всех путем более цивилизованным, более отвечающим нормам европейского Мира и учению Маркса, как они его понимали и принимали.
Но ничего не вышло. Явным стало, что Европа не хочет идти этим путем. Немецкая революция, на которую Лениным делалась основная ставка, провалилась. Большинство бунтующих людей в Германии не пошли дальше общедемократических требований и не нуждались в социализме. Оказалось, те, кому наречено было «стать отсталыми», более нуждались в утопии, чем те, кто по всем показателям цивилизованности шел впереди.
Мировая революция не удалась — где же выход? Раз нельзя стать «законноотсталыми», то что же — России в одиночку проламываться вперед? Чаадаевский вопрос постучался в дверь к Ленину. Ответ Ленина на него, сокращая до телеграммы, можно выразить словами — мировая революция в одной стране. Формулой, настолько противоречивой, что она не поддается ни развертыванию, ни осуществлению.
Но Ленин рассчитывал, что ему удастся соединить две вещи — уходящий, он все еще на это рассчитывал. Что прорыв, совершенный в России, ее скоротечный и скоропостижный социализм, можно употребить для отвоевания, как он стал говорить, «элементарных предпосылок цивилизации».
— Тезис знаменитый, но как его понимать? Чего только не называют «цивилизацией»!
— Кстати, о словах. Ленин — человек много пишущий. У него, как у любого много пишущего, есть очень интересные статьи и есть неинтересные. Но Ленин всегда был строг при использовании терминов. Скажем, он ни разу в положительном смысле не употребил слово «патриотизм». Есть только одна маленькая запись, где, выступая на крестьянской фракции съезда Советов, он похвалил крестьян за «патриотическое поведение» в годы гражданской войны; но нет ни одного письменного текста в этом духе. Или другой пример. Когда Ленин пришел к мысли, что в России после революции 1905 года старую власть в ее новом виде самодержавием называть нельзя, он ни разу после этого не употребил слово «самодержавие».
К чему я это говорю? К тому, что Ленин и либеральный термин «цивилизация» тоже не употреблял до того в ответственном, категорийном смысле. А в конце жизни на это понятие стал делать главный акцент. Что такое будущее России? Строй цивилизованных кооператоров!
То есть мы куда-то прорвались, возможно, вперед, и теперь обратим свой прорыв в заботу о том, чего не имеем. На подходе могучий союзник — Азия. Сотни миллионов людей, которые впервые пробуждаются, как верил Ленин, к буржуазно-демократическим преобразованиям.
Утопия продлеваемого начала — вот ленинское последнее слово. Кто-то должен изнутри остановить далеко зашедший социализм, употребив его как цивилизующий инструмент и протянув руку Азии, где только приближаются к буржуазно-демократическим преобразованиям. Но чем это будет вместе?
Утопия продленного начала незавершаема. Кто именно превратит скороспелые завоевания военно-коммунистического социализма в основы будущей российской цивилизации — начальной, азбучной? Кто именно протянет руку народам, на самом старте буржуазно-демократических перемен в Азии?
Предмет будущего преобразования был нов и непонятен. О реализме его по сей день судить нелегко, хотя утопизм не означает чего-то запретного разумению и политическому действию. Только кто субъект утопии?
Кто тот могучий, отступая, вместе с тем опережающий время субъект-преобразователь, способный удержать Россию в Мире, — кто он? Насадить мировую цивилизацию внутри России, а затем и в Азии, — кто на это способен? Кому уходящий Ленин передаст свои мысли — партии? Но тогда представителем мирового процесса в России станет та самая РКП(б), что из малозаметной группы единодумцев превратилась в военно-бюрократического колосса, вкусившего власти, не собираясь ни с кем эту власть делить. «Военно-коммунистическая партия» настолько отождествила себя с властью, что уже не мыслит никакую власть без себя. Как она может осуществлять проект перезапуска мирового начала в России?
Перед последней чисткой в РКП(б) Ленин наперед давал указания: вычистить половину членов партии! Он не мыслил ее большой, видимо, соразмерив тяготу новой цели с многочисленностью и властолюбием партийного множества. Но вне партии — кто? Вне партии для Ленина ничего дееспособного в России не существовало.
— Ты начал с Ленина как мыслителя, идущего вслед Чаадаеву. И заканчиваешь его крахом в роли чаадаевского ставленника?
— Вообще говоря, не очевидно — можно ли считать Ленина мыслителем? Кто он по отношению к марксизму? Для меня Ленин олицетворяет неклассический марксизм, но что это? Долгий разговор. Для этого надо заглянуть вглубь того, что происходило с марксизмом с того самого времени, когда Маркс, объявив свой вопрос, заявил ответ.
У всякого большого духовного течения есть свои эпигоны и свои ревизионисты. Ревизионист и эпигон — понятия не ругательные. Из проповеди Иисуса прямо вытекала идея человечества, но не Иисус же сказал: нет ни эллина, ни иудея. Это сказал апостол Павел, христианский ревизионист. Христос не перешагнул за пределы еврейского Мира, хотя обращался к каждому в отдельности так, будто имеет дело с ним, как со всем человечеством. Но движение так не создашь — кто-то должен был людей в это русло подвинуть.
Люди исповедуют христианство потому, что человек Павел придумал организацию, которой люди могли войти в это русло. И если иметь в виду идею человечества, то полагаю, что без первой ревизии Павлом эта великая Иисусова идея потонула б в песках. Ревизия Маркса Лениным была мотивирована его желанием ответить на чаадаевский вопрос о России. Ленин на него не ответил, но в какой-то степени он этот вопрос снял.
72. Ленин внутри и вовне капитализма по Карлу Марксу. «Манифест коммунистической партии» отменяется
— Меня зря учили, что «ленинизм — это марксизм ХХ века»?
— Трафарет сопоставлений Ленина с Марксом исходно ложен. Ленин мог стать его продолжателем в ХХ веке, только ничем Маркса не повторяя. Вопрос о близости Ленина к Марксу лишь вопрос о профиле неповторения.
Конечно, люди они разные. Трудно представить себе Ленина читающим Шекспира в подлиннике, и невозможно вообразить Маркса с ружьецом на охоте. Образованность Маркса с образованностью Ленина несопоставима. Люди разного склада, они шли от разных традиций. Маркс — от древних, Гегеля и Шекспира, от европейской культуры в первоисточниках. Ленин классическую европейскую культуру знал фрагментарно, и только через русскую культуру. И русскую культуру воспринял в окоеме разночинца: сквозь Чернышевского, Писарева и считаных других.
